Идея привлечь к делу психиатра принадлежала Джонатану. Оценка дееспособности и объема уголовной ответственности – это стандартная процедура, убеждал он нас. Однако беглый поиск в Интернете показал, что психиатр, которого он выбрал, была крупным специалистом в области вопросов влияния генетической наследственности на поведение. Вопреки собственным словам об абсурдности «гена убийцы», Джонатан готовился в случае необходимости встретить проблему во всеоружии. Я же был убежден, что, какова бы ни была научная ценность этой теории, Лоджудису никогда не позволят выступить с подобной аргументацией перед присяжными. Этот довод представлял собой прилизанную наукообразную версию старого процессуального фокуса, который юристы называют «ссылкой на наклонности»: если обвиняемый имеет обыкновение делать подобные вещи, значит он, скорее всего, это и сделал, даже если обвинение не может этого доказать. Все просто: допустим, обвиняемый специализируется на ограблении банков; ограблен некий банк – мы все знаем, кто приложил к этому руку. Это такой способ для обвинения подтолкнуть присяжных в нужном направлении, несмотря на неубедительность доводов. Ни с одним судьей этот номер у Лоджудиса не прошел бы. Немаловажно и то, что наука о генетически обусловленном поведении просто еще не была развита настолько, чтобы ее приняли в суде. Это новая область, а закон намеренно отстает от науки. Суды не могут позволить себе допускать ошибки, полагаясь на передовые научные теории, которые еще не подтвердились. Я не винил Джонатана за то, что он готовился оспаривать теорию «гена убийцы». В нашем деле лучше перебдеть, чем недобдеть. Адвокату необходимо быть готовым ко всему, даже к крохотному шансу того, что судья может принять довод о гене убийцы. Меня беспокоило то, что он не спешил посвящать меня в свои замыслы. Джонатан мне не доверял. Я-то воображал, что мы с ним будем действовать как одна команда, собратья по юридическому цеху, коллеги. Оказалось же, что для Джонатана я всего лишь клиент, хуже того – клиент непредсказуемый и ненадежный, которого следует держать в неведении.

Наши встречи с психиатром проходили на территории больницы Маклина – психиатрической клиники, где работала доктор Элизабет Фогель. Мы встречались в голом, без единой книги, кабинете. Из мебели в нем было всего несколько кресел да пара низеньких столиков. По стенам развешены африканские маски.

Доктор Фогель оказалась крупной женщиной, но при этом отнюдь не пухлой; в ней не было ни капли бледной мягкости человека, принадлежащего к академической среде, хотя она к ней принадлежала. (Кроме больницы Маклина, она преподавала и занималась исследовательской работой еще и на медицинском факультете в Гарварде.) Впечатление массивности она производила скорее благодаря широким плечам и крупной, несколько угловатой голове. Кожа у нее была оливковая и, хотя на дворе стоял еще только май, уже очень загорелая. Волосы, почти полностью успевшие поседеть, коротко подстрижены. Никакой косметики. В смуглой мочке уха сверкало созвездие из трех бриллиантовых сережек-гвоздиков. Я легко мог представить, как она каждые выходные отправляется в пеший поход куда-нибудь по опаленным солнцем горным тропам или сражается с волнами в заливе Кейп-Код. Она была величиной и в смысле научного веса, что лишь добавляло ей внушительности. Для меня так и осталось загадкой, почему такая женщина вдруг выбрала для себя скромную, требующую терпения работу психиатра. Ее манера держаться наводила на мысль о том, что ее раздражают глупости, которых за свою жизнь наверняка выслушала очень немало. Вместо того чтобы сидеть и молча кивать, как полагается психиатрам, она всем телом подавалась вперед, склонив голову набок, как будто хотела как можно лучше тебя слышать или жаждала хорошего откровенного разговора, настоящей истории.

