Глава двадцать седьмая
ВЕРНОСТЬ ШУТА
Каморка, в которой заперли Андреса Морено, находилась очень близко от помещения самого Кортеса. Альгвасил Эскудеро стоял у двери на страже, но внутрь каморки не заглядывал.
При волнении на море вода ударяла о борта каравеллы и заглушала все другие звуки. В тихую погоду Андрес мог ясно слышать все, что происходило за тонкой перегородкой.
Кортес переехал на судно. По ночам в кормовой башне совещались капитаны.
Андрес различал голоса: тонкий пронзительный голос шута, глуховатый спокойный голос Франсиско де Монтехо, быструю, захлебывающуюся речь старшего Альварадо, уверенный, низкий голос Кортеса.
Капитан-генерал готовил судно для отправки в Испанию.
Он выбрал «Эспаньолу» — маленькую, но быстроходную каравеллу.
Ночью на «Эспаньолу» перенесли все золото: подарки Монтесумы и все, что удалось наменять на берегу за время плавания.
Кортес с капитанами составили письмо его величеству королю Карлосу. В письме подробно описывалось все путешествие вдоль берегов Юкатана, встречи с индейцами, бои. Описывались земли, которые им встречались на пути, народы, их населявшие.
«Земли те велики и золотом обильны, — сообщалось в письме, — на полях растут весьма полезные и нужные злаки, всякая рыба водится в реках, леса богаты дичью…»
Хорошо написали капитаны о самом Кортесе:
«А капитан-генерал нашей армады, Фернандо Кортес, много трудов положил на то, чтобы покорить и короне испанской принести во владейте обширные те земли. Покорились индейцы по всему Юкатану благодаря храбрости, опыту и отваге дворянского сына Фернандо Кортеса. И единственно для того трудился Фернандо Кортес, чтобы послужить Вашему королевскому величеству.
А Диего де Веласкесу, правителю острова Фернандины, просим, Ваше величество, не оказывать никаких милостей, — ибо на всех индейских островах известен сей Веласкес, как муж трусливый, жадный, завистливый, преданный лишь собственной выгоде, о благе Вашего величества ничуть не помышляющий».
Так заканчивалось письмо.
Диего де Годой, секретарь армады, очинив гусиное перо, насыпав свежего песка в песочницу и, сдвинув шляпу с широкими полями назад, так что страусовые перья повисли до самых лопаток, сел писать перечень предметов, отправляемых в королевскую казну:
«Золотая птица попугай с глазами из чистого жемчуга.
Шесть серебряных щитов.
Серебряная птица орел с золотым клювом и когтями.
Четыре опахала из цветных перьев, украшенных жемчугом.
Золотая змея о четырех головах.
Ацтекский камень чалчуй.
Голова аллигатора чистого золота.
Пятнадцать ацтекских щитов с золотыми украшениями.
Серебряная птица утка с золотым клювом.
Сто унций золотого песку.
Опахала из птичьего пера, с золотой ручкой.
Серебряный диск с рисунком.
Шесть покрывал из перьев и кроличьего пуху, перевитого жемчугом.
Диск чистого золота, с фигурами змей и других тварей, весом в три тысячи сто унций…»
И еще, и еще, без конца.
Кортес посылал также в Испанию четырех индейцев из племени тотонаков, захваченных им в прибрежном поселке. Индейцев отвезли на «Эспаньолу» и посадили там в деревянную клетку.
— Это для тоцо, чтобы его величество король Карлос мог ознакомиться с народами, населяющими его новые владения! — сказал Кортес.
Пора уже было отправлять «Эспаньолу». Но тут произошла задержка.
Как ни прислушивался Андрес, он не мог понять, в чем дело. В каюте Кортеса то взволнованно говорили все сразу, то наступала тишина.
Обычно Кортес ночевал на судне. Но в ночь на понедельник он почему-то остался на берегу. Андрес слышал какую-то суету на палубе, две лодки спустили на воду, и Педро Альварадо с братьями куда-то поспешно отплыли. Крики доносились с берега, плеск воды, точно кого-то кидали в море, скрипели уключины на лодках, весла поспешно ударяли по воде.
Альгвасил Эскудеро, постоянно стоявший на страже у дверей каморки Андреса, в эту ночь тоже исчез.
«Что там приключилось?» — Андрес ничего не мог понять.
Рано утром, чуть забрезжил свет, лодки вернулись. Кого-то привезли на них; должно быть, связанных людей, — Андрес слышал, как их швыряли, точно тюки, на палубу. Донеслись негромкие стоны, несколько раз лязгнуло железо, — привезенных людей заковывали в цепи.
