Глава 3. Кровавое воскресенье

Покинув мотель затемно, когда воздух прохладен и небо еще тусклое, Мартин бредет по пустынным улицам к эпицентру трагедии. У церкви Святого Иакова сквозь кроны прибрежных эвкалиптов уже пробиваются золотые стрелы первых рассветных лучей.

Он здесь никогда не был, однако здание выглядит узнаваемо: красный кирпич, рифленая жестяная кровля, полдесятка ступеней поднимаются в прямоугольное святилище, о предназначении которого легко догадаться по арочному портику, наклону кровли и форме окон, а крест на крыше развеивает последние сомнения. Сбоку простая колокольня: две бетонные колонны, колокол и веревка. Черные буквы на белой табличке: «Храм Св. Иакова. Службы по первым и третьим воскресеньям месяца с одиннадцати утра». Церковь стоит на отшибе и смотрится аскетично – ни стены вокруг, ни кладбища, ни тени деревьев.

Потрескавшийся бетон дорожки, ступени. Ни намека на прошлогодние события: ни мемориальной доски, ни самодельных крестов, ни увядших букетов.

Почему? Ведь это самое драматичное событие в городской истории! Ничего для жертв, ничего для убитых горем родных и близких. Возможно, просто рано, переживания еще слишком болезненны… или город опасается праздных зевак и охотников за сувенирами? Хочет стереть стрельбу из общей памяти и сделать вид, что ее никогда не было?

На крыльце ни пятен, ни выбоин. Солнце стерилизовало место кровопролития, выбелив бетон. Трава по сторонам дорожки мертвая, высохшая. Может, внутри найдутся хоть какие-то следы переживаний горожан? Увы, дверь заперта. Остается лишь обойти здание в поисках зацепок, но смотреть попросту не на что. Святой Иаков ничего не выдает пытливому взгляду, не уступает журналистскому любопытству.

Мартин щелкает несколько снимков, хотя знает, что никогда на них даже не взглянет.

Хорошо бы кофе. Интересно, во сколько открывается книжный магазин? Сейчас половина седьмого – пожалуй, рановато.

Он движется по Сомерсет-стрит на юг, церковь справа, школа – слева. Поворот, за дощатым забором виднеется тыльный фасад мотеля. Теперь мимо полицейского участка и обратно на Хей-роуд, главную улицу городка. В центре перекрестка на постаменте статуя в натуральную величину: солдат в форме времен Первой мировой – сапоги, гамаши, широкополая шляпа – стоит в позе «вольно», опершись на винтовку. Задрав голову, Мартин смотрит в мертвые бронзовые глаза. На белых мраморных табличках – списки горожан, погибших за свою страну: англо-бурская война, обе мировые, Корея и Вьетнам. Он снова переводит взгляд на лицо бронзового солдата. Городу не в новинку травмы и травмированные, но, вероятно, проще увековечить войну, чем массовое убийство. У войны хотя бы есть цель – по крайней мере, так говорят вдовам.

С шоссе на Хай-стрит сворачивает пикап. Водитель в жесте, известном по всему миру, поднимает палец, и Мартин с неловкостью отвечает тем же. Машина едет дальше, направляясь к мосту из города.

Утро вторника – комиссионка Матильды как раз открыта по вторникам и четвергам. Интересно, остальной бизнес такой же – еле держится на плаву, наскребая скудный доход за пару часов в неделю за счет горожан и фермеров? Город занял оборону против засухи и экономического спада. Если так, нужно использовать эти часы, чтобы познакомиться с людьми, когда те выходят из дома, узнать, чем они живут и дышат, понять, сколько жизни осталось в Риверсенде.

Мартин переходит дорогу к банку. Открыто с утра по вторникам и четвергам, как и следовало ожидать. Точно так же обстоит дело с галантерейным наискосок, а вот свежевыкрашенная гостиница «Коммерсант» закрыта вне зависимости от дня недели. Универсам Ландерса рядом с пивной, ближе к мосту. Работает семь дней в неделю. Мартин делает мысленную пометку: Крейг Ландерс был одним из убитых во время стрельбы. Кто теперь управляет магазином – его вдова? Мандалай упоминала ее имя, Фрэн, и сказала, что они подруги.