Лори выкладывала ей все без утайки, взахлеб. В этой матери-земле она чувствовала естественную союзницу, эксперта, способного разъяснить ей проблемы Джейкоба. Как будто доктор была на нашей стороне. В этих долгих обменах вопросами-ответами Лори пыталась воспользоваться знаниями доктора Фогель. Она допытывалась у нее: как понять Джейкоба? Как ему помочь? Лори не знала терминологии, не обладала специальным теоретическим багажом. Она хотела выжать все это из доктора Фогель. И то ли не отдавала себе отчета, то ли просто не считала сколько-нибудь важным, что доктор Фогель занята примерно тем же в отношении ее самой. Не поймите меня превратно, я ни в чем не виню Лори. Она любила сына и верила в психиатрию, в силу говорильни. И разумеется, была не в себе. Напряжение нескольких недель жизни под дамокловым мечом предъявленного Джейкобу обвинения уже начинало сказываться, и возможность излить душу перед благодарным слушателем вроде доктора Фогель в этих обстоятельствах очень подкупала. И тем не менее я не мог позволить себе сидеть сложа руки и смотреть на это. Лори была полна такой решимости помочь Джейкобу, что едва не подвела его под монастырь.

На самой первой встрече с психиатром Лори сделала довольно пугающее признание:

– Когда Джейкоб был малышом, я по одному только звуку того, как он ползет, могла определить, что он в скандальном настроении. Не сомневаюсь, это звучит странно, но это правда. Он еще только спешил по коридору на четвереньках, а я уже все понимала.

– Что именно вы понимали?

– Что сейчас мне мало не покажется. Сейчас он мне устроит. Будет швыряться игрушками и кричать. И я ничего не могла с ним поделать. Просто сажала его в кроватку или в манеж и уходила. Там он кричал и бился до тех пор, пока не успокаивался.

– Лори, разве не все малыши кричат и бьются?

– Не так. Не так.

– Да ну, ерунда, – вмешался я. – Все младенцы кричат.

– Энди, – вкрадчиво заметила доктор, – дайте вашей жене высказаться. Потом будет ваша очередь. Лори, продолжайте.

– Да, Лори, продолжай. Расскажи ей, как Джейкоб отрывал крылья мухам.

– Извините его, доктор. Он не верит во все это – в честный разговор о сокровенных вещах.

– Неправда. Я верю.

– Почему тогда ты никогда этого не делаешь?

– Это талант, которым я не обладаю.

– Разговаривать?

– Жаловаться.

– Нет, Энди, это называется разговаривать, а не жаловаться. И это навык, а не талант, ты прекрасно мог бы этому научиться, если бы хотел. Ведь в зале суда ты способен говорить часами.

– Это разные вещи.

– Потому что юристу не обязательно быть честным?

– Нет, просто разные ситуации. Всему свое время и место.

– Господи, Энди, мы находимся в кабинете психиатра. Если здесь не время и не место…

– Да, но мы здесь ради Джейкоба, а не ради нас. Не ради тебя. Не забывай об этом.

– Энди, я прекрасно помню, ради чего мы здесь. Не беспокойся. Я отлично знаю, ради чего мы тут.

– Да? А послушать тебя, так и не скажешь.

– Не надо читать мне нотаций.

– Так, стоп, – вмешалась доктор Фогель. – Давайте-ка расставим все точки над «i». Энди, меня наняла сторона защиты. Я работаю на вас. Не стоит ничего от меня скрывать. Я на стороне Джейкоба. Мои выводы могут только помочь вашему сыну. Я передам мое заключение Джонатану, после чего вы сможете совместно решить, что с ним делать. Это целиком и полностью ваше решение.

– А если мы решим отправить его в помойку?

– Ради бога. Суть в том, что все наши разговоры здесь строго конфиденциальны. Нет никаких причин что-то от меня утаивать. У вас нет необходимости защищать своего сына, не в этом кабинете. Я всего лишь хочу знать о нем правду.

Я скорчил кислую мину. Правда о Джейкобе. Кто мог утверждать, что знает, что это такое? Что вообще такое правда о ком бы то ни было?

– Ладно, – продолжала доктор Фогель. – Лори, вы рассказывали мне о том, каким был Джейкоб в младенчестве. Мне хотелось бы узнать об этом поподробнее.

– С тех пор как ему исполнилось два, от него стали страдать другие дети.

Я пробуравил Лори взглядом. Она, казалось, пребывала в блаженном неведении относительно опасности излишней откровенности.

Но жена в ответ лишь гневно сверкнула на меня глазами. Я не мог точно понять, что делается у нее в голове; с той самой ночи, когда я поведал ей мою тайную историю, мы практически не разговаривали. Между нами словно опустилась незримая шторка. Но она определенно была не расположена сейчас выслушивать адвокатские советы. Ей хотелось выговориться.

