ГЛАВА 17

Перед нами в ее кабинете разложены рисунки. Учительница ИЗО улыбается:

— Трудная часть работы. Какие, как ты думаешь?

Стараюсь собраться после бессонной ночи и болезненных воспоминаний. Иногда мне хочется, чтобы они остались в тайниках памяти. Чувствую себя обессиленной и уязвленной, словно истекаю кровью на глазах у всех, и удивляюсь, что никто не замечает моих ран. Неужели папа это сделал? Заманил меня своей запиской? Писал ли он ее сам или это я так думаю из-за назначенного места и содержания записки?

— Райли?

За стенкой ждут юные художники. Возвращаюсь к действительности.

— Выбрать нелегко, но из всех я бы остановилась вот на этих, — говорю я, показывая на пять карандашных рисунков.

Учительница выбирает понравившиеся ей, мы сравниваем, и, наконец, она откладывает три лучшие работы. Мы возвращаемся в шумную классную комнату, и ученики четвертого класса умолкают. Она показывает лучшие рисунки, не забывает похвалить и остальные работы. Победители счастливы, некоторые дети разочарованы. Интересно, я была такой же? Радовалась бы я, если б победила?

Она показывает на работы победителей прошлого года, все еще висящие на стене, и я замечаю, что ими открывается целая галерея, идущая по стенам вокруг комнаты. Победители школьных конкурсов разных лет.

Позже, когда дети собирают сумки и уходят на обед, я иду вдоль стены и рассматриваю рисунки.

И замираю перед пейзажем. Дети Гор. Серые валуны Каменного кольца у горы Каслригг написаны тонко, со скрытым внутренним движением: они танцуют. У гор за ними угадываются смутные лики, они с улыбкой смотрят вниз, на своих детей. На первый взгляд движение и персонификация не угадывается. Но пристальный взгляд обнаруживают их. В нижнем углу надпись маленькими буквами: Люси.

Краем сознания отмечаю движение за своей спиной, но сейчас оно не имеет значения. Я уже не здесь, в моей руке карандаш, я прячу лица в тенях и текстуре камня.

— Восхитительно, правда? — звучит голос у меня над ухом. Я молчу. — Видишь? — Учительница показывает мне секреты рисунка.

Не выдерживаю и спрашиваю:

— Что стало с этой девочкой, Люси? Она продолжила рисовать и стала художницей?

— Не знаю. Она пропала, — отвечает учительница и быстро уходит.

Она пропала или ее украли? Она забралась в машину по своей воле.

В конце дня не могу с собой справиться: бегу вверх по дорожке, ведущей к Каслриггу. Теперь мне понятны чувства, связанные с посещением этого места, стремление побывать здесь, смешанное со страхом.

Прежде это было только наше место, мое и папино. Я сумела увидеть магию танцующих камней; в лучах предзакатного солнца угадала скрытые лица в далеких линиях и светотенях на склонах гор и перенесла их на рисунок. Начинаю пересчитывать камни, как и несколько дней назад, но сбиваюсь. Когда дохожу до четырнадцатого, по спине пробегает озноб. Я почти уверена, что сейчас зашумит машина, я подниму глаза и увижу идущего ко мне доктора Крейга. Кем бы Крейг ни прикидывался в тот день, он оказался именно тем доктором из АПТ, намеренно расщепившим мое сознание.

Я видела не просто сон. Кирпичик за кирпичиком выпадают по одному из стены, и я вспоминаю тот день. Записка оказалась подлинной, но папа ли ее писал?

Голова словно набита ватой, но постепенно в ней проясняется. Как там недавно говорила Стелла? Ребенком я была левшой. Не имеет значения, что позже из меня сделали правшу и потом подвергли Зачистке. Часть памяти спряталась, сжалась в тугой узел, но сейчас начинает расправляться — и я вместе с ней.

Я думала, что картина гибели отца от руки Нико вызвала расщепление моей личности, но, может быть, она стала лишь последним штрихом, а началось все с папы, с той записки. Он узнал, что я не его дочь, и решил от меня избавиться — не исключено, что эту мысль хотели внушить мне Нико и доктор Крейг.

