Глава семнадцатая
УРОК ИСПАНСКОГО ЯЗЫКА
На утро следующего дня корабли флотилии, подняв паруса, двинулись дальше, в глубь залива.
Погода была хороша, море тихо. Легкий северо-восточный ветерок умерял зной тропической весны.
В крытых башнях «Санта Росы» было душно. Кортес велел раскинуть свою палатку в открытой части каравеллы. Он и ночи проводил здесь, на походном ковре.
Каравеллы шли очень близко к берегу; с палубы «Санта Росы» видны были деревья, кусты, даже отдельные камни на берегу. Кое-где виднелись и люди; они кучками стояли на берегу и смотрели на корабли пришельцев. Индейцы здесь и по одежде и по вооружению походили на жителей Табаско.
Скоро пейзаж изменился; берег стал пустынным, вдали показались горы. Горы были еще очень далеко, трудно было даже приблизительно угадать расстояние до них.
Корабли скользили по гладкому морю. Штурман Аламинос указывал курс, — он хорошо помнил здешние берега. Аламинос неторопливо шагал по палубе «Санта Росы»; его седые, отросшие за плавание кудри и широкая черная квадратная борода мелькали то в одном конце корабля, то в другом. Осипшим от простуды, далеко слышным голосом Аламинос отдавал приказания.
Погода была хороша, но период весенних бурь еще не кончился; каждую минуту северный ветер мог усилиться и перейти в шторм.
Все другие корабли флотилии, по приказу Алами-носа, должны были и днем и ночью держаться поблизости от «Санта Росы».
— Не теряйте из виду друг друга, — наказывал Аламинос, — ночью следите за моими кормовыми фонарями, не то отнесет вас бурей до самой земли Флориды… Так было со мной, когда я плавал в первый раз в этих водах с Эрнандо де Кордова.
Старый капитан Франсиско де Монтехо подолгу стоял на носу «Санта Росы». Он смотрел на берег.
Обогнули мыс, и пейзаж снова резко изменился: горы отодвинулись, исчезли пески; зеленый лес шумел на берегу, там, дальше — возделанные поля, веселые рощи, и снова камень, и острые вершины гор.
«Как похоже на Испанию!.. — думал Франсиско де Монтехо. — Берег Испании где-нибудь у Алхесираса или у Малаги: суровые горы вдали, а по берегу леса, пальмы, большие камни, затянутые диким виноградом. Очень, очень похоже…»
Франсиско де Монтехо вздохнул. Он тосковал по Испании. Никогда не тянуло его в Новый свет, на индейские острова. Там, в Испании, осталась его душа.
Пришлось уехать не по своей воле. На родине стало невозможно жить.
Немцы правили родиной. Старый король Фернандо умер; на престол сел его внук, молодой Карлос, сын сумасшедшей Хуаны и австрияка Филиппа. Королю шестнадцать лет. Но рано видна птичка по полету. Немец по отцу, король привез с собой в Испанию своих соотечественников.
Немцы захватили все лучшие места. Немцы правят при дворе, судьями над испанским народом новый король посадил немцев.
Шпоры наглых немецких дворян звенят по камням испанских городов. Немецкая речь слышна на улицах Вальядолида, Сарагоссы, Севильи. Челядь короля пьет вино в испанских тавернах.
Король слушает только своих. Он не допускает к себе советников-испанцев. Испанские сеньоры в опале при дворе.
Немцы управляют, как гидры и гарпии. Франсиско де Монтехо тяжело вздохнул. Природным испанцам остается только краснеть от гнева, сжимать зубы и шептать проклятия… Или уезжать в Новый свет, как сделал он.
«Санта Роса» быстро шла вперед, покачиваясь на легкой волне. Близкий берег зеленой прекрасной панорамой разворачивался с левого борта. Отходил полуденный час; серебряные блики бежали по воде. Франсиско де Монтехо стоял на носу и вздыхал.
— Не правда ли, сеньор, как похож этот берег на южный берег Испании? — услышал он позади себя.
Алонсо Пуэртокарреро с Кортесом подошли к нему.
