22
Когда командование ударных армий планировало предстоящие маневры, Лотар Грошевый уже знал, что его людям предстоит укрепить собой строй гнездовской пехоты, о том его лично просил герцог Вран, с которым у младшего сына барона Хладвига были теплые приятельские отношения.
— Конница противника ударит по правому флангу. Там будет жарко.
— Секари выстоят.
— Секари заимели тяжелые доспехи?
Аристократы на мгновение замолчали. Каждый знал, что Грошевое войско, равно как и крестьянское ополчение, собранное не так давно из бежавших от смерти людей, билось отважно, мстя за печальную судьбу своих земель.
— Секари выстоят. Деваться некуда.
Обсуждение предстоящего боя было долгим и утомительным. Всякий понимал, что война имеет свойство ставить на попа все планы и действовать предстоит по ситуации, что не отменяло необходимость согласовывать свои действия.
Тогда как Лотар и иные аристократы в присутствии короля сотрясали над картой воздух, Гуннар бродил по огромному лагерю. В ночь перед решающим боем многие люди встретили членов своих семей. Да, друг мой, то, что разделяет семьи как ничто иное, может их и воссоединять. Старший сын барона Хладвига осознавал ужас сложившейся ситуации и искал глазами человека, которого они с Лотаром предали много лет тому назад. Чуда не случилось. Ни тогда, ни после войны их с Сиком дороги не пересекались. Такова была их судьба.
Проходя мимо палаток с гербами братского барона Рутгера, Лотар остановился. «Солдаты второй ударной», — подумал он, но, увидев среди мужиков цвета Трефов, Вранов, Мигларда, Златограда и земель Гриммштайна, Гуннар улыбнулся и подошел к костру.
— Могу погреться?
— Ты от чьих будешь?
— Из Грошевых.
— Секарь али мужик?
— Мужик, — Гуннар сел на траву и, вытянув ноги, понял, насколько он все-таки измотан. — От души, — улыбнулся мужчина, когда пехотинец в цветах Гнездовья протянул ему бурдюк с брагой.
Их у костра было человек пятнадцать. Голодные, уставшие и грязные. Каждый мог не умолкая рассказывать о своих бедах, но солдаты улыбались, и глаза их излучали свет и желание жить. Перетерпеть невзгоды и жить дальше. Когда Гуннар присоединился к компании, один из выгодских бойцов рассказывал, как его сопливый сын скатился с оврага и гузном приземлился аккурат в крапиву. Другой вспоминал о том козле, который укусил его дочку за бок. Люди смеялись и рассказывали веселые истории, которые никак не касались происходящего с ними сейчас. Старший сын Хладвига слышал названия деревень и понимал, что на месте большинства из них теперь лишь зола да пепел.
— Эй ты, из Грошевых, — обратился к нему пехотинец в цветах Трефов. — Расскажи, как так вышло, что барин твой за глаза садистом прозван и падлой последней, а?
Он отхлебнул из бурдюка и передал дальше.
— Почему интересуешься?
— Да любопытно.
— Там вся семья такая, — ответил наконец Гуннар. — Садисты и падлы. Был среди сыновей Хладвига один нормальный, да не ужился с братьями.
— Мои хозяева тоже злее гадов…
— Да и мои.
— Все они одинаковые, — Гуннар улыбнулся. — Бог всех рассудит.
— Бог рассудит, а Святая завтра на смерть сопроводит.
— Какая же она святая, обычная девка из Братска.
— Так она же со стороны Трефов.
Гуннар понял, о ком идет речь. Мужики говорили о деве в стальных доспехах, что путешествует от одной ударной армии к другой с личного позволения короля Рудольфа. Об этом человеке среди простого люда уже ходили легенды, а вот власть имущие предпочитали не замечать её существования.
— Говорят, что Святая из Чадских земель.