В чем бы ни заключалась правда, в одном я теперь уверена: Стелла не имела к ним никакого отношения. Тайны, хранимые ею, возможно, все усложнили, но она никогда от меня не отказывалась. Все, что она делала, — это отчаянно цеплялась за свою дочь, стараясь ее сохранить.

Начинает смеркаться, и я бегу назад в город, к автобусу. Когда выскакиваю на площадь, он уже отходит, я машу рукой, водитель притормаживает и забирает меня.

Финли уже здесь, на том же месте, где сидел рядом с Мэдисон. Меня охватывает чувство вины, я понимаю, что была поглощена своими заботами и не замечала его в автобусе несколько дней подряд. Неважно, что я теперь по этому поводу чувствую, что сама пережила, — дело былое. Сейчас больно этому парню.

Я сажусь через проход от Финли и стараюсь поймать его взгляд, но он прячет глаза. Мне кажется, что он даже не подозревает, что я рядом, но через секунду глаза его смотрят на меня.

— Привет, Коротышка, — говорит он.

— Привет, — отвечаю я. Мне хочется спросить: как он, все ли в порядке, но разве это не глупо? Само собой, не в порядке. Вместо слов стараюсь все выразить взглядом. Мгновение спустя он кивает и опять опускает голову.

Известно ли ему, кто мать Стеллы? Что она виновата в исчезновении Мэдисон? Пойдет ли на пользу такое знание? Если бы Стелла увидела, как ему больно, помогла ли бы чем-нибудь Мэдисон? Возможно, заставила бы Астрид вернуть ее?

А вдруг Финли поднимет шум, привлечет к себе внимание Астрид и тоже исчезнет?

Но и пустить дело на самотек я не могу, и, когда эта мысль приходит мне в голову, остается только удивляться, что я не додумалась до столь простого шага раньше. ПБВ. Надо оставить сообщение о пропаже Мэдисон на сайте «Пропавших без вести». Кажется маловероятным, но вдруг ее найдут?

Смотрю на Финли, слегка подталкиваю его ногу своей.

— Финли, надо поговорить, — едва слышно шепчу я. Он вскидывает голову, но надежда в его глазах быстро меркнет, когда я едва заметно отрицательно качаю головой. Знать бы только, где Мэдисон.

— Завтра садись в автобус в семь утра, — шепчет в ответ Финли.

Я киваю.

Тем же вечером начинаю рисовать портрет Мэдисон. Почему я не сняла ее на камеру, когда была возможность?

Сообщить о ней в ПБВ — значит вступить в контакт с Эйденом. Или мне сделать это самой? Он объяснил, как связаться с его знакомыми: оставить зашифрованное сообщение на доске объявлений, потом ждать, когда ответят.

Это на случай чрезвычайный. Наступил ли такой сейчас?

Да.

Удивительно, но портрет Мэдисон удается мне относительно легко. Ее отличает характерный дерзкий взгляд — не он ли и привлек внимание Астрид?

Почти заканчиваю, когда раздается слабый стук в дверь; быстро засовываю рисунок под кровать. Заглядывает Стелла, не решаясь войти, но я киваю головой, и она закрывает за собой дверь.

— Прости за вчерашний вечер, — говорит она.

— И ты меня прости. Давай не будем говорить сегодня о делах? — предлагаю я. — У меня уже просто нет сил.

— Конечно, — с облегчением соглашается она. — У меня идея: давай устроим себе праздник.

— Какой?

Она улыбается. Достает ключ.

— Вот такой! — Идет ко второму шкафу, отпирает замок. Оборачивается ко мне. — Иди сюда.

Встаю и иду к ней. Стелла открывает дверцы, внутри полки, забитые свертками в яркой упаковке.

Смотрю на нее, ничего не понимая.

— Это для тебя: твои подарки на дни рождения.

— Правда?

— Да. По одному на каждый год нашей разлуки. Потому что я никогда не сдавалась, Люси. Ни разу. Каждый год к третьему ноября здесь появлялся новый подарок. — Она касается моей щеки. — Почему-то я всегда верила, что ты вернешься ко мне. — Стелла усиленно моргает. — А теперь помоги мне перенести их. — Накладывает мне на руки большие и маленькие свертки, последние забирает сама. Мы распределяем их по кровати.

— Начинай, — говорит она.

