Хошико

Два охранника, которые вошли так вежливо, явились вовсе не для разговора. Они вообще почти ничего не сказали. Несмотря на мое сопротивление, они вытащили меня в коридор и вывели наружу.

Они тащат меня дальше, мимо всех строений, мимо клеток с животными, мимо других аттракционов. Лишь оказавшись возле лестницы, я понимаю, куда они меня ведут. Мы — возле трейлера Сильвио. Да это же священное место. Я не помню, чтобы мне позволяли находиться здесь. Я не могу подавить в себе чувство любопытства. Мне предстоит увидеть его тайное логово.

Толчком в спину меня заставляют подняться вверх по лестнице и, запихнув в дверной проем, оставляют меня одну.

Мне кажется, что здесь роскошная обстановка, ведь по сравнению с тем, к чему мы привыкли, роскошью может показаться все что угодно. Здесь есть пара диванов, обтянутых темным бархатом, телевизор с большим экраном, стол, стулья, довольно скромная кухня и две двери, которые ведут, по-видимому, в спальню и туалет.

Большую часть одной стены занимает огромная стеклянная витрина. Внутри — десятки золотых призов и наград, которые получал цирк на протяжении многих лет. «Лучшая развлекательная площадка», премия «Народный выбор» и тому подобное.

Интересно, как ему удается сохранить их все, учитывая, что за своим безукоризненным фасадом он — Отброс, как и все остальные. Правда, не простой Отброс, если слухи верны.

Одна из стен увешана фотографиями. На каждой из них Сильвио с гордостью позирует рядом с какой-нибудь знаменитостью из числа Чистых. Звезды поп-музыки, кинозвезды, политики — практически все известные личности. Большинство из них я не знаю, ведь мы не получаем широкого доступа к новостям, СМИ или музыке. Но некоторые лица мне знакомы, их я замечала во время выступлений, наблюдая за ложей для особо важных персон.

Во время визитов знаменитостей Сильвио отчаянно суетится, чуть не ползает вокруг них, подобострастно бросаясь к их ногам — для нас такая великая честь, что вы здесь, я всегда восхищался вашей работой и творчеством. Меня всегда тошнило от такого поведения.

На всех фотографиях он запечатлен в полном наряде инспектора манежа. Это его жилище, но нигде нет никаких признаков быта реального человека, существующего под этой щегольской маской: никаких характерных черт, никаких маленьких безделушек или украшений. Что же я ожидала увидеть, фотографии его семьи? Вряд ли, учитывая его историю.

На лестнице снаружи раздаются шаги, щелкает дверной замок. Это он.

Сабатини несколько секунд сверлит меня тяжелым взглядом.

— Предлагаю тебе не разыгрывать невинность, а честно сказать мне, где он прячется.

— Извини, Сильвио, но я не понимаю, о чем ты. Кто этот он?

Он показывает плакат с лицом Бена.

— Юный Бенедикт Бейнс. Симпатичный молодой человек, не правда ли? А какой герой! Ведь это он спас тебя на днях.

— Он — Чистый. Я ненавижу Чистых. С какой стати мне его прятать?

— Так, значит, он где-то спрятан?

— Понятия не имею. Мне показалось, это ты сам так сказал.

— Я спрашиваю тебя еще раз… Где он?

На миг воцарятся молчание. Я смотрю на него и медленно повторяю:

— Я не знаю.

Сильвио несколько секунд смотрит на меня. У него холодный, стальной взгляд, но затем, во второй раз в жизни, я вижу, как самообладание изменяет ему. Маска невозмутимости слетает с его лица. В последнее время она соскальзывает все чаще и чаще. Он ударяет ладонью по столу.

— Где он?

— Я не знаю.

— Из-за него моя шея в петле. Мне задают самые разные вопросы. Почему я не знаю, что происходит в моем собственном цирке? Почему у нас недостаточные меры безопасности? Почему мои Отбросы вышли из-под контроля? Да и Бейнс, мать этого мальчишки, дышит мне в затылок: «Где, черт возьми, мой сын? Почему ты его еще не нашел? И почему, почему, почему, почему эта чертова канатоходка все еще жива?!»

Его трясет. Он понижает голос и шипит сквозь зубы:

— Я не собираюсь из-за тебя терять мое положение. Потому спрашиваю тебя еще раз: где он?

Я смотрю на него. Разве он не понимает, что он ничего не значит для Вивьен Бейнс? Что он ничего не значит для них всех?

— Сильвио, ты такой же, как я, разве ты этого не понимаешь? Ты никто для нее и для всех остальных. Ты просто еще один грязный Отброс, такой же, как и все мы.

— Нет! Я не похож на тебя! Абсолютно! Я — Чистый! Я всегда был Чистым, мне просто нужно, чтобы они это увидели!

Он на самом деле сумасшедший.

Я пробую другой подход, более мягкий. Может быть, мне удастся урезонить его, заставить его понять, кем он стал.

— Твоя мать бросила все, чтобы быть с твоим отцом. Как ты думаешь, она хотела бы увидеть тебя таким, каким ты стал?