– Произошло несколько таких случаев, – сообщила она. – Один раз в детском саду, когда Джейкоб бегал по горке, другой мальчик свалился с нее. Ему тогда пришлось накладывать швы. В другой раз девочка упала с лазалки и сломала руку. Еще как-то раз мальчик с нашей улицы катался на трехколесном велосипеде и решил съехать с пригорка. Ему тоже пришлось накладывать швы. Он сказал, что Джейки толкнул его.

– И как часто происходили подобные вещи?

– Где-то раз в год или около того. Воспитатели в детском саду все время говорили нам, что стоит им только отвернуться, как он уже кого-то обижает. Я до смерти боялась, что его выгонят из садика. И что бы мы тогда стали делать? Я в то время еще работала, преподавала, без сада нам было не обойтись. В другие сады – жуткие очереди. Если бы Джейкоба исключили, мне пришлось бы уйти с работы. Мы тогда даже встали в очередь на другой детский сад, на всякий случай.

– Боже мой, Лори, ему было четыре года! Это было давным-давно! Зачем сейчас об этом говорить?

– Энди, если вы постоянно будете затыкать вашей жене рот, у нас ничего не выйдет.

– Но в то время, о котором она говорит, Джейкобу было четыре года. Четыре!

– Энди, я понимаю, что вами движет. Но, пожалуйста, дайте ей закончить, а потом будет и ваша очередь. Так, ладно. Лори, мне любопытно: а как к нему относились другие дети в детском саду?

– Э-э-э… насчет детей даже и не знаю. У него в саду почти не было друзей, так что, видимо, дети не слишком его любили.

– А родители?

– Уверена, они не хотели, чтобы их дети оставались с ним наедине. Но мне в лицо никто из матерей никогда ничего не говорил. Мы все были для этого слишком хорошо воспитаны. Мы не критиковали чужих детей. Воспитанные люди так не делают, разве что за глаза.

– А вы, Лори? Что вы сами думали о поведении Джейкоба?

– Я понимала, что Джейкоб – непростой ребенок. Отдавала себе в этом отчет. Видела, что у него есть определенные проблемы в поведении. Он был непослушным, немного своенравным, немного агрессивным. Чуточку.

– Он обижал других детей?

– Нет. Не совсем. Он просто не думал о других детях, о том, что они чувствуют.

– Он был вспыльчивым?

– Нет.

– Злым?

– Злым… Нет, слово «злой» тут тоже не подходит. Скорее он… не знаю даже, как это правильно объяснить. Он просто как будто не мог представить себе, что почувствуют другие дети, если он, к примеру, толкнет их. Джейки скорее… неуправляемый. Да, наверное, так будет точнее всего: он был неуправляемым. Но многие мальчики так себя ведут. Мы тогда так об этом и говорили: «Многие мальчики в этом возрасте так себя ведут. Это просто такой период. Со временем Джейкоб это перерастет». Мы так к этому относились. Я, конечно, была в ужасе, когда из-за него страдали другие дети, но что я могла сделать? Что мы могли сделать?

– А что вы делали, Лори? Вы пытались обращаться за помощью к специалистам?

– О, мы без конца об этом говорили, Энди и я. Энди всегда твердил мне, чтобы я не переживала. Я спросила об этом нашего педиатра, и он сказал мне то же самое: «Не переживайте, Джейк еще совсем малыш, это пройдет». В конце концов уже просто перестала понимать, нормальная я или нет, стала казаться себе одной из тех сумасшедших нервных мамаш, которые вечно трясутся над своими детьми, устраивают трагедию из-за каждой царапины и… и маниакально выискивают везде потенциальные аллергены. А тут еще и Энди с педиатром, которые в два голоса твердят мне: «Это пройдет, это пройдет».

– Лори, но ведь это действительно прошло. Ты зря переживала. Педиатр был прав.

– Да? Дорогой, а ты, случайно, не забыл, где мы находимся? Ты просто не желаешь смотреть правде в глаза.

– Какой правде?

– Что, вероятно, Джейкобу нужна была помощь. Возможно, это наша вина. Мы должны были что-то сделать.

– Что сделать? И что бы тогда было?

