Глава 16. Беглец
Новостной выпуск «Десятого канала» еще хуже, чем ожидал Мартин. Он один в номере мотеля, смотрит в старый телевизор, картинка идет с помехами. Голос диктора тревожен: «Дело об убийстве двух автостопщиц на юго-западе страны получило неприятное развитие. Один из ключевых следователей мертв. Как утверждают, доведен до самоубийства безответственностью газетчиков. С нами Дуг Танклтон с «Десятого канала» – прямой репортаж из Риверсенда».
Новостной блок открывается фотографиями Херба Уокера, героя-полицейского. Снимки в сепии сменяются под аккомпанемент виолончели. В правом верхнем углу экрана нахально властвует штамп «эксклюзивно». Сочный баритон Дуга источает сожаления и симпатию. «Город, который и без того понес столько потерь, сегодня постигла еще одна – смерть местного героя-полицейского Херба Уокера».
На экране появляется лицо немолодой женщины, судя по титрам, мэра Беллингтона. «Мне мало попадалось столь добрых и трудолюбивых людей, как Херб Уокер. Он был столпом нашей общины».
Ее сменяет Робби Хаус-Джонс: «Да, думаю, в каком-то смысле Херба Уокера можно назвать моим наставником».
Новые кадры, камера постепенно наезжает на Танклтона, который с берега реки Мюррей излагает свой взгляд на события.
«Мы сейчас на месте, где вчера ночью решил свести счеты с жизнью сержант Херб Уокер, который отважно и честно расследовал обстоятельства трагедии в Риверсенде и убийство автостопщиц. Судя по предсмертной записке, он решил покончить с собой потому, что не вынес клеветнических нападок в прессе».
Снова монтажная склейка, на сей раз с заглавными страницами «Геральд» и «Эйдж». Голос за кадром продолжает, теперь в нем звучат не скорбь и симпатия, а праведный гнев.
«На протяжении трех дней «Фэрфакс медиа» поставляла нам сенсационные и не всегда точные репортажи об обстоятельствах убийства близ Риверсенда. В преступлении обвинялся то один, то другой человек – люди, по словам полиции, явно непричастные. А вчера принадлежащая компании газета бросила Хербу Уокеру обвинение в том, что он почти год замалчивал убийство немок».
Снова новый кадр, на экране премьер-министр. Он стоит позади здания парламента, всем своим видом выражая суровость; по бокам – министр внутренних дел, генпрокурор и начальник полиции штата, каждый из которых, мрачно глядя ему в затылок, кивает в знак глубочайшего одобрения.
«Вы не найдете большего защитника свободы слова, чем я и моя администрация, но в данном случае пресса перешла грань. Хороший человек мертв. И все из-за бесчестного заголовка. Лишь бы продать на несколько газет больше».
Панорамный снимок с пресс-конференции в Беллингтоне и еще один, на котором Танклтон слушает речь – все это под сопровождение его голоса, вновь пронизанного симпатией: «Коллеги Херба Уокера пытаются справиться с потерей и продолжают расследование».
Монтифор: «Херб Уокер отдавал всего себя, служа землякам во время великой нужды. Грустно, что с ним так поступили».
А вот и сам Мартин. Пытается улизнуть, будто вор, моргает, ослепленный подсветками камер.
«А у Мартина Скарсдена, репортера, ответственного за смерть Уокера, ни капли угрызений совести», – наносит завершающий удар Танклтон.
И Мартин: «Дерьмовый паразит и лицемер».
«Из Риверсенда, Дуг Танклтон. Для «Десятого канала».
И снова диктор, морща лоб от значимости истории: «Мы можем немного утешить скорбящую семью Херба Уокера и добрых граждан Беллингтона: сегодня вечером «Сидней геральд» публично принесла извинения и немедленно уволила виновного репортера».
Вырубив звук, Мартин потрясенно смотрит в светящийся экран. Обвинен, осужден, приговорен – и все за каких-то две минуты эфирного времени. Повешен, колесован, четвертован.
– Дьявол! – вслух произносит он, почти развеселившись от нелепости ситуации.