На мгновение в мысли вторгается звук: что-то вроде раската далекого грома. Мартин ищет на небе подтверждение, однако там ни облачка, не говоря уже о грозовых тучах.

И снова гром, теперь он не умолкает, приближается. Со стороны шоссе на Хей-роуд появляется четверка мотоциклистов – едут по двое в ряд, лица мрачные. Стальные кони фыркают, отраженный от зданий звук отдается в груди. Мотоциклисты усаты и бородаты, в матовых черных шлемах и темных очках. Косухи не надели, только тонкие джинсовые безрукавки того же цвета. «Жнецы» – на спинах силуэт зловещего жнеца с косой. Татуированные руки бугрятся мускулами, лица надменны.

Байкеры пролетают мимо, не удостоив Мартина вниманием. Он щелкает телефоном фото, затем еще, после чего мотоциклисты исчезают в направлении моста. Спустя минуты две гром стихает, и Риверсенд опять впадает в апатичную дрему.

Еще одна машина проезжает лишь через полчаса. Со стороны шоссе сворачивает красный микроавтобус, минует бронзового солдата и паркуется возле универсама. Из машины выходит женщина, поднимает заднюю дверь и достает тощую пачку газет. Примерно ровесница, темноволосая и миловидная.

– Помочь? – предлагает Мартин.

– О да! – отвечает она.

Он забирается в конец микроавтобуса и вытаскивает поддон с десятком буханок, завернутых в коричневатую бумагу. Еще теплые, с восхитительным ароматом. Проследовав за ней в магазин, Мартин ставит поддон на прилавок.

– Спасибо! – Женщина вроде как хочет что-то добавить, но прикусывает язык, и ее кокетливая улыбка сменяется кислой гримасой. – Вы ведь журналист?

– Угадали.

– Хоть не тот паршивец Дефо?

– Нет. Меня зовут Мартин Скарсден. А вы миссис Ландерс? Фрэн, не так ли?

– Да, но мне совершенно нечего вам сказать. Вам и всей вашей братии.

– Ясно. Что так?

– Не притворяйтесь тупицей. А теперь, пожалуйста, уходите. Ну, если не хотите что-то купить.

– Что ж, намек понят. – Мартин поворачивается к двери, однако внезапно меняет решение. – К слову, вода в бутылках у вас есть?

– В конце вон того прохода. За дюжину скидка.

В конце прохода высится штабель бутылок с минеральной водой, по шесть штук в целлофане. Мартин берет две упаковки: по одной в каждую руку. У прилавка он добавляет буханку хлеба.

– Готово, – говорит он вдове, которая разрезает бечевку, стягивающую газетную пачку. – Я, право, не хотел навязываться…

– Хорошо, вот и не навязывайтесь. И так достаточно нам навредили.

Смолчав, Мартин берет две мельбурнские газеты, «Геральд сан» и «Эйдж», добавляет к ним «Беллингтон уикли крайер», расплачивается и выходит на улицу. «Лейбористы жульничают», – кричит со своих страниц «Геральд сан», «Новая волна ледовой эпидемии», – бьет тревогу «Эйдж», «Засуха усиливается», – стенает «Крайер». Отчаянно хочется достать из упаковки бутылку, но Мартин понимает – стоит разорвать целлофан, как их станет практически невозможно нести, и направляется к «Черному псу». По дороге дергает дверь «Оазиса». Увы, книжный с его кофемашиной еще не работает.

В четверть десятого, подкрепив силы хлебом, бутилированной водой и растворимым кофе на устеленной сигаретными бычками парковке мотеля, Мартин отправляется в полицейский участок. Здание переделано, а не построено специально, отмечает он. Этакая солидного вида штучка из красного кирпича под крышей из новенькой серой жести, несколько затмеваемая своим огромным сине-белым указателем на углу Глостер-роуд и Сомерсет-стрит, рядом с банком и напротив школы.