Она обреченно поникла. Воспоминания об этих происшествиях из раннего детства Джейкоба не давали ей покоя, словно мимолетно промелькнувший перед глазами и скрывшийся под водой акулий плавник. Это было какое-то помешательство.

– Лори, на что ты намекаешь? Речь идет о нашем сыне.

– Ни на что я не намекаю. Не надо превращать все в соревнование, кто больше его любит, или в… в препирательство. Я просто думаю о том, что мы тогда делали. Ну, то есть я не знаю, что было бы правильно, и понятия не имею, что надо было делать. Может быть, Джейку нужно было медикаментозное лечение. Или психолог. Я не знаю. Но не могу выбросить из головы мысль, что мы наделали ошибок. Наверняка же наделали. Мы так старались, мы действовали из самых лучших побуждений. И не заслужили всего этого. Мы хорошие и ответственные люди. Понимаешь? Делали все правильно. Мы не были слишком молодыми. Мы не торопились. Наоборот, едва не затянули с этим; мне было тридцать шесть, когда у нас родился Джейкоб. Мы не были богатыми, но оба много работали, поэтому у нас было достаточно денег, чтобы дать ребенку все необходимое. Все делали правильно, и тем не менее мы здесь. Это несправедливо. – Она покачала головой и пробормотала: – Это несправедливо. – Рука Лори лежала рядом со мной на подлокотнике кресла. Наверное, надо было положить на нее свою, чтобы утешить ее, но, пока я собирался, она уже убрала ладонь с подлокотника и судорожно сцепила руки на животе. – Я оглядываюсь на нас тогдашних и понимаю, что мы оказались к этому не готовы. В общем-то, наверное, никто и не бывает готов, правда? Мы были детьми. Не важно, сколько нам было лет, мы все равно были детьми. Бестолковыми и до смерти напуганными, как и все свежеиспеченные родители. И, не знаю, наверное, мы наделали ошибок.

– Лори, каких еще ошибок? Ну, честное слово. Не делай из мухи слона. Все было совсем не так плохо. Ну да, Джейкоб был немного своенравным и драчливым. Неужели стоит разводить из-за этого драму? Он был совсем малышом! Если кто-то рядом с ним и получал травмы, то это потому, что четырехлеткам это свойственно. Они везде носятся и всюду лезут, поэтому падают и на все натыкаются. Они падают с горок, они падают с велосипедов. Такое с ними случается. Они как пьяницы. К тому же педиатр был прав: Джейкоб в итоге все это перерос. Все это прекратилось, как только он стал старше. Ты ешь себя поедом, но тебе не в чем себя винить. Мы не сделали ничего плохого.

– Ты всегда так говорил. И никогда не хотел признавать, что что-то не так. А может, просто не видел этого. Ну, то есть я ни в чем тебя не обвиняю. Это не твоя вина. Теперь я это понимаю. Понимаю, что ты переживал, что, должно быть, творилось у тебя внутри.

– Ох, это тут вообще ни при чем.

– Энди, это не могло не отравлять тебе жизнь.

– Не отравляло. Никогда. Честное слово.

– Ладно, как скажешь. Но ты должен обдумать вероятность того, что ты не воспринимаешь Джейкоба объективно. Твое мнение нельзя брать в расчет. Доктор Фогель должна это знать.

– Мое мнение нельзя брать в расчет?

– Нет, нельзя.

Доктор Фогель внимательно наблюдала за нами, не произнося ни слова. Она, разумеется, была в курсе моей семейной истории. Это была та причина, по которой мы наняли ее, эксперта по генетической испорченности. И тем не менее эта тема смущала меня. Я пристыженно умолк.

– Лори, это правда? – спросила психиатр. – С возрастом поведение Джейкоба улучшилось?

– Да, в некоторых отношениях. Ну, то есть оно определенно стало лучше. Дети вокруг него перестали получать травмы. Но он по-прежнему плохо себя вел.

– Что именно он делал?

– Ну, он воровал. Всегда, на протяжении всего своего детства. Из магазинов, из аптек, даже из библиотеки. И у меня тоже. Он таскал деньги у меня из сумочки. Пару раз я поймала его с поличным, когда он был маленьким. Я говорила с ним об этом, но все было как об стену горох. И что я должна была сделать? Отрезать ему руки?

– Это совершенно несправедливо, – возмутился я. – Ты несправедлива к Джейкобу.