И что дальше? Он подумывал взять что-нибудь выпить и перекусить в клубе. Теперь об этом лучше забыть. К Мэнди? Нет, он оказал бы ей плохую услугу. В таком маленьком городке на нее падет тень вины, и последствия могут быть гнусными. Лучше всего выписаться из мотеля и уехать куда-нибудь далеко-далеко. Нанятая машина еще оплачивается со счета компании. Возможно, он двинет в Перт. Или в Дарвин.
Раздается стук в дверь.
Кто? Звучит слишком размеренно, вряд ли там толпа линчевателей с факелами и вилами.
Мартин приоткрывает дверь, на всякий случай подперев ее ногой сзади.
Это Гофинг, агент АСБР. В одной руке у него упаковка из шести бутылочек пива, в другой – шотландский виски.
– Решил, что выпивка будет нелишней.
Мартин пускает его внутрь.
Взгляд Гофинга падает на телевизор, который беззвучно передает остальные новости «Десятого канала».
– Я так понимаю, ты уже видел?
Мартин кивает.
Гофинг приподнимает сначала пиво, потом виски, предлагая Мартину выбор.
– Пиво. Спасибо.
Мартин садится на кровать. Агент занимает единственное кресло. С легким шипением откупорив бутылки, оба молча делают несколько первых глотков.
– Полиция считает смерть Уокера самоубийством; я не уверен, – говорит агент, глядя Мартину в глаза.
От столь внезапного заявления Мартин теряется. Медля с ответом, он взвешивает, что такая версия за собою влечет.
– Почему вы так решили?
– Ну, допустим, подозрительность у меня в крови. Меня смущает место, где нашли тело.
– Что ж, очень надеюсь на вашу правоту.
– Скажи, Мартин, ты считаешь себя виновным в смерти Херба Уокера?
– Нет. – Мартин отвечает без колебаний, несмотря на неожиданность вопроса. – А должен?
– Не обязательно. Что ты чувствуешь?
– Злость. Возмущение тем, как со мной обошлись. Некоторую подавленность. Хоть убей, не пойму, чем такое заслужил.
Мартин, замолкнув, отпивает пива. Холодное, успокаивает. Почему он исповедуется этому человеку, шпиону, поднаторевшему в скрытности и утайках? Потому что приятно облегчить душу. И потому, что больше не с кем поговорить.
– Признаю, мы, скорее всего, ошиблись насчет Байрона Свифта и Харли Снауча, но наши мотивы были чисты, сами знаете. Мы делали все, что могли. Если брать Херба Уокера, то я здесь вообще ни при чем. Моя сиднейская коллега получила эту наводку от своего контакта в полиции. Я сам выяснил из газеты.
– Стыдишься ли ты той статьи?
– Нет. Нет, не сказал бы. Если наши сведения были верны, а они кажутся такими, Уокер мог бы проверить запруду год назад. Почему бы и не опубликовать?
– Потому что он был твоим источником?
– Нет. Быть источником – не значит иметь иммунитет.
– Но вчера в полицейском участке мне показалось, что ты перед ним извинялся.
– Не совсем так. Знай я, что раздобыла Беттани, предупредил бы лично, попытался встать на его сторону, однако против самой публикации не возражал. По крайней мере, я так думаю. Вот, собственно, почему я вчера искал сержанта.
– Я так и понял. Мандалай Блонд и предполагаемое алиби Байрона Свифта.
– Предполагаемое?
– Полицию оно не убедило. Дневник послан на анализ.
– Вот как? А вы сами что думаете?
– Не знаю. В этом деле я агностик.
Гофинг протягивает Мартину вторую бутылочку с пивом. Мартин и не заметил, что первую уже допил. Теперь он откупоривает новую.
– Почему вы здесь, агент Гофинг?
– Просто Джек… и не надо «агента», мы не в Америке.
– Итак, Джек, что привело тебя в Риверсенд?
Гофинг делается чуть ли не грустным.
– Прости, Мартин, у нас здесь не обмен информацией. Я не вправе раскрывать, зачем приехал. Начальство и так уже бесится. Из-за тебя о моем присутствии здесь раструбили по общенациональному телевидению. Я тоже от этого не в восторге.
– Тогда зачем со мной разговариваешь?
