Глава двадцать четвертая
В ИНДЕЙСКОЙ ГРЕНАДЕ
Лопе Санчес остался в Семпоале. Вначале все ново было ему и дивно в чужих местах. Кортес под страхом казни запретил солдатам выходить без особого разрешения из храмового двора на улицу. Вокруг, за стенами, шумел большой индейский город, но ни жизнь эта, ни язык тотонакский не были понятны солдатам. Часто взбирались они на стену, садились и смотрели на город. Тянулись кривые улицы, земляные храмы высоко поднимались над каждым кварталом. Город был велик и хорошо построен. Здесь были дома, сложенные из камня, из кирпича, высушенного на солнце; были дома из тростника, из глины. Высокие незнакомые деревья склонялись над тростниковыми крышами.
— Большой город, как чаша Сарагосса или Гренада! — говорил Хуан де Торрес.
— Нет, пожалуй, побольше Гренады! — спорили солдаты.
Индейцы подмешивали пепел и толченый уголь в свою штукатурку, и оттого стены домов были черносеры, рябило в глазах, когда смотрели на них.
— И храмов здесь не меньше, чем у нас в Гренаде церквей и соборов, — говорил Хуан де Торрес.
Были в городе и дома-подземелья. В них жили только мужчины, воины, женщин туда не допускали.
Только верхний край каменной кладки виден был над землей в таких домах. Лопе с товарищами смотрели, как по утрам мужчины выходят из своих каменных нор, как борются друг с другом, соревнуясь в силе, или, начертив круг на земле, мечут камни из пращи.
Дети и куры копошились в пыли улиц; женщины, сидя на каменных порогах, на ручных жерновах растирали маисовые зерна.
По вечерам начинался вой на вышках храмов, завыванье дудок. По земляным ступенькам поднимались жрецы; распустив космы волос, они метались на вышках, окуривали своих богов из медных курильниц. Часто человеческие подавленные стоны слышались сверху и ужасное гнусавое пение.
Лопе с Пако Арагонцем как-то раз взобрались по крутой лестнице на вышку храма и посмотрели, что делают там жрецы.
Весь земляной пол на вышке был черен от засохшей крови; ужасное зловоние стояло в воздухе. Жрецы рассыпали по полу пучки пахучей травы и тлеющие угли. Потом они начали петь и помахивать пучками перьев перед носами своих идолов. Один из жрецов, самый старый, с продырявленным носом, с отрубленными пальцами на обоих ногах, нырнул куда-то вбок, в земляную нору. Тихий стон послышался оттуда; все жрецы загнусавили громко, и самый старый вылез обратно из норы. Он держал в руках только что отрубленную человеческую руку. Еще громче запели все жрецы, а самый старый положил руку в углубление между животом и грудью скорченного безобразного идола.
— Пресвятая дева Мария! — Пако вцепился Лопе в плечо. — Пойдем отсюда, Лопе, скорее!..
Они мигом скатились по ступенькам.
— Чертовы попы!.. Они еще нас человечиной накормят! — волновался Лопе.
Он два дня не мог ничего есть после этого случая. На храмовый двор по-прежнему приносили обильную еду; груды мяса всех сортов навалены были на деревянные блюда и плошки, но солдаты теперь уже ели с опаской.
Несколько дней спустя Пако Арагонцу показалось, будто он вытащил детское ребрышко из груды мяса. В тот день никто не дотронулся до еды, а на следующий жевали только хлеб и плоды. Настроение у солдат упало. Надоело сидеть взаперти за стенами, а Кортес что-то задержался на морском берегу.
Изменилось и настроение жителей Семпоалы. Первые дни солдат забрасывали сладкими плодами, зелеными ветками, цветами. Теперь больше никто не подходил к высоким стенам храмового двора, а по вечерам в отдалении шумели толпы народу, и солдаты, хоть и не понимали языка, угадывали беспокойство и угрозу в отдельных глухих выкриках толпы. Что-то встревожило тотонаков, какие-то вести-может быть, с морского берега — смутили их покой, и теперь весь большой город волновался и гудел, как развороченный улей.
К концу второй недели, ранним утром, солдаты проснулись от ужасных криков на улице. Какие-то испуганные, взлохмаченные женщины бегали вдоль домов, потом наискось через улицу перебежал молодой индеец, и двое воинов гнались за ним. Юноша вбежал в дом, и несколько женщин, встав на пороге, заслонили его от воинов. Еще несколько человек с криком пробежали по улице.
— Что такое у них приключилось? — спрашивали друг друга солдаты.
Паблико Ортегилья, Кортесов паж, не утерпев, соскользнул со стены на улицу. Он скоро вернулся, испуганный, бледный.
— Они что-то кричат про Монтесуму, — сказал Паблико.