Здесь предстоит взять единственное интервью, которое удалось организовать, позвонив по мобильнику вчера утром из Уогги-Уогги. За стойкой констебль Робби Хаус-Джонс. После той стрельбы его восхваляют как героя, однако со своими малоубедительными усами и прыщеватым лицом констебль больше смахивает на мальчишку-подростка.

– Констебль Хаус-Джонс? – Мартин протягивает руку. – Я Мартин Скарсден.

– Доброе утро, Мартин, – отвечает молодой полицейский неожиданным баритоном. – Проходите.

– Спасибо.

Мартин идет за худощавым юнцом по офису и осматривается. Обстановка проста: стол, три серых шкафчика с папками, сейф. Подробная карта округа на стене. Горшок с засохшим цветком на подоконнике. Хаус-Джонс усаживается за стол. Мартин выбирает один из трех стульев перед ним.

– Большое спасибо, что согласились меня принять, – начинает Мартин, решив опустить обычный обмен банальностями. – В целях точности я бы хотел записывать интервью, если не возражаете. Но если в какой-то момент понадобится выключить диктофон, просто дайте знать.

– Хорошо. Пока мы не начали, может, просветите, зачем вы приехали? Знаю, вы вчера объясняли, но я слушал не очень внимательно. По правде говоря, просто из вежливости делал вид. Думал, на интервью не дадут разрешения.

– Ясно. И что изменилось?

– Мой сержант в Беллингтоне. Он меня настоятельно попросил.

– Что ж, поблагодарю его, если увижу. Идея очерка – не копаться в трагедии у церкви Святого Иакова как таковой, пусть она и используется в качестве отправной точки. Идея – написать о том, как живется городу год спустя.

Слушая Мартина, констебль блуждает взглядом по комнате и наконец останавливается на окне.

– Понятно, – все так же глядя в окно, отвечает полицейский. – Ладно, валяйте. – Он переводит взгляд на Мартина. В нем нет ни тени иронии.

– Хорошо. Как я уже говорил, упор на убийства делать не будем, но разумно было бы с них начать. Вы впервые разговариваете с прессой на эту тему, я правильно догадался?

– Если имеется в виду столичная, то да. Чуть раньше «Крайер» уже напечатал парочку моих цитат.

– Что ж, давайте начнем. – Мартин включает телефон на запись и кладет на стол. – Не обрисуете вкратце, что происходило в то утро? Где вы были, что случилось потом и так далее.

– Конечно. Как вы уже наверняка знаете, все произошло воскресным утром. Я в тот день не дежурил, просто подскочил на работу, чтобы разобраться с кое-какими делами перед церковной службой.

– В церкви Святого Иакова?

– Да. Я был здесь, сидел за столом. Утро выдалось теплое, но не такая жарища, как сегодня, так что окно было открыто. Совершенно обычный день. Время близилось к одиннадцати, я как раз закруглялся с делами. Не хотел опаздывать на богослужение. И тут раздалось что-то вроде выстрела, затем снова, однако я не придал значения. Может, двигатель в машине или детишки с петардами забавляются, всякое бывает. Потом донесся крик, мужской крик, и еще два выстрела. Тогда-то до меня и дошло. Я был без формы, но достал из шкафчика пистолет и вышел на улицу. Последовали еще два выстрела, один за другим. Прогудела машина, снова послышались крики – все со стороны церкви. Кто-то бежал к школьному двору, в мою сторону. Раздался еще один выстрел, и тот человек упал. По правде сказать, я не знал, что делать. Все казалось ненастоящим, просто дурдом какой-то.

Я вернулся сюда, позвонил домой сержанту Уокеру в Беллингтон и предупредил его. Затем надел бронежилет, вышел и по Сомерсет-стрит подбежал к упавшему телу. Это был Крейг Ландерс. Мертвый. Один выстрел в шею – и готово. Натекло много крови. Очень много. Я ничего больше не видел, никого не слышал. Крики заглохли. Наступила гробовая тишина. На Сомерсет возле церкви стояла машина, и еще несколько неподалеку, под деревьями на Темза-стрит. Я понятия не имел, сколько там людей. Между мной и церковью не было никакого укрытия. Чувствовал себя как на ладони. Подумывал сбегать обратно в участок, взять машину, но тут грохнул еще один выстрел. Вот я и пошел к церкви.