– Почему? Я просто честно обо всем рассказываю.

– Нет, ты честно рассказываешь о своих переживаниях, потому что Джейкоб попал в беду, а ты считаешь себя каким-то образом ответственной за это, поэтому пытаешься приписать ему задним числом все эти ужасы, которых на самом деле не было. Ну, честное слово, таскал он деньги у тебя из сумочки, и что теперь? Ты создаешь у доктора искаженную картину. Мы здесь для того, чтобы говорить об обстоятельствах дела Джейкоба.

– И что?

– И какое отношение воровство имеет к убийству? Ну, стащил он когда-то шоколадку, ручку или еще что-то из магазина, и что? Какое отношение это имеет к тому, что Бена Рифкина зарезали? Ты валишь все в одну кучу, как будто мелкое воровство и зверское убийство – это одно и то же. А это не так.

– Я думаю, то, что описывает Лори, – это тенденция к систематическому нарушению правил. Она намекает на то, что Джейкоб по какой-то причине не способен удерживать себя в рамках приемлемого поведения.

– Нет. Это уже социопатия.

– Нет.

– То, что вы описываете…

– Нет.

– …это уже социопатия. Вы что хотите сказать? Что Джейкоб – социопат?

– Нет. – Доктор Фогель вскинула обе ладони. – Энди, я этого не говорила. Этого слова я не произносила. Я сейчас просто пытаюсь составить себе полное представление о Джейкобе. Ни к каким заключениям я пока что еще не пришла. Я – чистый лист.

– Думаю, у Джейкоба есть проблемы. И ему, возможно, нужна помощь, – очень печально и серьезно заявила Лори.

Я покачал головой.

– Энди, он наш сын. Заботиться о нем – наша обязанность.

– Я именно это и пытаюсь делать, – сказал я.

Глаза Лори блеснули, но слез в них не было. Они все были уже выплаканы. Это была мысль, которая уже давно зрела внутри ее, которую она обдумывала со всех сторон и в конце концов пришла к этому ужасному заключению. «Думаю, у Джейкоба, есть проблемы».

– Лори, у вас есть какие-то сомнения в невиновности Джейкоба? – с вкрадчивым сочувствием поинтересовалась доктор Фогель.

Лори утерла глаза и распрямила спину:

– Нет!

– Вы так говорите, как будто они у вас есть.

– Нет.

– Вы уверены?

– Да. Он не способен на такое. Мать знает своего ребенка. Джейкоб на такое не способен.

Психиатр кивнула, принимая ее слова, пусть сама и не особо в это верила. Даже если не очень верила в то, что Лори сама в этом убеждена.

– Доктор, если вы не против, можно задать вам один вопрос? Вы лично считаете, что я где-то допустила ошибку? Может, я упустила какие-то тревожные звоночки? Было что-то такое, что я должна была сделать, будь я лучшей матерью?

Врач на миг заколебалась. На стене над ее головой в немом крике застыли с раззявленными ртами две африканские маски.

– Нет, Лори. Я вовсе не думаю, что вы сделали что-то неправильно. По правде говоря, я считаю, что вам нужно перестать изводить себя. Если и были какие-то тревожные звоночки, что-то такое, что позволило бы предсказать будущие неприятности вашего сына, не вижу, каким образом сколь угодно хороший родитель мог бы их распознать, во всяком случае основываясь на том, что вы мне до сих пор рассказывали. Многие дети имеют проблемы того же рода, что были у Джейкоба, и это ровным счетом ничего не значит.

– Я старалась как могла.

– Вы прекрасная мать. Не казните себя так. Тут Энди прав: что такого вы описали? Вы поступали точно так же, как на вашем месте поступила бы любая другая мать. Вы делали для своего ребенка все, что могли. Большего никто и просить не может.