Паблико уже понимал десяток-другой слов на тотонакском языке. Кое-как удалось ему расспросить жрецов, что произошло.
— Монтесума требует жертв, — объяснили жрецы. — Великий государь разгневался на нашего вождя и требует сто наших юношей и сто девушек для принесения в жертву в большом храме Мехико.
За что разгневался Монтесума, — добиться от жрецов не удалось.
Гонец прибыл от Кортеса в тот же день. Он привез вести, от которых очень взволновались капитаны. Что-то знал и пушечный мастер де Маеса, но солдатам пока не сказали ничего.
Ночью Лопе стоял на посту в западном углу храмового двора, вместе с Габриэлем Нова. Жрецы давно от-гнусавили свои молитвы на вышке; кругом было темно и тихо. Только негромкие голоса доносились из ближней храмовой пристройки: там совещались капитаны.
— Ты стой тут, Габриэль, — шепнул Лопе, — а я подойду поближе, послушаю. Если услышишь шаги, подай мне знак.
Лопе тихонько шагнул к пристройке и приник к неровной каменной стене. Голоса были слышны очень отчетливо:
— Наш генерал-капитан потерял последнюю осторожность, — говорил чей-то сухой резкий голос. Лопе узнал голос Алонсо Пуэртокарреро. Но на этот раз голос сеньора звучал сердито, без обычных льстивых ноток. — Наш генерал-капитан потерял осторожность! — говорил Пуэртокарреро. — Взять в плен людей Монте-сумы, оскорбить его самого без видимой причины — это значит всех нас подвергнуть неслыханным опасностям в чужой стране!..
— Да, да, и тотонакам нельзя верить! — подхватил другой голос. Это был низкий грубоватый голос Веласкеса де Леона. — Тотонаки хороши только до тех пор, пока считают нас сильнее Монтесумы.
— Разбить силы в такое время, меньше четырехсот человек оставить здесь, в незнакомом городе, среди непокоренных индейцев… Безумен капитан-генерал, безумен!.. — Это снова говорил Пуэртокарреро.
— Единственное спасение вижу в своевременном возвращении! — Лопе узнал голос патера Ольмедо, мягкий, ласковый, слегка гнусавый, точно смазанный оливковым маслом.
— В своевременном возвращении на Фернандину вижу наше спасение, сеньоры. С капитаном Кортесом или без него.
Все замолчали.
— Как вы мыслите себе, отец, это своевременное возвращение? — минуту спустя осторожно спросил Пуэртокарреро. — Со всей армией?
— Благоразумный спасется! — ответил патер. — Суда стоят у недалекого берега, и есть среди матросов послушные люди, которые доведут любое судно до Фернандины.
Тут все заговорили очень тихо. Лопе не мог разобрать ни слова.
— …если только успеем! — минутку погодя чуть громко сказал Пуэртокарреро. — Если до той поры тотонаки не разгромят нас здесь и не придушат сеньора Кортеса, как хорька, забравшегося в чужой курятник…
Тут Габриэль Нова тихонько свистнул, и Лопе отпрянул от стены. Кто-то шел по двору. Дальше слушать было неосторожно.
Ночью пришел от морского берега Берналь Диас. Он рассказал солдатам, что натворил Кортес в прибрежном поселке.
С Кортесом к морю ушло немного людей — человек восемь-десять. Весь путь от Семпоалы к берегу, — рассказывал Берналь — лежал все той же зеленой равниной. Скоро нашли у берега и суда; вся флотилия, поднявшись немного севернее, стала на якорь в маленькой удобной бухте, в одном дне пути от Семпоалы. Почти у самого берега испанцы наткнулись на небольшой, хорошо укрепленный индейский поселок, расположенный среди скал. Название поселка было какое-то мудреное, — не то Кипакитлан, не то Каитиклан. Берналь его не запомнил. В поселке встретили испанцев дружелюбно.
Кортес расположился на главной площади поселка и ждал к себе вождя с подарками. Вождя принесли на носилках, собрались индейцы, начали кланяться и окуривать Кортеса дымом из своих кадильниц. Вдруг среди любезного разговора Кортес увидел замешательство на лице вождя. Пять высоких индейцев в длинных узорчатых одеждах быстрым шагом вошли на площадь. Впереди и позади их бежали слуги. Слуги махали опахалами из цветных перьев, отгоняли москитов от знатных гостей, подметали землю перед ними, чтобы господа не ступили на камешек или колючку. Гости прошли мимо, даже не взглянув на Кортеса.
— Кто это? — спросил Кортес у вождя.
— Это люди Монтесумы, — ответил вождь.
Индеец был испуган. Монтесума прислал людей для сбора налогов. Ацтекские сборщики могли рассердиться на вождя за то, что он принимает у себя белых людей.
Растерянность видел Кортес и на лицах окружающих вождя людей; индейцы точно не знали, как им поступить, кому отдать предпочтение: начальнику белых или ацтекам — посланцам Монтесумы.