Я понимаю, что допустила ошибку. Его глаза вспыхивают яростью, лицо бледнеет. Он хватает меня за горло. Он собирается задушить меня.

— Как ты смеешь? Как ты смеешь упоминать мою мать? Как ты смеешь говорить, как мне себя чувствовать? Я скажу тебе кое-что, хочешь? Моя мать была слабой. Слабой беспечной дурочкой. Она пожертвовала моей судьбой, принесла в жертву все то, что причиталось мне, лишилась всего, что могла иметь, потому что не могла контролировать свои желания! Моя мать была всего лишь легкомысленной девчонкой!

У меня не осталось воздуха. Кружится голова, все вокруг темнеет и исчезает.

Внезапно Сабатини отпускает меня, и я судорожно хватаю ртом воздух.

Он отступает назад и наблюдает за мной, скрестив на груди руки.

— Этого достаточно, чтобы ты передумала, или мне продолжить?

Мое горло горит, и когда я пытаюсь ответить, мои слова превращаются в хриплое сипение.

Я знаю: надежнее всего по-прежнему все отрицать. Но я не могу. Я впервые вижу его таким испуганным. Это придает мне уверенности в себе. Впервые за все это время козырь у меня в руках. Я знаю, Сильвио все рано отправит меня на пытку. Тогда почему бы мне сначала не помучить его?

Вцепившись в его холодные, жестокие глазки, я нежно улыбаюсь ему.

— Ладно, Сильвио, ты прав. Я знаю, где он.

Он тотчас довольно кивает.

— Умница. Давай расскажи все Сильвио, и делу конец. После чего мы даже ни разу не вспомним об этом.

Он почти мурлычет.

— Ты обещаешь? Обещаешь, что больше не будешь сердиться?

— Конечно, не буду. — Он благосклонно гладит мои волосы. — Я буду гордиться тобой. Я никому не дам тебя в обиду. Я никому не позволю причинить тебе боль.

— Я не знала, что делать с этим. Мне было страшно. Это такое облегчение — наконец признаться во всем, — отвечаю. — Я знаю, ты стараешься ради цирка.

— Правильно, — улыбается он. — Я рад, что кто-то, наконец, оценил, насколько тяжела моя работа. Иногда мне приходится думать о более важных вещах.

— Он… — Я продолжаю смотреть в эти маленькие дьявольские глазки и безмятежно улыбаюсь ему. — Вообще-то я передумала. Я ничего тебе не скажу.

Я знаю, что это безрассудно, но он будет мучить меня в любом случае. Понимая, что он в глубоком отчаянии, я чувствую в себе прилив сил. Впервые за все это время.

От досады он даже вскрикивает. Затем подскакивает ко мне, заламывает руку за спину, а голову за волосы оттягивает назад, заставляя посмотреть прямо в его мерзкую крысиную мордочку. Я продолжаю улыбаться.

— Не хочу тебя разочаровывать, но мне все равно, что ты со мной сделаешь. Я не скажу тебе, где он. Мы собираемся уничтожить твой дурацкий цирк. Мы сравняем его с землей.

Я не позволю ему запугать меня, он не получит и капли моего страха. Мы застываем на несколько секунд, глядя друг другу в глаза. Наконец он первым отворачивается и отпускает руки. Крошечная, но победа.

— Знаешь, мне кажется, что ты говоришь правду. Похоже, я буду вынужден пересмотреть мою стратегию. Ты сделала свой выбор, Хошико. Я больше не намерен по-доброму разговаривать с тобой. Дальнейшие события — целиком и полностью твой личный выбор. Хочу, чтобы ты потом напомнила себе: это был твой выбор.

С этими словами он, громко хлопнув дверью, выходит вон. Мне слышно, как в замке поворачивается ключ.

Я почти не сомневаюсь, куда он ушел. Самому выполнять грязную работу — не в его стиле. Для этого у него есть специальные палачи.

Возможно, они начнут с моих ног, тем более что те уже в ожогах. Можно сказать, работа наполовину сделана. Впрочем, они могут выбрать что-то еще.

Когда ловят воришек-Отбросов, то им обычно отрубают пальцы. Скрывать беглого преступника — более тяжкое преступление.

Я снова думаю о Бене и машинально касаюсь своего лица. Провожу рукой по коже. Я никогда об этом не думала, но теперь она кажется мне живой, она реагирует на прикосновения, чего раньше со мной не происходило. Везде, где прикасались его руки, мне слегка щекотно. Бен говорил, что моя кожа такая мягкая, такая гладкая. Думаю, это продлится недолго. Возможно, вскоре я вся обгорю. Или меня изрубят на куски. Или оторвут конечности.

Что, если после этого его мнение обо мне изменится? Вдруг он больше никогда на меня не посмотрит? Никогда не прикоснется ко мне как к сокровищу? Самому прекрасному и бесценному?

Я не знаю, что со мной сделают. Не знаю, в каком состоянии я буду, но я точно знаю: как я сказала, так и будет. Я не выдам его. Я скорее умру сама.

Три дня назад я даже не знала, что есть такой юноша, а теперь ради него я готова пережить даже тысячу смертей.