Лори сидела с высоко поднятой головой, но от нее исходило ощущение какой-то прямо-таки осязаемой хрупкости. Казалось, по ней вот-вот начнет разбегаться паутинка крохотных трещинок. Доктор Фогель, судя по всему, тоже улавливала эту внутреннюю надломленность, но она отдавала себе отчет в том, насколько недавно это появилось. Нужно было знать Лори по-настоящему и любить ее, чтобы полностью понимать, что происходит. Когда-то моя жена читала каждую свободную минуту, даже в ванной, когда чистила зубы, держа зубную щетку в правой руке, а книжку – в левой. Теперь же она не притрагивалась к книгам: не было ни сил сконцентрироваться, ни интереса. Раньше она обладала такой способностью сосредотачиваться на том, с кем в данный момент разговаривала, что собеседник начинал себя чувствовать самым очаровательным человеком на свете; теперь же ее взгляд блуждал и она сама казалась отсутствующей. Одежда, прическа, макияж – все это было немного не таким, немного не подходящим друг к другу, немного неряшливым. То качество, которое она всегда излучала, как солнечный свет, – ее юношеский, бьющий через край оптимизм – померкло. Но, разумеется, для того, чтобы увидеть то, что Лори утратила, надо было знать ее такой, какой она была прежде. Из всех присутствующих в кабинете я один понимал, что с ней происходит.

И тем не менее она отнюдь не намерена была сдаваться.

– Я старалась как могла, – объявила она с внезапной неубедительной решимостью.

– Лори, расскажите мне о Джейкобе нынешнем. Какой он?

– Гм. – При мысли о сыне она улыбнулась. – Он очень умный. Очень забавный, очень обаятельный. Красавец. – При слове «красавец» она даже слегка зарделась. Материнская любовь – это ведь тоже любовь. – Интересуется компьютерами, любит всякие гаджеты, видеоигры, музыку. Много читает.

– Вспыльчивость или случаи насилия?

– Нет.

– Вы говорили, что у Джейкоба в саду были проблемы с поведением.

– Они прекратились, как только он пошел в подготовительную группу.

– Я просто интересуюсь, дает ли он вам по-прежнему поводы для беспокойства. В его поведении есть какие-то моменты, которые вас настораживают или тревожат?

– Доктор, она же уже сказала «нет».

– Я просто уточняю.

– Энди, все в порядке. Нет, у Джейкоба больше никогда не случалось вспышек ярости. Порой мне даже хочется, чтобы он поактивнее выражал свои эмоции. С ним бывает очень трудно общаться. Никогда не знаешь, что творится у него внутри. Он не слишком разговорчив. У него часто бывают приступы мрачности. Он махровый интроверт. Не просто необщительный; я имею в виду, что все его чувства, вся его энергия обращены внутрь его самого. Очень отстраненный, очень замкнутый. Джейк не горит, а тлеет, если можно так выразиться. Но нет, у него не бывает вспышек ярости.

– А у него есть какие-то другие способы выразить себя? Музыка, друзья, спорт, клубы, еще что-нибудь?

– Нет. Он совсем не тусовщик. И у него почти нет друзей. Дерек, ну, может, еще парочка.

– А девушки?

– Для этого он еще слишком маленький.

– По-вашему, слишком маленький?

– А по-вашему, нет?

Доктор Фогель пожала плечами.

– В общем, он не злой. Джейк может быть очень резким, едким, саркастичным. Он циник. Ему всего четырнадцать, а он уже циник! А ведь не успел пожить достаточно, чтобы стать циником, правда? Он не заслужил права быть циничным. Хотя, конечно, это, возможно, всего лишь поза. Нынешние дети все такие. Строят из себя умудренных жизнью нигилистов.

– Из вашего описания складывается впечатление, что это не самые приятные качества.

– В самом деле? Я не хотела, чтобы это так прозвучало. Думаю, у Джейкоба просто сложный характер. Он мрачный. Понимаете, ему нравится изображать из себя такого сердитого мальчика, которого совершенно никто не понимает.

Это было уже слишком.

– Лори, да хватит уже, – не выдержал я. – «Сердитого мальчика, которого совершенно никто не понимает»! Да ровно то же самое можно сказать про любого тинейджера! Под это описание подходит каждый первый подросток! Это не характер, это штрихкод!

– Наверное. – Лори склонила голову. – Не знаю. Я всегда думала, что Джейкобу, возможно, нужен психолог.

– Ты никогда не говорила, что ему нужен психолог!

– Я и не утверждаю, что говорила это. Я сказала, что думала, не стоит ли отвести его к психологу, просто чтобы у него было с кем поговорить.

– Энди! – рявкнула доктор Фогель.

– Я не могу сидеть и молчать в тряпочку!