Пуэртокарреро, старый льстец и книжник, с гнилыми зубами, с голой, как у патера, головой, подвел Кортеса к самому борту.
— Посмотрите, сеньор, — леса, дикий виноград, скалы, — совсем как у нас на берегу Средиземного моря.
Кортес остановился у борта. Пес Леонсико, присев на палубе, громка лаял на чужой берег.
Горы далекой страны Мехико, разрывая облака, вычерчивались в небе острыми коническими вершинами, покрытыми вечным снегом.
— Подвиги Роланда, славного рыцаря Франции, побледнеют перед тем, что предстоит свершить вам, сеньор Кортес, в этих новых Пиренеях! — торжественно польстил Пуэртокарреро, указывая на дальние горы.
Кортес сухо улыбнулся. Он не любил чересчур откровенной торжественной лести.
Все глядели на маленький островок, показавшийся справа от «Санта Росы». Островок был точно большой пучок цветов, брошенный среди океана. На берегу виднелись люди.
— К нам плывут индейцы, — вглядываясь, сказал Франсиско де Монтехо.
Большая индейская лодка с двумя гребцами шла к «Санта Росе».
Лодка подошла к борту. Четверо индейцев поднялись на палубу. Они сложили у борта дары: маис, сладкие плоды и большие охапки цветов.
Матросы столпились, глядя на индейцев. Эти люди не походили на жителей Табаско: они были высоки, широкоплечи, широкоглазы, держались гордо. На них была длинная узорчатая одежда. Оружие они оставили в лодке.
Широким жестом обведя всех людей, столпившихся на палубе, старший из индейцев спросил о чем-то. Его не поняли.
— Позовите Агиляра, — сказал Кортес.
Агиляр пришел. Индеец повторил вопрос. Но Агиляр растерянно оглянулся на капитанов. Эти индейцы говорили на языке, совершенно непохожем на язык юкатанских индейцев. Агиляр не знал их языка.
— Тлатл-коатль, тенок-титлан, — сказал индеец.
Кортес с изумлением прислушался к его голосу. Звуки точно переливались в птичьем горле. Странен был этот язык, — сочетание все тех же звуков: тл-ктл-титл… Он походил на птичий клекот.
— Тлатоатл? — спросил индеец, показывая на Кортеса.
Он спрашивает о вожде! — догадался Франсиско де Монтехо.
Кортес вышел вперед. Индеец закивал головой. Он указал на берег, на плоды, потом на Кортеса.
— Благодарю, принимаю, — сказал Кортес. Он велел принести четыре связки бус индейцам.
На красные бусы они даже не взглянули, зато с живостью бросились к зеленым.
— Тлиу-тихтл! — сказал все тот же индеец, показывая на зеленые стеклышки.
— Чал-чуй! — Он был очень взволнован.
— Не понимаю, — сказал Кортес.
— Тлиу-тихтл! Чал-чуй! — повторил индеец. Он показал на дальние горы. Потом объяснил жестом очень выразительно: оттуда, из той далекой горной страны точно такие же зеленые камни привозят сюда, к берегу. Потом он прижал зеленые стеклышки к груди, показывая этим, что они очень желанны и дороги.
— Мехико! — сказал индеец.
— Мехико! Он говорит, — Мехико! — обрадовался Кортес. — У нас есть пленница из этой страны!.. Приведите ее сюда!
На «Исабель» послали лодку за пленницей Малйнчин. В армаде ее все называли Мариной.
Кортес правильно угадал: едва взойдя на палубу, Марина заговорила с индейцами. Она понимала их язык!
— Она их понимает, но ведь мы-то не понимаем ее, друзья! — огорчился Франсиско де Монтехо. — Кто же нам переведет ее слова?
— Агиляр! — догадался кто-то.
Конечно! Агиляр знал язык юкатанских индейцев, а Марина с детских лет жила на Юкатане, проданная в рабство из своей страны. Она одинаково хорошо знала оба языка.
Так, наконец, через двух переводчиков Кортесу удалось договориться с посланцами из новой земли.
— Чего они хотят? — спросил Кортес.
