КОЛЯ ПЕТРОВ СПЕШИТ НА ПОМОЩЬ КАПИТАНУ
Радостно переговариваясь, успокоившиеся моряки по очереди поднимались на корабль. Там их сразу же отводили в сторону.
Шерстнев поднялся последним. И его поразили необычные тишина, темнота и безлюдие на палубе. Странно было и то, что из товарищей с «Невы» здесь никого не было.
Трое незнакомых, в непромокаемых плащах, стояли перед Шерстневым. Дальше виднелись еще двое, с автоматами, мрачно поблескивающими в полутьме. Между автоматчиками — Коля Петров.
— Иди за мной и не оборачивайся! — приказал провожатый в плаще.
Грубое обращение и акцент поразили Шерстнева, и его обожгла мысль: «Немцы!»
В этот момент он услышал впереди возню и крик Петрова:
— Это фашисты, Василий Иванович!
С нелегкой для своих лет стремительностью Шерстнев рванулся обратно к борту. Но тяжелый удар настиг его сзади и свалил с ног.
— Дай сюда свет! — раздался возглас по-немецки.
Луч прожектора метнулся на палубу и осветил пытающегося встать Шерстнева и Колю Петрова, которого автоматчики держали под руки.
Отчаянным усилием Коля вырвался и бросился на помощь Шерстневу.
— Стой! Буду стрелять! — крикнул по-русски немец в плаще, выхватывая пистолет. — Стой!..
Коля не остановился. Но добежать до Шерстнева ему не удалось. Навстречу, один за другим, раздались несколько выстрелов. Ноги его подогнулись, и он опрокинулся навзничь. Рука, в последнем усилии протянутая к Шерстневу, с глухим стуком вяло откинулась на железную палубу.
— Зачем стрелял? — опросил другой немец в плаще. — Они все коммерческие. Военных среди них нет.
— Если он побежал, — надо было стрелять! — жестко сказал стрелявший. — Жалеть нечего: он русский!
— Ну ладно. Сбрось его за борт. А мы пошли.
Шерстнева, который уже встал, подхватили под руки и грубо потащили вперед. Спустя несколько минут его втолкнули в тесную, освещенную каюту. Там были еще трое вооруженных немцев. Они прижали Шерстнева к стене и быстро обыскали, вывертывая из карманов все содержимое. Сорвали с руки часы. Сдернули с шеи шерстяной шарф.
Потом Шерстнева снова подхватили под руки, вывели из каюты и потащили мимо орудийной башни, между каких-то надстроек, до люка, у которого стояли автоматчики. Один из них открыл крышку, и Шерстнева бесцеремонно сбросили в зияющее отверстие.
«Кажется, конец», — подумал Шерстнев. Но заботливые руки товарищей подхватили его на лету и поставили на ноги.
— Василий Иванович, вы? — услышал он шепот Борщенко. — Больше там никого нет?
— Нет, больше там никого нет, — с трудом сказал Шерстнев. — Коли Петрова уже не будет.
— Сейчас, Василий Иванович, мы вас устроим, чтобы вы прилегли, — не поняв последних слов Шерстнева, продолжал Борщенко. — Сейчас… Потерпите…
— Нет больше Коли Петрова! — громко повторил Шерстнев, и голос его дрогнул. — Погиб Коля! Бросился на помощь мне — и его убили.
Наступила мертвая тишина. Молчание было тяжелое и долгое.
— Как это случилось? — спросил, наконец, Женя Муратов.
Шерстнев рассказал. И снова несколько минут стояла тишина. Потом все завозились, зашептались.
— А где раненые? — спросил Шерстнев у Борщенко.
— Их сразу же забрали в корабельный лазарет.
— А Борис Андреевич?
— Я здесь, Василий Иванович, не беспокойтесь, — отозвался Рынин.
— Василий Иванович, — зашептал в ухо Шерстневу протиснувшийся к нему комсомолец Сережа Степанов. — А у Жени Муратова фашисты нашли в кармане Гитлера… Что-то будет? Наверно, Женю повесят.
— Рисунок, что ли, какой? — забеспокоился Шерстнев.
— Нет, слепил из хлеба.
— А где Женя?
— Здесь, в углу, с Лешей. Женя!.. Иди сюда!.. Женька!..
— Сейчас! — отозвался тот из угла, где шептался с Лешей Парменовым.
Шерстнев подозвал Борщенко, и они о чем-то тихо переговорили.
— Ну, кому я нужен? — спросил пробравшийся на голос Степанова Муратов.
— Женя, какого Гитлера нашли у тебя фашисты? — спросил Шерстнев.
— Я его, Василий Иванович, разделал под орех! Слепил настоящим палачом, с топором на плахе…
— Когда тебя вызовут, скажи, что делал не ты, — посоветовал Сережа Степанов. — Назови кого-либо из погибших.
— Зачем я буду скрываться? Я им еще и не то сделаю за Колю!..
— Здесь, ребята, придется вести себя осторожнее, — строго сказал Шерстнев. — Мы тут подумаем, что делать. И вам придется нас слушаться. А пока ползите в свой угол.
Комсомольцы послушно убрались.
— Кирилл! — позвал Борщенко.
— Ну зачем тебе Кирилл? — хрипя и шепелявя, отозвался Пархомов.
— Куда ты запропал и почему тебя не слышно?
— Заехал я фрицу в ухо, а он мне ответил в зубы. И другой фриц ему помог. Расквасили Кириллу Пархомову нос и губы. Трудно говорить…
— Ну, коли так, — молчи. После потолкуем. Если тебе трудно говорить, то слушать ты сумеешь.
— А мне, сукины дети, ребра наломали, еле дышу… — подал голос Кузьмич.
— Вот что, Андрей, — сказал Шерстнев. — Скоро начнут таскать людей на допросы. Пока мы все вместе, надо кое о чем договориться…
— Да, Василий Иванович, — это действительно важно.
— Пригласи всех поближе, Борис Андреевич, а вы здесь?..
— По-прежнему около вас, Василий Иванович, — отозвался Рынин. — Прислушиваюсь ко всему и думаю…
— Невеселые думы? Да?..
— Разные, Василий Иванович… Думаю, что бывает и хуже…
— Бывает и хуже, — согласился Шерстнев. — Но люди всегда ищут выхода из любого трудного положения. И нам надо тоже думать о своем будущем.