— «Если слушать, что говорят — выйдет, что девка родом из каждого герцогства одновременно», — подумал про себя старший сын Хладвига, а вслух сказал: — Кто решил, что она святая-то? Церковь за ней святости не видит.
— Плевать, что церковь думает. В церкви тоже люди. Когда нас под Братском смолой обливали, — заговорил человек с изуродованным лицом, — она носила раненых в полевой госпиталь. Так-то!
— Брехня. Говорят, что она первой на стену полезла, и только Господь уберег её от смерти.
— А я слышал, что она приперлась к ставке Саламандр и заявила, мол, воевать хочет.
— И что же?
— И то, что десятник дал ей пинка.
— Вот так вот взял и дал пинка?
— Представляешь. Повалил в грязь и плюнул. Сказал, мол, бабе в войсках делать нечего.
— Баба она или не баба — да я не видал, чтоб иной лыцарь, поднимая меч, поворачивал взад в атаку целое войско. Бабам хорунжие хоругви не носят, благословения для хоругвей у баб не просят. Не верю я, что её вот так, в грязь. У кого рука поднялась, поглядел бы я на того десятника.
— Рука как поднялась, так и опустилась. Эта баба не из плаксивых. Она встала, грязь стряхнула и как стуканула обидчика по лицу! Сказала, дескать, кто баб бьет, тот сам баба и мочится сидя.
— Во девка, с такой хоть в бой, хоть к диаволу на рога.
Ухмыляясь, к костру подошел барон Рутгер:
— Сидите, не вставайте. Мне место у костра найдется?
— Ваше благородие, — бородатый мужик в цветах Братска уступил своему барону место, но тот уселся на траву, бросив к костру мешок сухарей: — Угощайтесь, братцы. Дайте-ка выпить мужицкого зелья, глядишь, и переживу завтрашний день. О, Гуннар! И ты тут.
— И я, друг. И я.
— Что еще интересного о Святой говорят? — Рутгер выпил браги и громко отрыгнул. — Ядрена гадина. Вот почему мы еще держимся… Как вас, мужики, убить, если вы сами отраву лакаете?
Все захохотали. Вокруг костра к тому моменту было уже человек тридцать.
— Подкинь дров да сядь шире! — прокричал подошедший ландскнехт в пестрой одежде. — Хоть где-то нет этой зеленой тоски.
— Так ты, наймит, садись и рассказывай, слыхал, чай, чего о Даме Треф.
— Слыхал, — ландскнехт снял с головы шаперон, украшенный павлиньим пером. — Говорят, она не так проста.
— Конечно, непроста!
— В битвах за Карлоград участие принимала.
— Да я не о том! — Щеки ландскнехта были румяны от выпитого. — Мечик у нее знатный. С лилиями Трефов. Когда она к Саламандрам пришла, там сразу приметили. Говорят, как меч твой зовется?
— А у нее и меч зовется?
— Да, говорит. Говорит, что зовется он Лукаш Острый Сукин Сын.
— Вот те на!
— Видимо, Лукаш тот ей знатно насолил.
— Так нет, говорят, что этот лукаш был из Янтарных Скорпионов.
— О как!
— Так их же перебили в первой войне Трефов.
— Так говоришь, словно была и вторая! — барон Рутгер не отрывался от бурдюка. — Даст Бог, больше войн не будет.
— Даст Бог! — поддержал Гуннар. — Только бы сначала дал эту войну пережить.
— Звучит как хороший повод выпить. Эх, чем черт не шутит! Кнехты, тащите пиво, отбитое у исенмарских псов! Ночка-то какая, аж помирать неохота!
— Да помрем — нас наша святая закопает.
— С чего бы ей этим заниматься?
— Да с того, что она каждого висельника на своем пути из петли вынимала. В начале войны её так и назвали: Репейная Банши. Многих покойников она своими руками похоронила.
— А ты еще кто, а, лысый? — захохотал уже изрядно хмельной барон Рутгер. — Не похож ты на солдата. Руки вон аж лоснятся.