— Они просят принять подарки, — объяснил Агиляр, — и ехать дальше. Сами они готовы принять нас в своей земле, но могущественный король горной страны Мехико, которому они подвластны, никогда не простит им такого своеволия.
— Спроси, как зовут этого короля! — приказал Кортес.
Марина ответила сама, не обращаясь к индейцам:
— Монтесума! — ответила Марина.
— Монтесума! А-а!..
Все четверо индейцев упали на палубу, вниз лицом, едва услыхав это слово. Но Марина поглядела на них насмешливо и спокойно.
— Он очень силен, Монтесума? — спросил Кортес.
— Монтесума — самый могущественный из государей мира! — дрожа, объяснили индейцы.
— Скажите им, что мой государь, Карлос, сильнее Монтесумы! — приказал Кортес.
Он отпустил индейцев с миром. Каравеллы шли до вечера вперед, а к ночи Кортес велел бросить якорь у низменного берега, в пустынном месте.
Наутро вся армада в полном составе сошла на берег. Выгрузили пушки. Свели всех шестнадцать лошадей. Берег оказался плоским, почти безлесым. У самой воды был чистый белый песок, а дальше тянулись болота и позади них — серые пятна солончаков среди песка и мелкой поросли каких-то колючек.
Солдаты оглядывали берег с неодобрением.
— Плохое место для высадки выбрал наш капитан.
Но Кортес не заботился о красоте пейзажа и об удобствах солдат. Местность была пустынная, берег безлюден; он мог спокойно снять свои пушки и укрепиться здесь еще до того, как обнаружат место высадки здешние индейцы.
Северными ветрами вдоль всего берега намело высокие барханы из песка. На одном из таких песчаных холмов Кортес велел поставить артиллерию.
Конюхи стали прогуливать лошадей по берегу, у воды, там, где песок был сыроват и тверд. Кони застоялись за долгое плавание; у серого жеребца Сандоваля одеревенели ноги и шея; он ржал и тяжело взбрыкивал задними ногами, взметал песок. Рыжий конь старшего Альварадо шел хорошо и ровно. Педро вскочил на него. Не стерпев, вскочил на свою вороную кобылу и Хуан Веласкес де Леон. Но тут к нему подбежал шут.
— Половина моя!
За время плавания на «Санта Росе» шут успел выиграть в кости у Хуана Веласкеса де Леона половину его вороной кобылы.
— Половина моя, сеньор де Леон!
Хуан Веласкес де Леон спокойно взял в руки поводья.
— Правильно, половина твоя, Сервантес! — сказал Леон. — Полгода я езжу, полгода — ты.
Он пустил кобылу легкой рысью вперед.
Но шут побежал за ним. Его сборчатые турецкие шаровары раздувались на бегу, как женское платье.
— Я выиграл! — отчаянно кричал шут. — Пополам кобыла!.. Полдня моя, полдня ваша, сеньор де Леон…
Солдаты потешались, глядя на него.
— Полдня моя, полдня ваша, сеньор де Леон!..
Хуан Веласкес де Леон придержал кобылу.
— Не лучше ли так, Сервантес? — спокойно сказал де Леон, — голова моя, хвост — твой?..
— Я согласен! — закричал шут. Он подбежал к крупу кобылы и, прежде чем де Леон успел снова пустить ее вперед, ловко вскочил сзади в седло. Шаровары, как зеленый турецкий флаг, мелькнули в воздухе.
— Моя кобыла! — весело закричал шут.
Но Хуан Веласкес де Леон, не оборачиваясь, сделал незаметное движение рукой, чуть потянул за поводья, и кобыла, взбрыкнув задними ногами, завертелась на месте. Шут полетел на песок.
Солдаты кругом хохотали. Смеялись и капитаны.
— Не удержался на своей половине, Сервантес? — так же спокойно спросил Хуан Веласкес де Леон.
Шут не отвечал. Он лежал, уткнувшись лицом в песок.
Лопе Санчес подбежал к нему, помог подняться. Шут встал.
Все ждали: сейчас он начнет грозиться, кричать, но шут молчал, стоял бледный. Из носу у него текла кровь.
— Ушиблись, ваша милость? — сочувственно спросил Лопе Санчес, заглядывая шуту в лицо.