— Мне можно их развернуть?

— Конечно. Разве они не твои? Хотя некоторые тебе уже не пригодятся. Начинай с самого первого, — предлагает она и подает мне сверток с надписью «11» на бумаге. — Где твоя камера? Я хочу фотографии с дня рождения!

Я смеюсь, качаю головой:

— Как ты объяснишь, если их обнаружат?

Улыбка на ее лице меркнет:

— Ладно. Ты права, это слишком опасно.

— Нет, мысль хорошая. Может быть, в следующем году? Только у меня день рождения не в ноябре.

Она испуганно смотрит на меня:

— О чем ты?

— Теперь у меня день рождения в сентябре! По поддельному удостоверению мне, как Райли, исполнится восемнадцать лет 17 сентября.

— Ага. Конечно. — Она улыбается, напряжение уходит. — Ты уже пользовалась своей камерой?

— Пока нет. Извини. Завтра возьму с собой.

Мы принимаемся за свертки, и вскоре кровать завалена оберточной бумагой, а я вся в подарках на одиннадцатый, двенадцатый, тринадцатый, четырнадцатый, пятнадцатый и шестнадцатый дни рождения. Здесь одежда, из которой я по большей части выросла, художественные принадлежности. И шикарный кожаный портфель.

— Последний, — говорит она и протягивает сверток, приготовленный к моему семнадцатилетию.

Я аккуратно разворачиваю бумагу. Внутри мягкий светло-зеленый джемпер из замечательной нежной пряжи.

— Красивый, — говорю я.

— Нравится? Тебе правда нравится?

Вместо ответа я натягиваю джемпер поверх пижамы, расправляю его.

— Отлично.

Она снимает мне очки.

— Прекрасно сочетается с твоими зелеными глазами. Я вязала его поздними вечерами.

— Спасибо. — Я снова надеваю очки. — Но пусть останется секретом, что он подходит к моим глазам.

— Конечно. — Она собирает оберточную бумагу, запихивает в мешок и деловито добавляет: — Сожгу.

— Прости меня, — прошу я.

— За что?

— Трудно ведь держать в секрете все, что касается дочери?

— Главное, что ты вернулась. — Тень пробегает по ее лицу. Она собирается что-то сказать, но я успеваю опередить:

— Сегодня никаких разговоров о делах, помнишь?

— Хорошо. В следующий раз. Теперь поспи.

Стелла помогает мне спрятать подарки в шкаф; оставляю только предметы для рисования и кое-что подходящее из одежды. Она направляется к двери, потом оборачивается:

— Все-таки скажу кое-что. Ты была права. Мне не следовало вмешиваться в твои испытания. Я сделаю так, что они никак не повлияют на твое распределение, хорошо?

Уходит.

Ладно. Я смотрю на дверь, за которой она скрылась. В самом деле сделает? Время покажет.

Достаю почти законченный портрет Мэдисон, наношу последние штрихи и кладу его в карман пальто.

Не могу успокоиться, несмотря на поздний час — спать совсем не хочется. Отпираю первый шкаф и достаю альбомы. Каждый начинается со дня рождения, и я снова смотрю на праздничные снимки: подарки, торт, улыбки. За исключением, конечно, первого альбома. На самом деле первый день рождения приходится на тот день, когда человек появляется на свет, разве не так? И ему положен торт с большой цифрой «ноль» сверху. Вместо этого в альбоме мои снимки: я смеюсь, тянусь за игрушками, ползаю по полу. Очень неохотно принимаю ванну.

Убираю альбомы и, выключив свет и закрыв глаза, прижимаю к себе мягкую зеленую шерсть, все еще надетую на пижаму. После боли, вызванной сном про папу и его записку, после нахлынувших воспоминаний мне наконец-то тепло, и я чувствую, что кому-то нужна. Может быть, достаточно Стеллы. Одного любящего родителя, который никогда от меня не откажется.

Каждый год она подыскивала мне подарки, которые нравятся и сейчас. Заботливо заворачивала их, прятала в шкаф — все для дочери, которую она, может быть, уже отчаялась увидеть. Как это все нестерпимо грустно, хотя я уже вернулась.

Тем труднее вынести мысль, что эти годы тебя кому-то не хватало.