– Из-за Херба Уокера. Ты с ним вчера виделся. Он был на тебя зол. Ты и твоя газета облили его грязью. С тобой он скорее бы выдал, что у него на уме, чем в кругу своих коллег-полицейских. Это не та среда, где поощряются проявления эмоциональной слабости.
– Уокер показался мне вполне нормальным. Злой, да, но никакой подавленности или отчаяния.
– Выходит, он смирился?
– Смирился с чем?
– Что его карьере конец – раз уж столько разом свалилось, бороться бесполезно.
– Нет, скорее напротив.
– В смысле?
Вот оно что! Мартин отпивает еще глоток. Надо отдать агенту АСБР должное, ловко подвел к сути. Сотрудничать? Поделиться тем, что известно об Уокере? Почему бы и нет? С работы выгнали. Уокер мертв, и теперь Гофинг, возможно, единственный, кто заинтересован докопаться до правды.
Мартин опять отпивает пива и начинает рассказывать:
– Не то чтобы Уокер казался подавленным, скорее новость о дневнике Мэнди Блонд его заинтриговала. К тому же сержанта переполняла решимость выяснить, почему Байрон Свифт устроил ту кровавую бойню у церкви Святого Иакова.
Лицо Гофинга застыло, взгляд устремлен на Мартина.
– Ты что-нибудь знаешь о направлении его поисков?
Мартин кивает:
– Мне удалось поговорить с одним свидетелем трагедии. Полиция его не допрашивала. Этот человек рассказал, что незадолго до стрельбы Байрон выглядел счастливым и спокойным. Он стоял снаружи, беседовал с несколькими прихожанами, которые приехали раньше. Смеялся и шутил. Даже поговорил с Крейгом Ландерсом, одной из своих жертв, причем явно без затаенной злобы. Затем удалился в церковь, предположительно, чтобы подготовиться к службе, а через пять – десять минут вышел и открыл огонь.
– Продолжай.
– Что же случилось внутри церкви? Как мне кажется, Свифт с кем-то поговорил то ли вживую, то ли по телефону. Херб Уокер пытался выяснить, были в то утро входящие либо исходящие звонки или нет.
– Верно, – кивает Гофинг. – И ничего не выяснил. Мы знаем. Проверяли то же самое. Тем утром из церкви звонил только Робби Хаус-Джонс – Уокеру и вызывал «скорую» из Беллингтона. Что еще у тебя есть?
– Нет, Уокер говорил мне совершенно другое. Вчера в участке он упомянул еще два звонка – один в церковь, один из нее. Перед самой трагедией. Он пытался отследить номера.
Гофинг молчит добрых тридцать секунд, а то и больше. Взгляд устремлен на Мартина, но мысли унеслись куда-то в совершенно другое место.
– Он говорил, какой вызов был первым?
– Нет. Вероятно, Свифт с кем-то связался, а потом перезвонили ему.
– Не исключено. Что-нибудь еще? Уокер говорил что-нибудь еще?
– Нет, к тому времени, если ты не забыл, мы были не в самых теплых отношениях.
– Спасибо, Мартин. Твоя информация и впрямь очень поможет. Очень. Ты еще кому-нибудь рассказывал о тех звонках? Коллегам? Мандалай Блонд?
– Думаешь, звонки важны?
– Вероятно. Когда мы проверяли записи, их не было в телефонной базе.
– Кто-то подчистил записи о звонках?
– Похоже. Такое по меньшей мере странно. Так что, ты говорил кому-нибудь об этих звонках?
– Нет, только тебе.
– Очень хорошо. Пожалуйста, никому не рассказывай, в том числе полиции. Особенно полиции. Раз уж я решил снять с тебя ответственность за смерть Уокера, эти сведения нужно до поры до времени придержать. Понимаешь?
Мартин чувствует прилив сил и надежду.
– Снять с меня ответственность? Думаешь, удастся?
– Не знаю. Не хотелось бы ничего обещать, вдруг не получится. Но информацию о телефонных звонках держи при себе.
– Как скажешь. А что я получу взамен?