Он отшатнулся: такая злоба и боль были у шута в глазах. Шут смотрел вслед Веласкесу де Леону, ускакавшему далеко.
«Этот не простит! — подумал Лопе, отходя. — О, этот отомстит, когда сумеет…»
Солнце поднялось уже высоко, воздух раскалился. Зной на открытом песчаном берегу был невыносим. Кортес приказал строить шалаши для защиты от солнца.
Нарубили сучьев, натаскали веток из чахлого леска, росшего по соседству. Солдаты отесывали концы толстых сучьев, втыкали их поглубже в песок. Сверху перекидывали мелкие ветви. Так строили свои шалаши индейцы на Кубе, — солдатам не раз приходилось видеть их работу.
У купца Хуана Седеньо был слуга Хатир — немой негр огромного роста. Хатир по приказу купца натаскал ковров из кормовой башни и устроил хозяину шатер из ковров, тенистый и удобный. Даже на чужом берегу купец устроился лучше, чем другие.
Кое-как укрылись в шалашах от жары.
Настал час обеда; кашевары разнесли похлебку. Была пятница страстной недели; ели сухари и сушеную рыбу. Пресную воду пришлось взять из судовых запасов, — нигде не было видно ни ручья, ни колодца.
Пленница Марина обедала, сидя на земле в шалаше Альварадо. Солдаты посмеивались, осторожно заглядывая под навес.
Четыре дня бился с новой пленницей старший Альварадо. Он учил ее прислуживать, как полагается пажу.
Дело подвигалось туго. В утро первого дня Альварадо показал Марине, как надо подавать полотенце и воду для умывания. Марина швырнула полотенце на пол, а воду выплеснула за борт. Она пошла бродить по палубе каравеллы, улыбалась чайкам, облакам, голубизне воды. Она показывала на огромные, раскрытые под нею крылья парусов.
— Что это? — спрашивала Марина на своем языке.
— Это парус, брамсель, — объясняли матросы. Марина кивала головой, точно понимала.
За обедом Альварадо велел Марине встать у него за креслом и наливать ему вино. Принесли кушанья. Марина облокотилась на спинку кресла и смотрела на все с оживленным вниманием. Она попросила себе вина. К концу обеда Марина уже сидела за столом против Педро, как равная, и Педро сам наливал ей вино в кубок.
Так и сейчас. Марина сидела на земле, на охапке свежей травы, и грызла сухари, запивая их вином. Педро Альварадо стоял рядом и подливал ей вина. Оба смеялись. Педро дивился повадкам своей пленницы: она держалась, как знатная сеньорита.
Педро учил ее испанскому языку. «Каравелла»! — говорил он, указывая на ближайшую каравеллу.
— Катлавелла!.. — повторяла Марина своим птичьим голосом и смеялась.
Как все люди из страны Мехико, она не умела произносить звук «р». Вместо «р» она говорила «тл».
— Катлавелла!..
— «Барабан»! — говорил Педро, указывая на барабан.
— «Патлапан»!
— Сеньор! — говорил Педро, указывая на себя.
— Сеньотл!.- повторяла Марина, улыбаясь. — Сеньотл!
Какой-то птичий звук, похожий на «тхтл», переливался у ней в горле. Нет, «р» она никак не могла произнести.
* * *
Когда солнце приблизилось к закату и спала дневная жара, Кортес снова велел вывести коней.
— Музыка! — скомандовал он.
Музыкант Ортис выскочил вперед, в черной арагонской повязке до самых бровей, в коротких панталонах и свободной куртке, перехваченной ярко-красным поясом. Ортис поднес к губам трубу.
— Тра-та-ра-та-а!.. — Под музыку кони шли резво и вольно.
Кортес выскочил вперед на своем темно-гнедом великолепном жеребце. Остальные капитаны, вскочив на своих коней, двинулись за ним.
Солдаты, столпившись, глядели на капитанов. Темно-гнедой конь так и играл под Кортесом. Хороша была также вороная кобыла де Леона, — она слушалась легкого движения руки.
