Глава десятая
БРАТ АГИЛЯР
Только Лопе пристроился на пороге индейского дома, чтобы пообедать кроличьим жарким, как его позвали к генерал-капитану.
— Хорошая память у сеньора Кортеса, — обрадовался Лопе. — Сеньор вспомнил об обещанном камзоле!
Лопе побежал к капитану, забыв о еде. Но Кортес и не думал говорить с ним о камзоле. Он был очень озабочен.
— Послушай, Санчес, — сказал Кортес. — Ты ведь был в Дариене?
— Был, ваша милость.
— Вспомни хорошо, — ходили из Дариена суда к берегам Юкатана?
Лопе подумал.
— Не было такого, ваша милость! — твердо сказал он. — Не до новых земель было нам в колонии. С голоду мы дохли в Дариене, — за хлебом посылали суда, это верно, — в Сан-Доминго, на Эспаньолу.
Кортес задумался.
— На Эспаньолу?.. А вернулись эти суда обратно?.. Вспомни, Санчес, это очень важно!
Лопе напряг память. Почти восемь лет прошло с тех пор, но нет, он помнил точно: одно вернулось, с капитаном Вальдивия, привезли хлеб и солонину… А второе?.. Нет, второго напрасно ждали в Дариене. Не было о нем вестей, так и не узнали, добралось ли судно до Эспаньолы и разбилось у берега или потерпело крушение где-нибудь в пути.
— Одно не вернулось, ваша милость, — сказал Лопе.
— Ты хорошо помнишь? — оживился Кортес.
— Хорошо, ваша милость! Одно судно ушло в Эспаньолу и не вернулось.
Позвали Аламиноса и других капитанов. Пилот Аламинос хорошо знал ветры и течения в этой части океана.
— Да, если судно, выйдя из Дариена, из-за бури уклонилось к северу, оно могло попасть в то же течение, в которое попали мы, — сказал Аламинос. — Каравелла разбилась где-нибудь среди мелких островов, а лодку пригнало течением сюда, к Косумелу.
— И возможно, здесь, на диком острове, есть христиане, попавшие в неволю к индейцам?..
— Да, это возможно, — сказал Аламинос.
Кортес был взволнован. Поиски потерпевших крушение — это благородная цель. Пусть же теперь наместник Кубы попробует его опорочить в глазах короля!..
— Мы должны их найти! — сказал Кортес. — Как обрадуется его величество, когда узнает, что отыскали и вернули в лоно родины испанцев, попавших в неволю к дикарям Нового света!.. Я пошлю его величеству донесение вместе с королевской частью золота!..
Да, да. Через голову наместника Кубы он пошлет королю донесение и этим оправдает свой самовольный выход в плавание. Если ему удастся разыскать пропавших испанцев, — его величество не станет проверять, — имел ли Фернандо Кортес право становиться во главе армады. Уже одним этим поступком Кортес докажет свое право на звание генерал-капитана.
— Что же сталось с этими испанцами, попавшими на Косумел? — Капитаны опять подступили к старику.
— Здесь были белые люди — такие же, как мы? — спрашивал Кортес.
Старик тряс головой. Он не понимал.
— Переведи, Мельчорехо! Ортегилья, дай ему вина!..
Почти насильно старому жрецу влили в рот пол кубка вина. Он поднял голову, повеселел, начал осматривать испанцев заблестевшими глазами.
— Сейчас заговорит! — сказал Сандоваль.
— От хорошего вина немой заговорит, не то что индеец! — сказал Лопе.
Старик действительно заговорил.
— Да, здесь были люди, — с бородами, в медных шлемах, как вы… Их было шесть человек: пять и еще один… — индеец показал на пальцах.
— Где они? Спроси, Мельчорехо, что с ними сталось! — нетерпеливо сказал Кортес.
Мельчорехо перевел вопрос. Индеец по-детски улыбнулся и жестом показал, что сделали с теми людьми: он точно опрокинул на землю человека, занес над ним нож, быстрым движением вспорол грудь, вынул сердце и поднял его, улыбаясь, на ладони вверх.
— Убили… Принесли в жертву своим богам!.. Проклятые язычники!
Хуан Веласкес де Леон схватился за рукоять меча; у всех потемнели лица, даже шут схватился за шпагу.
— Терпение, сеньоры! — Кортес жестом сдержал своих капитанов. — Спроси, Мельчорехо, — всех ли убили? Хорошо ли он помнит, старик?.. Может быть, кто-либо из этих людей остался жив?.. Остров так мал, здесь должны знать. Что он говорит?.. Нет?.. Остались двое?.. Где они?.. На этом острове? Где же?