– То есть помимо того, что я сниму с тебя обвинения в смерти Уокера? – улыбается Гофинг и тут же принимает серьезный вид. – Есть у меня кое-что. Твоя статья в «Санди Эйдж» – та, о Свифте-человеке без прошлого. Ты с ней попал в яблочко.
– Можешь подтвердить информацию?
– Да, твоя статья точна. Настоящий Байрон Свифт был сиротой из детского дома в Западной Австралии. Он изучал теологию в Пертском универе, но бросил и отправился в Камбоджу. Там работал на благотворительную организацию, что на границе Таиланда и Бирмы оказывала помощь развивающимся странам. Умер пять лет назад от героиновой передозировки. Все, точнее, почти все записи подверглись редакции. Под его именем и стал жить наш Байрон Свифт.
– Ты знаешь, кем Свифт был в действительности?
– Да. – Гофинг замолкает, просчитывая что-то в уме, и наконец говорит: – Наверняка его истинная личность выяснится в ходе следствия. – Он замолкает, словно взвешивая решение, и рассказывает дальше: – Тебе стоило бы попытаться опубликовать это раньше, но знай: ни при каких обстоятельствах не должно упоминаться мое имя или АСБР. Просто ссылайся на достоверный источник или еще как-нибудь.
– Твое предложение оторвано от жизни. Мне больше негде публиковать эту информацию.
– Найдешь что-нибудь.
– Ладно, рассказывай. Даю слово, что не раскрою, откуда об этом узнал.
– На самом деле его звали Джулианом Флинтом. Он был беглецом.
– Беглецом? Я думал, он бывший солдат.
– Так и есть. Снайпер-спецназовец. В Ираке и Афганистане. По всем отзывам, великолепный солдат: прирожденный лидер, бесстрашный и харизматичный. По крайней мере, пока не попался талибам. Восемь месяцев в плену, пытки, скверное обращение, унижения. Позднее, уже как освободился, он прошел все психологические тесты и был признан годным к службе. Большая ошибка. Огромнейшая. Казалось, с ним все хорошо, никаких отклонений, никакого следа травмы. И вдруг однажды, почти год спустя, во время перестрелки в лагере моджахедов он сорвался. Две женщины с детьми, безоружные, вышли с поднятыми руками сдаваться. Общим счетом пять человек. Он хладнокровно завалил всех. Армия посадила его под замок ждать трибунала. Одни требовали судить его за убийство, другие – защищали, ссылаясь на неясность боевой обстановки. Те, кто разрешил ему вернуться на линию фронта, просто хотели, чтобы он исчез. И он исчез: сбежал из-под охраны. Был отдан ордер на его арест за военные преступления. Докладывали, что он перебрался в Ирак, работает личным телохранителем. Когда власти стали его искать, им сказали, что он убит из засады. Все вздохнули свободнее, дело было закрыто. Однако, как мы теперь знаем, он не погиб, а в какой-то момент приехал сюда по чужому паспорту. Стал Байроном Свифтом.
– Как такое возможно?
– И впрямь… как?
– Так ты сюда дело Байрона Свифта расследовать приехал?
– Об этом, Мартин, я говорить не уполномочен. Проведешь связи уже сам. Но история Джулиана Флинта… как думаешь, сумеешь сделать ее достоянием общественности?
– Думаю, да. Неплохая история.
– Неплохая? Ты хоть понял, что я тебе рассказал? Он был австралийским солдатом и разыскивался за военные преступления. Ты работал на Ближнем Востоке и в курсе, что это значит. Слышал о нем когда-нибудь?
– Нет.
– Как думаешь, почему?
– Не знаю. Ты мне скажи.
– Для начала армия не хочет огласки, в частности потому, что послала его обратно в бой вместо того, чтобы лечить. Они обрадовались, когда о нем позабыли. Далее, существуют таможни и пограничный контроль. Как, черт возьми, он вернулся в страну? И не забывай про полицию. Наш священник застрелил пятерых, а они так и не удосужились выяснить, кто он такой? Да ну? Никто не хочет, чтобы публика знала. Теперь понимаешь значимость того, что я рассказал?
– На что ты намекаешь, Джек? Хочешь сказать, существует некий большой заговор?
– Если бы. Скорее неразбериха и желание защитить собственную шкуру, все переводят стрелки и хотят быть чистенькими.