Впереди, бросив поводья, скакал Педро Альварадо. Он доскакал до того места, поодаль от воды, где песок уже становился сухим и сыпучим. Здесь коню было трудно, Альварадо повернул назад.
У своего шалаша стояла Марина. Она смотрела на всадников и на коней. В глазах у нее были страх и любопытство.
Альварадо подскакал к шалашу и спрыгнул с коня. Марина попятилась. Альварадо взял ее за руку.
— Хочешь со мной? — он показывал на седло.
Но Марина выдернула руку. Дрожа, она пятилась в глубь шалаша. Она еще очень боялась лошадей.
Альварадо отвел своего коня. Марина снова вышла. Она смотрела на Кортеса.
В седле Кортес казался и выше, и ловчее. У Кортеса было длинное туловище и короткие ноги; потому он выигрывал в росте, когда сидел на коне.
На Кортеса смотрели все. Он скакал к тому месту, где море, размывая песок, врезывалось в берег двумя длинными узкими языками.
Конь легко перескочил через полосу воды. Вторая полоса была шире. Кортес дал коню шпоры. Жеребец перескочил и через вторую промоину. Улыбаясь, Кортес взмахнул рукой своим.
— Браво, дон Фернандо! — Капитаны захлопали в ладоши.
Кортес поскакал назад, мимо шалаша, у которого стояла Марина. Она смотрела на всадника с ужасом и восхищением.
Кортес остановил коня.
— Хочешь, девушка, я прокачу тебя? — сказал Кортес. Марина не успела ни возразить, ни ответить, — сильной рукой он подхватил ее с земли и посадил в седло перед собою.
Девушка замерла; конь нес ее, как ей казалось, высоко над землею; все летело мимо, смешавшись; сердце останавливалось от страха, но сильные руки Кортеса крепко держали ее; она пришла понемногу в себя.
Они летели мимо кустарника, мимо рощи; деревья словно расступались перед ними, воздух свистел в ушах. Нет, хорошо было так лететь, высоко на землею. И чудовище под нею было так послушно!
Осмелев, Марина коснулась рукою одного из поводьев. Кортес показал ей, как повернуть коня. Они поскакали назад.
Все индейские пленницы вышли из своих шалашей. Они с ужасом смотрели на Марину: она не боялась ни белых людей, ни морских чудовищ. Она сама ездила на них!..
Кортес подскакал к шалашу Альварадо. Педро помог Марине сойти. Но она смотрела не на него. Марина смотрела на Кортеса. В глазах у нее были восхищение и покорность.
— Сеньор! — сказала Марина, обращаясь к Кортесу. — Сеньор!..
На этот раз она произнесла испанское слово правильно.
* * *
— Эта девушка мне заменит и Мельчорехо, и помешанного Агиляра! — сказал Кортес в тот же вечер старшему Альварадо. — Возьмите себе в пажи, дон Педро, любую из наших пленниц, — Марина нужна мне. Она будет у меня переводчицей.
Педро Альварадо ничего не ответил. Он много пил за ужином и был мрачен, так мрачен, каким его никогда не видели братья.
Еще мрачнее был Ортегилья: он ревновал Кортеса к Марине.
Марина очень быстро поняла, как надо подавать вино и воду, как стелить походную постель сеньору. Она служила ему беспрекословно, точно родилась пажом.
Ортегилья ушел и сел на пороге палатки, обняв пушистую шею Леонсико.
— Сеньор и так со мной неласков, Леонсико! — пожаловался мальчик. — Теперь я ему и вовсе стану не нужен.
Пес сочувственно помахал хвостом.
В палатке отужинали. Паблико видел, как сеньор Кортес усадил Марину за походный столик напротив себя. Начинался урок испанского языка.
— «Палатка»! — сказал Кортес и показал на шелковые стены палатки.
— Палатка! — повторила Марина.
— Стол! — Кортес показал на стол.
— Стол! — повторила Марина.
— «Конь», «Индеец», «Солдат», — учил Кортес Марину. — «Битва». Скажи: «битва», Марина.
Битва! — повторила Марина.
— «Победа»! — учил Кортес. — Это — слово надо знать, Марина. «Победа»!..
— «Победа»! — повторила пленница.