— Неужели и вы, де Монтехо? — донесся приглушенный голос Кортеса. — От вас я измены не ждал!..
Де Монтехо ответил что-то изменившимся печальным голосом, — Андрес не разобрал слов.
Потом, после долгой тишины, снова стало шумно в соседней каюте. Кортес разговаривал с шутом.
— Спасибо, Сервантес! — сказал Кортес.-.Если хочешь правды, я не ожидал от тебя такой услуги.
— Я всегда был предан вам, дорогой сеньор! — скромно ответил шут.
— Мне? Но ты ведь тоже хотел бежать с другими обратно на Фернандину. Это из верности мне или Веласкесу? — смех зазвучал в голосе Кортеса.
— Конечно, вам, сеньор! — ответил шут. — Из преданности вам, я хотел узнать план ваших врагов, принять участие в подготовке, а потом вовремя сообщить.
— Хорошо, что вовремя… Еще час, не больше, и вы успели бы отплыть.
— Да, у нас уже все было готово! — гордо сказал шут. — Вода, припасы, наша часть золота… Пилот Ала-минос уже готовился поднять паруса.
— Аламинос уже больше никуда не убежит! — сказал Кортес. — Я прикажу отрубить ему ноги.
— Ой-ой! — взвыл шут.
— И Эскудеро, и сеньоры — все получат то, что заслужили.
— Да, да… — шут потерял голос от страха. — Я — я ведь остался вам верен, сеньор Кортес.
— Скажи мне правду, Сервантес, почему ты пришел мне рассказать? — не отступал Кортес. — Тебя обделили золотом?
— Нет, — сказал шут. — Всем были равные доли. — И мне, и де Леону, и сеньору Пуэртокарреро, и даже патеру Ольмедо. Всем поровну.
— Тогда что же?
Шут помолчал.
— Хуан Веласкес де Леон, — сказал шут уже совсем другим голосом, глухим, полным сдержанной ненависти. — Хуан Веласкес де Леон думает, что шут легко забывает обиды. Пускай он знает, что я обиду не забыл!
— Ага, понимаю! — сказал Кортес. — Гнедая кобыла?
— Да, — сказал шут, — гнедая кобыла!
— Ты прав, Сервантес, — сказал Кортес. — Ты прав. За коня обиду не прощают.
* * *
До полудня продолжалась расправа на судне, потом все затихло. Кортес был скор на решения: Пилоту Аламиносу, который собирался тайно увести быстроходную «Исабель» к Веласкесу на Фернандину, Кортес велел, отрубить ногу. Огромного альгвасила Эскудеро, тоже пытавшегося бежать на «Исабели», и рыжего дурачка Эскобара, пажа сеньора де Леона, повесили на берегу, на специально для того сколоченной виселице. Патера Ольмедо Кортес простил — из уважения к его сану. Священник был нужен в армаде, а другого достать здесь было негде.
Хуан Диас, помощник патера Ольмедо, тоже принимал участие в заговоре.
— Отпустим его на берег! — недолго подумав, сказал Кортес. — В армаду обратно не примем и не казним, — пускай живет один на берегу, как хочет.
Так и сделали. Еще оставалось трое: Алонсо Пуэртокарреро, Франсиско де Монтехо и Хуан Веласкес де Леон.
Кортес велел расковать всех троих.
— Я прощу того из вас, сеньоры, — сказал Кортес, — кто сам придет ко мне и сознается, что поступил несправедливо.
Первым пришел Хуан Веласкес де Леон.
— Я знаю, что Веласкес — трус, — сказал де Леон и не стоит вас, сеньор Кортес. Но он мне сродни, и меня уговорили.
— Браво, де Леон! — сказал Кортес. — Я всегда считал вас честным человеком.
Два остальных сеньора медлили с признанием.
— Закон на стороне Веласкеса, — твердил Пуэртокарреро. — Он — хозяин армады, а не Кортес. Возвращаясь к Веласкесу, мы доказывали нашу верность закону.
Кортес сам пришел им на помощь.
— Я нашел выход, сеньоры! — сказал Кортес. — В четверг на этой неделе «Эспаньола» уходит в Старый свет, в Испанию. Готовы ли вы вернуться на ней домой?
Оба сеньора были согласны и счастливы. Из благодарности они готовы были защитить интересы капитан-генерала при дворе.
Монтехо приходился родственником самому графу Меделлину, а у Алонсо Пуэртокарреро были связи в Совете Индии.
Через несколько дней «Эспаньола» отплыла к берегам — Испании с двумя сеньорами, с десятком матросов, с четырьмя индейцами и золотом для короля.