— Он говорит, что двое из этих людей, кажется, остались живы; их взял Калачуни, вождь, только не с этого острова, а с соседней земли, той, что на запад отсюда, через малый пролив…
— Юкатан! — сказал Аламинос. — Берег Юкатана, обращенный к острову. Индейцы переплывают сюда с Юкатана на обыкновенных лодках.
— Проведешь ли ты к тому берегу наши суда? — спросил Кортес.
Аламинос покачал головой.
— Море плохое! Волнение не утихает, а там скалистый берег, узкий пролив, ветры. Нет, судам туда идти опасно.
— Можно идти на лодках, — предложил кто-то.
— Разбивать силы? Нет, не годится, — сказал Кортес. — Мы сделаем вот что: снарядим старика, дадим ему письмо, подарки для вождя с того берега и пообещаем всего вдвое, если приведет нам испанцев.
Секретарь армады написал письмо на латинском языке, запечатал сургучной печатью. Старику дали письмо к юкатанскому вождю, дали подарки. Жрец ушел очень довольный, с латинским письмом в одной руке и с детской погремушкой — в другой.
* * *
Наутро из лесу начали показываться косумельские индейцы. Сначала люди подходили робко, готовые убежать при первом слове; потом осмелели. Подходили кучками, человек по пять — шесть, клали копья на землю и жестами показывали, что хотят меняться. Косумельцам понравились подарки, которые получили первые два индейца, захваченные Альварадо.
— Я был прав! — сказал Кортес. — Силой надо брать там, где нельзя иначе. Здесь мы получим все, что нам нужно, не подвергая себя опасности.
Косумельцы несли маис, пальмовую ветку, кур, кроликов, свежую воду. Золотых изделий у здешних индейцев почти не было: кой у кого — пластинка на груди или тоненькие ушные кольца низкопробного золота.
Прошло двое суток. Старый индеец, отпущенный с письмом, не показывался. Кортес дал подарки и такие же письма еще двум молодым индейцам из селения и тоже послал их на юкатанский берег, к тамошнему вождю.
Не возвратились и они. Прошло семь дней; никто не приходил с того берега.
— Мы здесь сидим и теряем понапрасну время, — уверял Сандоваль, — а впереди у нас еще так много дела!
— Не придут индейцы: получили подарки и ушли в лес, к своим; что им еще нужно!..
— Может быть, здесь и испанцев никогда не было, старик все выдумал? — сомневался шут.
— Подождем, — сказал Кортес.
Прошло еще четверо суток. Индейцы не появлялись. Ждать дольше казалось бессмысленным: армада проедала свои запасы, солдаты томились в бездействии. Мена на Косумеле была плохая, — золота почти не несли. На утро двенадцатого дня Кортес назначил отход.
Настало утро. Суда едва успели выйти из узкой бухты, как каравелла с зерном напоролась на камень и дала небольшую течь. Два других судна с двух сторон подошли к каравелле и повели ее к берегу для починки. Они обогнули небольшой мысок и стали на якорь недалеко от входа в узкий пролив между Косумелом и Юкатаном. Часть юкатанского берега и почти весь косумельский видны были отсюда простым глазом.
Незадолго до захода солнца солдаты увидели большую лодку в проливе. Лодка шла от юкатанского берега. Один индеец в лодке греб, стоя на носу; еще четверо сидели на днище.
Кортес велел сейчас же выслать две лодки навстречу индейской. В одну лодку сел он сам с двумя капитанами и с патером Ольмедо, в другую посадил десять солдат; с ними и Лопе Санчеса.
Испанцы подошли к косумельскому берегу раньше. Индейская лодка приближалась быстрыми рывками, и все индейцы на ней смотрели в их сторону.
Лодка причалила к низкому берегу. Один индеец что-то кричал на своем языке и указывал на испанцев. Сердце у Лопе забилось; он точно чувствовал, что сейчас произойдет что-то важное. Индейцы стали высаживаться; один из них бежал впереди, почти голый, обросший волосами, в тряпке вокруг бедер. Он вбежал в самый круг испанцев и остановился.
— Святая дева! — сказал индеец. — Святая дева, я вижу людей моей страны!..
Плача, он упал на землю. Потом встал, подбежал к одному испанцу, к другому, ощупал плечи, шлемы.
— Испания? — сказал он. — Кастилия?..
Он говорил неуверенно, точно отвык произносить слова на родном языке.
— Да, мой друг, ты — среди испанцев, — сказал Кортес.
Человек повернулся к нему и, узнавая капитана, низко поклонился Кортесу на индейский манер: одна рука коснулась земли, другая — наклоненного лба.