Подбежал к заднему фасаду и спрятался за ним, а потом вдоль боковой стены прокрался вперед. Когда выглянул из-за угла церкви, увидел тела. Трое на лужайке, еще одного убило через лобовое стекло машины. Все мертвые – к бабке не ходи. А на ступеньках церкви сидел священник, преподобный Свифт. Совершенно неподвижно, упер в землю приклад винтовки и смотрел в одну точку. Я вышел из-за угла, держа его под прицелом. Свифт повернулся ко мне, но больше никаких действий не предпринял. Я велел ему бросить винтовку и поднять руки. Он не шелохнулся. Я прошел на несколько шагов вперед. Пусть только попробует поднять винтовку, пристрелю не раздумывая, решил я. Чем ближе к нему – тем больше шансов попасть.

Полицейский рассказывает без эмоций, все время глядя на собеседника.

– Преподобный что-нибудь говорил? – интересуется Мартин.

– Да. Сказал: «Доброе утро, Робби. Я все гадал, когда же ты сюда доберешься».

– Вы были знакомы?

– Да, мы дружили.

– Вот как?

– Да.

– Ладно, а дальше что?

– Я приблизился на несколько шагов. А потом… как завертелось. Мимо церкви, по Темза-стрит, проехала машина. Я старался не обращать на нее внимания, но все же отвлекся. Не успел опомниться, как оказался на прицеле у Свифта. Он улыбался. Я хорошо запомнил ту улыбку. Спокойная такая. А потом он выстрелил, и я выстрелил. Зажмурился и дважды нажал на курок, а затем открыл глаза и нажал еще дважды. Свифт лежал на земле, в крови. Винтовка из руки выпала. Я подошел и отфутболил ее в сторону. Он там на ступеньках вроде как согнулся пополам. Я дважды попал ему в грудь. Не знал, что делать. Да и что я мог сделать? Просто держал его за руку, пока он умирал. Умирал с улыбкой на губах.

В маленьком офисе повисает тишина. Полицейский с напряженным видом смотрит в окно, на юном лбу пролегла тонкая морщинка. Мартин не торопится разрывать молчание. Он не ожидал такой откровенности.

– Констебль Хаус-Джонс, вы еще кому-нибудь рассказывали об этих событиях?

– Разумеется. Трем следователям и в офисе коронера.

– В смысле, другим журналистам или публично?

– Оно и так все выяснится в ходе судебного дознания. Месяца два осталось. Сержант Уокер предложил рассказать вам, но поставил условие – касаться только неоспоримых фактов.

– Значит, вы не разговаривали с моими коллегами? С Дарси Дефо?

– Нет.

– Ясно. В день стрельбы… что произошло дальше?

– Дальше? Ну, я какое-то время пробыл один. Наверное, люди еще прятались. Я зашел в ризницу и позвонил в Беллингтон по церковному телефону. Один звонок – моему сержанту, второй – в больницу. Затем вышел наружу и осмотрел тела. Постепенно из-за деревьев и машин появились люди. Мы уже ничего не могли сделать. Погибли пятеро, все от выстрела в голову, если не считать Джерри Торлини. Тот сидел в машине и получил свинец и в голову, и в грудь.

– Который выстрел его убил?

– Тот, что был первым. Обе раны смертельные.

– Кстати, а погибшие… они все здешние?

– Более или менее. Крейг Ландерс заправлял нашим универмагом. Альф и Том Ньюкирки владели смежными фермами сразу за Риверсендом. У Джерри Торлини был фруктовый магазин в Беллингтоне и орошаемый сад на берегу Мюррея. Хорас Гровнер был торговым представителем и жил в Беллингтоне. То есть все либо отсюда, либо из Беллингтона.

– Все примерные прихожане?

– Похоже, мистер Скарсден, вас повело в сторону. Вы расследуете стрельбу или пишете о Риверсенде?