– Значит, публиковать?
– Да, публикуй. Посмотрим, может, кто и высунется из норы.
Между ними пробегает улыбка и, похоже, что-то еще, своего рода понимание.
– Виски будешь? – спрашивает Гофинг.
Мартин только что допил второе пиво.
– Черт, а почему бы и нет?
Он находит в ванной пару грязных стаканов и пытается их отмыть – без особого успеха, только еще и хлоркой стали вонять. Вернувшись в комнату, Мартин передает стаканы Гофингу. Тот уже откупорил бутылку и наливает в них по добрых сто грамм. Оба чокаются.
«Интересно, насколько важен этот жест?» – думает Мартин.
Плюхнувшись на кровать, он смакует напиток, отдающий нотками торфа и дыма. Давненько не доводилось пить виски.
– Мартин, я действительно больше ничего не могу рассказать о своем задании, ты уж извини, зато расскажу о полицейском расследовании.
– Почему?
– Мне кажется, я перед тобой в долгу.
– Хорошо. Я весь обратился в слух.
– Смерть Уокера выглядит как хрестоматийное самоубийство. Сегодня утром в Мюррее нашли тело. Скорее всего, умер он около полуночи. Утонул. Набил камнями карманы и спрыгнул с моста за пределами Беллингтона, чтобы не помешали. В машине осталась записка. Для полиции предсмертная записка всегда решающий довод.
– И о чем в ней говорилось? – Мартин отхлебывает виски.
Многовато хватил, обожгло небо.
– Все коротко и просто: «Я всегда выполнял свой долг и не сделал ничего плохого. СМИ лгут. Репутация для меня в этой жизни все».
– И больше ничего?
– Ничего.
– Твою мать.
Снова тишина. По телевизору водят хоровод какие-то хиппи-сектанты.
– Так почему ты не веришь в самоубийство? – спрашивает Мартин.
– Как я уже говорил, подозрительность у меня в крови.
Молча выпив, они заводят разговор на общие темы. Позднее переключают телевизор на канал Эй-би-си, чтобы посмотреть семичасовые новости. На первом месте – политика, на втором – культура, на третьем – Мартин, бронзовая медаль. Подача материала значительно мягче и уравновешенней, чем у Танклтона. И куда больше соответствует действительности. Столкновение между Мартином и Дугом показано с другой, не столь узколобой точки зрения.
«…вы журналист самого скверного толка, моральный калека, готовый продать душу за броский заголовок на первой странице», – говорит Танклтон.
«Что ж, в таком случае зачем вообще брать у меня интервью? Дерьмовый паразит и лицемер!» – отвечает Мартин.
Словно перепалка двух школьников, а Эй-би-си – беспристрастно и в моральном отношении выше обоих. Но по крайней мере ясно, что «паразитом» был назван репортер с «Десятого канала», а не покойный полицейский. «Скажи спасибо за то, что есть» – еще один афоризм Макса.
После Мартин вырубает телевизор, и они с Гофингом болтают о спорте, политике и всех тех мелочах, которые заполняют пустоты в разговоре, если остальное слишком неприятно, чтобы произносить вслух.
Позднее, уже на закате, когда дневная жара начинает спадать, они выходят наружу, и Гофинг курит. Мартин подумывает попросить у него сигаретку. В какой-то момент агент АСБР исчезает, и Мартин остается сам по себе, лишь бутылка, кровавая луна и сияющий мазок Млечного Пути составляют ему компанию.
Виски действует на Мартина, как и положено крепкому алкоголю, и он проваливается в забытье, едва коснувшись головой подушки. А позднее, ранними предутренними часами, мечется без сна, думая и думая об одном и том же. Мозг еще как в тумане, не в силах четко сформулировать мысли, но те уже гложут Мартина, рисуя поводы для тревог, реальные и воображаемые. Не то чтобы воображение так уж требовалось. Фрагменты дня, всплывая из памяти, лишают покоя. Три точки зрения на ссору с Танклтоном: «Десятый канал», Эй-би-си, собственная – и все неприглядные. Сцена прокручивается снова и снова, напоминая телетрансляцию, в которой защитник передает мяч вратарю и забивает гол в свои ворота. Различный угол съемки, прокрутка медленная и быстрая, графический показ, и всегда один и тот же итог: бедняга понуро плетется к павильону, а подавший мяч, ликуя, стукается кулаками с товарищами по команде. Разговор с Гофингом тоже поставлен на повтор, в уме воссоздается кончина Херба Уокера, и слова предсмертной записки гулко отдаются в мозгу, сменяясь образом Джулиана Флинта, стреляющего в женщин и детей на земле Афганистана.