— Энто медик наш, ваше благородие, из гнездовских он!
— Ты, барон, на начальника полевого госпиталя не рычи! Дирк — это из Гнездовья.
— Так ты и твои медики… Штопать да кромсать нас с самого утра будете?
— Да, — ответил Дирк улыбаясь. — Буду, а вы не будьте бабами.
— Не мочитесь сидя! Так говаривает наша Святая.
Добрый десяток человек повалился от хохота:
— Наша Святая ерунды не скажет.
— Так не Святой же слова, — сказал Дирк, но его никто не услышал. — Так говорил мой друг…
— И мой друг так говорил, — тихий женский голос заставил Дирка обернуться. — Иво рассказывал о тебе, Дирк, коронер из Гнездовья. Жаль, найти я тебя не смогла.
— Помощник коронера, — поправил Дирк незнакомку. — Как он там, Иво?
— Помер, наверное. Плох он был да и характер имел скверный.
От одного её взгляда на душе Дирка начинали скрести кошки.
— Я не узнаю тебя, ты же новая медичка из моих? Говорили, что из Рябчикового монастыря пришлют монашек, но ты не монашка. Не похожа…
Веселье у костра шло полным ходом.
— А как выглядит-то без доспехов Святая?
— Баба же, сказали тебе.
— Да не баба! А курочка!
— Цыпочка.
— Говорят, красоты она необыкновенной. Волосы — во! Титьки — во! — кричал солдат, размахивая руками. — А глаза, те синее неба! Кожа, что твои шелка, а задница… Ух! Мое почтение.
— Все бы святые такими были, я бы в храмах чаще бывал.
Бойцы веселились. Гуннар бросил взгляд на холм, где проходил совет армий, и увидел, что командующие расходятся.
— Ну, пора мне, мужики. Надеюсь, еще так посидим.
— Да посидим, Грошевая дурачина!
— Куда денемся!
— Гуннар, уже уходишь?!
— Да, Рутгер, и тебе не советую засиживаться.
Старший сын Хладвига протискивался через людей и, когда наконец вышел туда, где попросторнее, увидел того самого начальника полевого госпиталя Дирка, а рядом с ним девушку в сером платье, с коротко остриженными волосами. Высокая и худая. Огромные зеленые глаза и россыпь веснушек. На её лице было много шрамов. Гуннар не мог понять, красивая она или нет. Он не любил тощих и тем более не увлекался медичками, зная, сколько у тех обычно бывает кавалеров.
— Не похожа ты на монахиню, — сказал Дирк, и старший сын Хладвига не смог сдержать смеха.
— Они все себя монашками называют. Главное, чтоб у тебя в кошельке звенело да в портках стояло.
Медик не оценил юмора и зло посмотрел на Гуннара, а вот девка, кажется, улыбнулась.
— Ты же из Грошевых?
— Да.
— Среди вас есть человек по имени Фридрих?
— Тебе-то что?
— Ищу его. Меня зовут…
— Нет у нас таких, и мой тебе совет: не лезь сегодня к секарям. Не о бабах нам надо думать. Вон — медика окучивай, он не из бедных. — Гуннар, махнув рукой, отправился навстречу Лотару.
Грядущий день не предвещал ничего хорошего, а Фрида так и стояла, провожая взглядом уходящего человека.
— Он урод, — произнес Дирк и положил руку на плечо девушки. — Найдешь ты своего Фридриха. Кто ищет, всегда находит.
— Спасибо тебе.
— Послушай, если ты не из госпиталя, откуда ты тогда?
— Пурпурная Саламандра.
— Что… Подожди. Это же не…
— Не все, что тут говорили, правда, — она поцеловала его в щеку и, уходя, лучезарно улыбнулась: — Спаси каждого, кто попадет к тебе на стол. Ты не имеешь право халтурить.