– Извините. Очень уж любопытно… Объясните вот что: вы говорили, что считали священника, преподобного Свифта, своим другом. Как же так?

– Это важно?

– Думаю, да. Я пишу о том, как та стрельба сказалась на городе. В числе прочего меня интересует отношение к виновнику.

– Ну, раз вы просите. Не вижу, какое это имеет отношение к делу, но здесь журналист вы. Да, можно сказать, мы дружили. Я считал Байрона Свифта хорошим человеком. Более того, особенным. Он приезжал сюда раз в две недели, ради службы, но, когда я пожаловался на свои проблемы с кое-кем из местных шалопаев, помог открыть здесь детско-юношеский центр. Мы вели там дела вместе. Байрон подъезжал вечером по четвергам, а потом стал наведываться и по вторникам. Мы устроили свой центр в одном из разборных домиков на территории школы – в том, что когда-то пострадал от вандализма. Починили его, устраивали спортивные мероприятия: футбол и крикет. Бывало, Байрон возил детишек на речку, к плотине, когда там еще была вода. Меня мальчишки и девчонки почти не замечали, в их глазах я всего лишь городской коп, а Байрон стал для них центром вселенной. Этот человек буквально излучал обаяние, ребята были готовы есть у него из рук. Иногда он ругался, курил, отпускал пошлые шуточки. Им нравилось. Они считали Байрона клевым.

– А вы?

На губах полицейского мелькает сардоническая улыбка.

– Пожалуй, и я считал. Затерянный на равнине городишко вроде нашего немногое может предложить детям. Родителям не до них, денег нет, и жарко, как в аду. Вот им и становится скучно, а когда скучно, они начинают бедокурить. Дразнятся, ищут драк. Те, кто постарше, бычат малолеток. А затем появился Байрон и все изменил. Он был… даже не знаю… кем-то вроде Гамельнского крысолова. Ребята следовали за ним повсюду.

– Впечатляет. Но вы знаете, что писали о нем после смерти… говорят, он приставал к кому-то из своих подопечных. Что скажете?

– Простите, это предмет нынешнего полицейского расследования. Я не уполномочен давать комментарии.

– Ясно. Возможно, вас не затруднит ответить… водились ли за ним странности?

Робби задумывается.

– Нет. Никогда ничего такого не видел и не слышал. С другой стороны, я полицейский офицер. Вряд ли он стал бы со мной откровенничать. Скорее, видел во мне идеальное прикрытие.

– Вас это задевает?

– Конечно.

– Вы сказали, что Байрон был вашим другом. Что он вам нравился. Изменилось ли ваше отношение?

– Я его ненавижу. Забудьте о растлении детей, оно тут ни при чем. Свифт убил пятерых неповинных и вынудил меня убить его. Он разрушил семьи и вырвал клок мяса из сердца респектабельного городка. Предложил надежду и снова ее отобрал. Стал кумиром молодежи, а затем показал ей ужасный пример! Название нашего городка – теперь синоним кровавой бойни. Мы словно цирк уродцев для всей Риверайны. Это клеймо останется с нами навсегда. Я даже близко не могу передать, как ненавижу этого мерзавца!

Покинув через полчаса полицейский участок, Мартин знал, что заполучил сенсационнейший материал – ужасный, захватывающий, в самый раз для главных страниц. Он уже представляет себе красный штамп «эксклюзивно»: герой-полицейский разоткровенничался в первый раз, его душераздирающие воспоминания о том, как он смотрел смерти в глаза, как застрелил друга, как держал его за руку, пока тот умирал. «Просто дурдом какой-то». Это вдохнет новую жизнь во всю сагу, воспламенит воображение публики.

Мартин оборачивается на полицейский участок, радуясь азарту, который почувствовал после интервью. Непонятно, почему констебль согласился поговорить и рассказал все это именно ему, и точно так же непонятно, почему беллингтонский начальник Робби дал свое добро. Но хорошо, что так вышло. Теперь он всем покажет, чего стоит! Макс будет гордиться.