– А вы постарайтесь. Мы здесь для того, чтобы выслушать и поддержать друг друга, а не спорить.

– Послушайте, – раздраженно бросил я, – всему есть предел. Весь этот разговор строится на посылке, что Джейкобу есть за что отвечать, за что объясняться. Но это не так. Произошла ужасная вещь. Ужасная. Но это не наша вина. И уж определенно не вина Джейка. Вы знаете, я сижу здесь, слушаю это все и думаю: что мы вообще тут обсуждаем? Джейкоб не имеет никакого отношения к убийству Бена Рифкина, совершенно никакого, однако же мы все тут сидим и разговариваем о Джейке, как будто он какой-то псих или чудовище или еще что-нибудь в этом роде. Он не такой. Он самый обычный ребенок. У него, как у любого другого ребенка, есть свои недостатки, но к убийству он никакого отношения не имеет. Простите меня, но кто-то должен вступиться за Джейкоба.

Доктор Фогель поинтересовалась:

– Энди, а что вы, оглядываясь назад, думаете о всех тех детях, которые получали травмы в присутствии Джейкоба? Падали с горок и летали с велосипедов? Что это было, по-вашему? Невезение? Неудачное стечение обстоятельств? Что вы об этом думаете?

– У Джейкоба была масса энергии; он слишком активно играл. Я признаю это. В детстве нам приходилось с ним нелегко. Но ничего более! Ну, то есть это все было еще до того, как Джейк пошел в детский сад. В детский сад!

– А вспышки гнева? Вы не считаете, что у Джейкоба были проблемы с самоконтролем?

– Нет, не считаю. Все люди время от времени злятся. Это не проблема.

– У меня тут в досье написано, что Джейкоб пробил кулаком дыру в стене своей спальни. Вам пришлось вызывать штукатура. Это произошло не далее как прошлой осенью. Это правда?

– Да, но… откуда это у вас?

– От Джонатана.

– Это предназначалось исключительно для защиты Джейкоба в суде!

– Мы здесь именно этим и заняты. Разрабатываем стратегию его защиты. Так это правда? Он действительно пробил дыру в стене?

– Да. И что?

– Люди обычно не пробивают дыры в стенах, разве нет?

– Ну, вообще-то, иногда пробивают.

– И вы тоже?

Глубокий вдох.

– Нет.

– Лори считает, что у вас может быть что-то вроде слепого пятна в области возможной склонности Джейкоба к… к насилию. Что вы об этом думаете?

– Она считает, что я отрицаю очевидное.

– А вы его отрицаете?

Я меланхолично покачал головой, точно конь в тесном стойле:

– Нет. Все обстоит с точностью до наоборот. Я сверхбдительно отношусь к подобным вещам, сверхнастороженно. Ну, вы же в курсе моей семейной истории. Всю свою жизнь я… – Глубокий вдох. – Ну, слушайте, когда страдают дети, это всегда вызывает обеспокоенность; даже если это происходит по чистой случайности, никто не хочет повторения. И ты всегда волнуешься, когда твой собственный ребенок ведет себя… не лучшим образом. Так что да, я был в курсе всех этих происшествий и был обеспокоен. Но я знал Джейкоба, знал моего сына, и любил его, и верил в него. И до сих пор верю. Я на его стороне.

– Мы все на его стороне. Это просто нечестно! Я тоже его люблю. Это тут совершенно ни при чем!

– Лори, я никогда и не утверждал, что ты его не любишь. Ты хоть раз от меня это слышала?

– Нет, но ты вечно твердишь: «Я люблю его». Разумеется, ты его любишь. Мы оба его любим. Я всего лишь хочу сказать, что можно любить своего ребенка и при этом видеть его недостатки. Мы должны видеть его недостатки, в противном случае как мы ему поможем?

– Лори, так ты когда-нибудь слышала, чтобы я говорил, что ты его не любишь, или ты этого не слышала?

– Энди, я совершенно не это говорю! Ты меня не слушаешь!

– Я слушаю! Просто я не согласен с тобой. Ты тут на ровном месте пытаешься представить Джейкоба вспыльчивым, мрачным и опасным, а я с этим абсолютно не согласен. Но если я пытаюсь выразить свое несогласие, ты говоришь, что я нечестен. Или ненадежен. Ты называешь меня лжецом.

– Я не называла тебя лжецом! Я никогда тебя так не называла!