— Лима-танар! — сказал человек. Это было приветствие вождю на языке юкатанских индейцев. — Лима-танар!..
Его голая спина дрожала. Испанцы молчали, пораженные, Кортес сдернул с плеча плащ и покрыл им темную от загара спину человека.
— Откуда ты родом? Как попал сюда? — спросил Кортес.
Человек не отвечал. Он поднял голову, но прикрыл ладонью лицо, точно стыдясь чего-то. Молча он рассматривал испанцев; губы его дрожали, на глазах выступили слезы.
— Дариен? — спросил Кортес.
Человек вскочил на ноги.
— Да, Дариен! — сказал он. — Я приплыл оттуда!.. — Он показывал на юг. — Дариен, в материковых землях…
Он все еще закрывал ладонью лицо.
— Лопе Санчес, ты помнишь такого в Дариене? — спросил Кортес.
Лопе подошел. С минуту он глядел на человека и то узнавал, то не узнавал. Восемь лет прошло с тех пор; столько сменилось в памяти людей, имен!.. Все смешалось. Глаза человека точно были ему знакомы, но эта ладонь, прикрывшая лицо…
— Я… я не помню, ваша милость! — растерянно сказал Лопе.
Человек отвел ладонь.
— Узнаешь? — сказал он.
Лопе отступил. Нос у человека был продырявлен на индейский манер, и в каждой ноздре торчало по медному квадратику с индейским узором.
И все же что-то было знакомо Лопе и в том лице — редкая бородка, худые щеки и серьезные глаза над изуродованным носом.
— Я Агиляр! — сказал человек.
— Брат Агиляр! — вскричал Лопе.
Он вспомнил. В дни самого жестокого голода в колонии Херонимо де Агиляра послали на Эспаньолу за продовольствием. С ним было на судне еще человек двадцать — двадцать пять.
— Где же остальные? — спросил Кортес.
Агиляр рассказал. Бурей их отнесло в сторону, и каравелла разбилась о рифы недалеко от острова Ямайки. Агиляр и еще семь человек спаслись на большой лодке. Они приделали парус, и их долго носило в открытом море. Двое умерли от жажды и лишений. Остальных прибило течением к берегу Косумела. Четверо из них погибли сразу, — косумельские индейцы принесли их в жертву своим богам.
Агиляр замолчал.
— А ты как спасся, брат Агиляр? — спросил Кортес.
Агиляр вздрогнул, точно его поразило обращение Кортеса.
— Я больше не брат Агиляр, — сказал человек, — Я давно оставил свой орден.
Патер Ольмедо поднял руку.
— Подойди сюда, брат Агиляр! — сказал патер. — Помнишь ли ты слова святой мессы?
— Нет… — растерянно сказал Агиляр. — Не знаю…
Он быстро-быстро забормотал слова церковной мессы, мешая их с индейскими словами.
Патер Ольмедо взял в руки свой ящичек с дарами.
— Опомнись, брат Агиляр! — сказал патер. — Милость господня да осенит тебя.
Но Агиляр не подошел к патеру, не встал на колени.
— Я столько лет жил в неволе, — сказал Агиляр. — Господь оставил меня; я больше не молился. Я не знаю, чьи боги лучше, добрее к людям, индейские или…
— Замолчи, замолчи, безумец! — замахал руками патер Ольмедо. Он накрыл Агиляра епитрахилью. — Молись святой деве!..
Агиляр смеялся.
— Брат Агиляр потерял разум! — с сокрушением сказал патер Ольмедо. — Господь в великой благости своей лишил его разума, чтобы, попав к неверным, брат святого ордена не познал бесовской прелести индейской языческой веры. Помолимся, братья, за исцеление несчастного!.. — Патер Ольмедо запел молитву. Все преклонили колени.
Агиляр улыбался. Он что-то бормотал на индейском языке.
— Скажи мне, Агиляр, что сталось со вторым твоим товарищем? Как его звали? — спросил у него Кортес.
— Его звали Гонсало Герреро, — ответил Агиляр. — Он поселился среди индейцев, взял себе жену. Гонсало счастлив и не хочет уходить. Неверному золоту, славе и опасностям походов он предпочел хижину под ясным небом, плоды и солнце Юкатана.
— Брат Агиляр безумен! — вздохнул патер Ольмедо. — Не говорите с ним, сеньор Кортес.
Агиляр смеялся. Кортес с жалостью смотрел на него.
— Я возьму его к себе на судно! — сказал Кортес. — Может быть, разум еще вернется к брату.
Агиляра поместили на «Санта Росе» в тесной каморке, вместе с пажом Кортеса — Ортегильей.
