ЧТО УКРЫЛ ПРИ ОБЫСКЕ ПАРХОМОВ
Но ни ночью, ни в течение дня на допрос никого не вызывали. Один раз немцы спустили пленникам три буханки хлеба и бачок с жидким супом; дважды — бидон с простывшим кофе.
Лампочки по-прежнему не включались, и в темноте было трудно. Но особенно невыносимо было дышать спертым, дурным воздухом. По решительному требованию пленников, немцы открыли люк и не закрывали его в течение всего дня.
Сильная вибрация от работы мощных двигателей говорила, что корабль идет самым скорым ходом. Но в средине следующей ночи машины вдруг резко сбавили скорость. Потом стало необычно тихо, — оборвался шум от высокой океанской волны и прекратилась качка. Было ясно, что корабль вошел в бухту.
Скоро он остановился.
На палубе зашумели, забегали. А спустя некоторое время над люком наклонился часовой и крикнул:
— Быстро по одному выходи!
Первым на палубу поднялся Шерстнев. За ним — Борщенко и Рынин.
От люка прожектор освещал проход между двумя шеренгами вооруженных немецких моряков; он вел к сходням на широкий причал, к которому пришвартовался корабль. Видимо, глубина здесь была большая. На причале, так же ярко освещенном, полукольцом стояли автоматчики-эсэсовцы.
— Где наши раненые? — по-немецки спросил Шерстнев стоявшего на палубе морского лейтенанта. — Мы должны их видеть и вынести на берег первыми.
— Видеть вы их не сможете! — коротко ответил немец.
— Тогда мы не тронемся с места! — решительно заявил Шерстнев.
Лейтенант обернулся к другому немцу в плаще и о чем-то тихо переговорил с ним. Потом сказал, обращаясь к Шерстневу:
— Ваши раненые отправлены на машине в госпиталь. Увидеть их сможете только завтра днем. А теперь — быстро сходите с корабля!
— Что делать, Василий Иванович? — спросил Борщенко.
— Будем сходить.
— Товарищи! Можно выходить! — крикнул Борщенко в люк.
Через пятнадцать минут все уже были на причале и выстроились по четверо в ряд.
— Сейчас мы пойдем! — по-русски объявил эсэсовец, стоявший во главе колонны. — Из строя не выходить! Всякому, кто сделает шаг в сторону, — расстрел! Кто выйдет на шаг вперед, — расстрел! Кто отстанет на шаг, — расстрел! Теперь — вперед!
Колонна тронулась и вышла из освещенного пространства. Кругом была кромешная тьма. При свете электрических фонарей конвоиров зашагали по вырубленной в каменистом грунте дороге, поднимающейся в гору. Затем дорога стала ровной, и через полчаса пленники подошли к подъезду приземистого каменного строения.
У входа горел фонарь и стоял часовой. По его сигналу вышли еще два эсэсовца и широко открыли двери. Старший конвоир приказал колонне перестроиться по двое и быстро заходить внутрь. Там пленников провели по коридору в большую камеру.
— Разговаривать и шуметь не разрешается! — объявил тот же эсэсовец.
Подошел часовой с автоматом. Тяжелая дверь закрылась. Лязгнул засов. Пленники остались одни.
Камера была просторная. С обеих сторон в три этажа были нары. Над потолком горела тусклая лампочка, огражденная решеткой.
— Да здесь можно отдохнуть, — обрадовался Женя Муратов. — Ребята, давайте в этот угол… Тут светлее.
— Свет нужен в первую очередь Кириллу Пархомову, — прохрипел Пархомов. — У меня есть что почитать.
При тусклом освещении физиономия Пархомова выглядела ужасно. Огромная фиолетовая опухоль, затянула один глаз. Нос и губы были разбиты и распухли.
— Ну и разделали тебя, Кирилл! — изумился Борщенко. — Теперь тебя никакая красавица не полюбит.
— Он из-за красавицы и пострадал, — подковырнул Силантьев.
— Молчи, — зашипел Пархомов. — Голову сверну, как цыпленку!
— Теперь не свернешь. Сам виноват… Не дал тогда на судне показать ребятам. А напрасно, — девушка хорошая…
Пархомов двинул Силантьева кулаком под ребро, но беззлобно, так, для виду.
— Все-таки я ее без боя не отдал. И, в конце концов, смял вместе с конвертом в комок, чтобы не касались ее глазами сволочи…
— А что же ты нам хотел почитать? — спросил Борщенко.
— Сам-то я читать не смогу. Читай уж ты, Андрей Васильевич! — Пархомов извлек из-за голенища аккуратно сложенные листы бумаги, — Вот, посмотри, что я сумел в драке скрыть.
Борщенко развернул листы и посмотрел:
— Откуда такое, Кирилл?
— Это последнее, что я успел принять по радио.
— Ну и молодец. Очень кстати. Товарищи, слушайте последние новости: приказ Верховного Главнокомандующего и сообщения Совинформбюро.
Все плотно сдвинулись вокруг Борщенко. Он кашлянул, прочищая горло, и густым шепотом стал читать:
— Приказ Верховного Главнокомандующего генерал-полковнику Толбухину, генералу армии Малиновскому… Войска Южного и Юго-западного фронтов, в результате умелого маневра и стремительного наступления, одержали крупную победу… Сломив сопротивление врага, наши войска в течение шести дней с боями… отбили у немцев и вернули нашей Родине Донецкий бассейн — важнейший угольный и промышленный район страны…
— Ура! — крикнул Силантьев. — Донбасс — моя родная сторонка!
— Тише! — зашипели на него со всех сторон. — Не мешай!
Борщенко торжественно, повышая шепот, медленно продолжал:
— В знак торжества по случаю крупной победы в Донбассе сегодня, восьмого сентября, в двадцать часов столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует нашим доблестным войскам, освободившим Донбасс от немецких захватчиков, двадцатью артиллерийскими выстрелами из двухсот двадцати четырех орудий… Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу и независимость нашей Родины! Смерть немецким захватчикам!.. Восьмое сентября тысяча девятьсот сорок третьего года.
— Теперь крикнем все вместе! — предложил Борщенко.
— Уррр-раа!.. Уррр-раа!.. Уррр-раа! — дружно прокричали в камере.
Лязгнул засов. Дверь слегка открылась. В щель просунулась встревоженная голова и автомат часового. Коверкая русские слова, он крикнул:
— Сумасшедший русский! Кричать нет разрешается! Все расходится по разным местам! Вместе нельзя!
— Закройся! — прохрипел Пархомов. — Дер-ди-дас, кислый квас!
Слова Пархомова вызвали дружный смех. Кто-то лихо свистнул.
Дверь поспешно закрылась. Повеселевшие пленники снова сдвинулись в тесный круг.