– Ну да, это слово ты не произносила.

– Энди, на тебя никто не нападает. Что плохого в том, чтобы признать, что твоему сыну требуется небольшая помощь? Это ничего о тебе не говорит.

Это высказывание меня задело. Потому что Лори, разумеется, говорила обо мне. Все это было исключительно из-за меня. Я был той единственной причиной, по которой она считала, что наш сын может представлять опасность. Не будь он Барбером, никому и в голову не пришло бы по косточкам разбирать его детство в поисках возможных признаков будущих проблем.

Но я промолчал. В споре не было никакого толку. Когда ты Барбер, крыть тебе нечем.

– Ладно, пожалуй, на сегодня на этом стоит и остановиться, – осторожно произнесла доктор Фогель. – Не уверена, что продолжать дальше будет продуктивно. Я отдаю себе отчет в том, что вам обоим нелегко. И тем не менее мы продвинулись. На следующей неделе продолжим.

Я принялся разглядывать собственные колени, лишь бы только не смотреть Лори в глаза, потому что мне было стыдно, хотя за что именно, и сам не очень понимал.

– Позвольте мне напоследок задать вам обоим один вопрос. Возможно, он позволит нам расстаться на более оптимистической ноте. Итак, давайте представим, что это дело осталось позади. Прошло несколько месяцев, дело прекращено, Джейкоб волен идти куда захочет и делать все, что ему вздумается. Как будто обвинения никогда и не было. Никаких подозрений, никакого темного прошлого, ничего. Так вот, представим, что это произошло. Каким в этом случае вам видится будущее вашего сына через десять лет? Лори?

– Ну… Не могу заглядывать так далеко вперед. Я сейчас живу одним днем, понимаете? Десять лет – это… это так много, что сложно даже себе представить.

– Конечно, я понимаю. Но вы все-таки попытайтесь, просто в качестве мысленного упражнения. Каким вам видится будущее вашего сына через десять лет?

Лори задумалась. Потом покачала головой:

– Не могу. Мне даже не хочется загадывать. Просто не могу представить себе ничего хорошего. Я думаю о ситуации Джейкоба постоянно, доктор, постоянно и не вижу, каким образом вся эта история может закончиться благополучно. Бедный Джейкоб. Я просто надеюсь, понимаете? Это все, на что меня хватает. И сейчас я не могу думать о времени, когда он станет взрослым, а нас уже не будет рядом. Даже не знаю, просто надеюсь, что с ним все будет в порядке.

– И все?

– И все.

– Ну, ладно, а вы, Энди? Если бы этого дела не было, каким бы вам виделось будущее Джейкоба через десять лет?

– Если его оправдают?

– Совершенно верно.

– Я вижу его счастливым.

– Счастливым, так.

– Может, рядом с кем-то, с женой, с которой он будет счастлив. Может, отцом. Отцом сына.

Лори заерзала.

– Но, главное, уже без всех этих подростковых заскоков. Без всей этой жалости к себе, без нарциссизма. Если у Джейкоба и есть слабость, то это отсутствие самодисциплины. Он… слишком к себе снисходителен. Ему недостает… не знаю, как это сказать… твердости характера.

– Недостает для чего? – уточнила доктор Фогель.

Лори с любопытством взглянула на меня.

Думаю, ответ на этот вопрос прозвучал в голове каждого из нас, даже доктора Фогель: «чтобы быть Барбером».

– Чтобы вырасти, – промямлил я. – Чтобы повзрослеть.

– Как вы?

– Нет. Не как я. Джейк должен идти своим путем, я понимаю это. Я не один из этих папаш.

Я поставил локти на колени, как будто пытаясь протиснуться сквозь узкий коридор.

– У Джейкоба отсутствует самодисциплина, которой обладали в детстве вы?

– Да, именно.

– Почему ее наличие кажется вам таким важным? Для чего ему нужна твердость? Чтобы противостоять чему?

Две женщины переглянулись, на долю секунды встретившись глазами. Они изучали меня вместе, понимая друг друга без слов. Изучая ненадежного меня, по определению Лори.

– Жизни, – пробормотал я. – Джейкобу нужна твердость характера, чтобы противостоять жизни. Как и любому другому ребенку.

Лори всем телом подалась вперед и взяла меня за руку.