И тут Кортес решил действовать — действовать молниеносно, решительно, как он поступал всегда. Весь план в одну минуту был продуман и готов.
— Сборщиков надо схватить и посадить под стражу! — сказал Кортес.
Вождь перепугался насмерть.
— Нет, нет, все войско Монтесумы за это обрушится на меня! — сказал вождь.
— Я сильнее, — сказал Кортес. — Мое могущественное войско я оставил в Семпоале, вождь семпоальский заодно со мной. Мы вместе с ним замыслили поход против Монтесумы.
Кортес убедил вождя. Жители поселка с радостью выполнили неожиданный приказ. Атцеков схватили, связали по рукам и ногам и посадили под стражу.
Ночью Кортес велел тайно освободить пленников. Он дал им приют у себя на судне.
— Бегите к своим, в город Мехико, — сказал им Кортес, — и расскажите, как коварно поступили с вами тотонаки и как освободил вас я, вождь белых людей.
Он отпустил ацтеков домой. Слуги ацтекских сборщиков уже успели разбежаться по городам и поселкам и разнести ужасную весть: тотонаки оскорбили послов.
Весть дошла до Мехико раньше, чем вернулись в свой город ацтеки, отпущенные на свободу Кортесом. Монтесума пришел в великий гнев. Гонец побежал в Семпоалу с приказом: немедля доставить в Мехико сто юношей и сто девушек для жертвы богам.
— Если приказ не будет выполнен, — возвестили глашатаи, — сам вождь тотонакский и старшие жрецы положат свои головы на жертвенный камень большого храма Мехико еще до окончания этой луны.
Вождь семпоальский и жрецы немедленно занялись ловлей юношей и девушек на улицах города.
Тогда-то и началось смятение в Семпоале, которое наблюдали солдаты.
Вслед за Берналем скоро вернулся от морского берега и Кортес с остальными людьми.
Кортес был по-прежнему весел. Все шло прекрасно. Он быстро успокоил семпоальского вождя.
— Не бойся ничего! — сказал он вождю. — Я во много раз сильнее Монтесумы. Пройдет несколько дней, и ты увидишь это своими глазами.
И точно: прошло несколько дней, и в город, под завывание дудок, вступила большая процессия: великий Монтесума посылал дары вождю белых — Кортесу.
Дары разложили на площади. Несметная толпа тотонакских индейцев теснилась вокруг. Вождь семпоальский не верил своим глазам: Монтесума ищет милости у белого вождя!
Никому из них, ни семпоальскому вождю, ни жителям города и даже жрецам не пришло в голову, что Кортес их обманул. Приказать взять в плен ацтеков, а потом тайно их освободить и отослать к Монтесуме — о таком коварстве здесь еще не слыхивали. Никогда не прибегали здешние индейцы к таким уловкам, — ни на войне, ни в мирное время.
Послы разложили подарки. Зверьки, птицы, фигурки из чистого золота, опахала, бронзовые щиты с золотыми украшениями и много одинаковых узеньких мешочков из хлопковой ткани, плотно набитых зернами какао. Такие мешочки служили деньгами по всему побережью.
— Мой повелитель просит передать тебе свою благодарность! — сказал старший посол.
Тотонаки замерли от изумления.
— Мой повелитель удивлен твоей дружбой с неверными тотонаками! — еще сказал посол.
Кортес наклонил голову.
— Он давно ждал — твоего прихода! — сказал посол. — Ты тот, чье появление возвестили древние оракулы вашей страны!
Кортес не возражал.
— И потому мой государь, — договорил посол, — из любви к тебе готов простить тотонаков, если ты их прощаешь!
— Я их прощаю! — сказал Кортес.
Послы отбыли обратно в Мехико.
— Передайте своему государю, что я скоро навещу его в его собственном дворце! — сказал Кортес.
С этого дня он начал непосредственную подготовку к походу на Мехико.
Вождь семпоальский был теперь послушен ему во всем, он не знал, как угодить Кортесу.
— Отныне ты связал свою судьбу с моей, — сказал ему Кортес, — будь же и дальше мне верен.
Они поклялись в верности друг другу. Кортес снял камзол и надел его на плечи вождю, а вождь скинул свой белый балахон с узором и облачил в него Кортеса.
— Теперь мы с тобой братья! — сказал вождь.
Став братьями в дружбе, они обменялись именами, по индейскому обычаю. Вождь тотонакский взял себе имя Кортеса, а Кортес из любезности не отказался от имени вождя: Типарипакок.
— Теперь ты, брат Кортес, не откажешь брату Типарипакоку в просьбе, — сказал Кортес.
— Да, — согласился вождь.
— Уничтожь своих богов и прими христианскую веру, — сказал Кортес.