На исходе ночи, когда рассвет заявляет о себе, пробиваясь сквозь тонкие занавески, и обещание головной боли становится мучительной реальностью, беспокойный разум, отфильтровав события суматошного дня, выдает простую фразу: «В полиции не уверены. Дневник послан на анализ». Мэнди Блонд, зачем?
Мартин добирается до «Оазиса» в семь, задолго до открытия, и стучится в заднюю дверь. Ничего. Затем снова и снова. Наконец, минут через пять, изнутри доносятся шаги. Еще примерно через минуту Мэнди приотворяет дверь:
– Ты?
– Я.
– Черт, Мартин, ребенок спит.
– Можно войти?
Она выглядит сердитой, но дверь открывает, пуская его внутрь.
– Божечки, ну и видок у тебя!
– Я и чувствую себя соответственно. Напился вчера вечером виски, а он не пошел впрок.
– Ну-ну.
На Мэнди тонкий шелковый халатик поверх футболки и шортов. Волосы растрепанные, глаза моргают со сна, но, благословленная волшебной палочкой юности, она все равно выглядит красавицей.
Внезапно Мартин ощущает груз собственных лет, всю прелесть туго набитого картофельного мешка. Картофельный мешок с перегаром – вот он кто.
– Кофе? – спрашивает Мэнди.
– Ты моя спасительница.
– На тебя смотреть больно.
Она ставит вариться кофе и присоединяется к Мартину за кухонным столом.
– Ну и что за срочная нужда заставила тебя ломиться к девушке ни свет ни заря?
– Слышала, что со мной случилось?
– Ты об увольнении?
– Да.
– Не понимаю, при чем здесь ты. Этот полицейский сам себя убил, а не ты его. Вышибай себе люди мозги каждый раз, когда газеты печатают что-то не то, половина кабинета министров давно была бы на том свете.
Мартин невольно улыбается. Когда весь мир ополчился против тебя, приятно иметь хоть кого-то на своей стороне. Затем он вспоминает ультиматум Снауча, и улыбка гаснет.
– Так ты поэтому сюда пришел? Сказать, что тебя уволили? Нужно поплакаться кому-то в жилетку?
– Нет. Я пришел потому, что беспокоился о тебе.
– Обо мне?
– Да. Мэнди, ты сказала полиции, что Байрон Свифт был с тобой той ночью, когда похитили автостопщиц.
– Верно.
– Думаешь, они тебе поверили?
– А ты поверил?
– Да, – говорит Мартин. И тут же понимает, что врет. За ночь слова агента АСБР успели отравить разум, став благодатной почвой для семян сомнения. И хочется верить Мэнди, только получается плохо.
– Приятно знать, что хоть кто-то принимает мои слова за чистую монету, – говорит она. – И нет, вряд ли полиция мне поверила.
– А почему нет? Знаешь?
– Потому что копы – лишенные воображения лентяи. Повесь смерть тех немок на Байрона – и дело закрыто, убийца в сутане забрал еще парочку невинных жизней. Не надо никого арестовывать, не надо никого судить. Все довольные расходятся по домам. Включая психопата, который где-то потирает руки, радуясь, что вышел сухим из воды. А может, и планирует следующий подвиг.
– Мэнди, скажи… твой дневник подлинный? Ты случайно ничего там не приукрасила?
Мэнди молча смотрит на Мартина, зеленые глаза холодны, как ледышки.
– Свифт действительно был здесь той ночью? До утра? С тобой?
Она отвечает не сразу, ее голос – почти шепот, обжигающий, как суховей.
– Так, ублюдок, вон отсюда. Вон, и никогда больше не возвращайся!
