Книга: Тамплиеры. Рождение и гибель великого ордена
Назад: 18 «Город падет»
Дальше: 20 «Еретическая скверна»

19
«По наущению дьявола»

15 ноября 1305 года половина христианского мира собралась в Лионе: князья и герцоги, графы и кардиналы, аббаты и архиепископы – город наполнился сановниками и горожанами, жаждущими увидеть зрелище, какое бывает один раз в жизни. Посланники в ярких епископских одеждах приехали из Англии и Арагона с дорогими подарками. Король Франции и два его брата прибыли в сопровождении своих дворов. Вокруг слышались разные языки. Все собрались в базилике Святого Иосифа, чтобы присутствовать при коронации Бертрана де Го, архиепископа Бордо и будущего папы Климента V.
Лион был городом смешанных юрисдикций, уже давно поделенным между императором Священной Римской империи и королем Франции. Однако к 1305 году он решительно дрейфовал в сторону французов. И холодным утром 15 ноября ни у кого не было сомнений в том, кто из хозяев города имеет больше поводов для радости: папа, родившийся и выросший в Гаскони, прибыл, чтобы быть коронованным на глазах французских вельмож и под одобрительным взглядом их короля. Это был настоящий переворот и явный признак того, что папство Бертрана будет проходить под французским влиянием. Дни, когда понтифики дрожали в страхе перед Гогенштауфенами или действовали в интересах влиятельных итальянских династий, теперь уходили в прошлое: Господь с милостивой улыбкой взирал на королевство лилий и орифламмы.
В ноябре 1305 года Бертрану было около сорока лет – совсем немного для такого высокого сана. К тому же новому папе недоставало опыта, поскольку он не был кардиналом. Но зато Бертран успел проявить себя искусным и гибким политиком, сумевшим сделать успешную карьеру в Бордо. Это было немалое достижение, поскольку Гасконь управлялась англичанами, но по договору 1259 года условно подчинялась французской короне, а потому была яблоком раздора между двумя королевствами. Пребывая в сане архиепископа, Бертран привык уравновешивать конкурирующие желания великих держав, оставаясь при этом в хороших отношениях со всеми. К счастью для него, он был по природе своей сговорчив. Гасконцы имели за пределами своей родины плохую репутацию: их считали скаредными и склонными к непотизму. Но Бертран не вполне соответствовал этому стереотипу: несмотря на болезнь желудка, которая часто укладывала его в постель, он оставался приятным человеком с хорошим чувством юмора, умевшим щедро хвалить знатных людей, не выглядя при этом льстецом.
Тем не менее из архиепископов стать понтификом – это был невиданный взлет, и коллегии кардиналов потребовалось целых одиннадцать месяцев, чтобы остановиться, наконец, на кандидатуре Бертрана. Такая задержка была отчасти вызвана тем, что французские кардиналы пытались избрать папу, отвечающего требованиям их короля. Когда выборы остались далеко позади, один из высокопоставленных профранцузских кардиналов, присутствовавших в конклаве, признал, что выбрал Бертрана, потому что тот, по его мнению, мог стать удобным человеком для короля Филиппа IV. Действительно, само папское имя, которое взял Бертран, не оставляло сомнений в его приверженности. Решив стать Климентом V, он собирался продолжить линию Климента IV, близкого друга и союзника Людовика IX, деда Филиппа. И даже место для проведения коронации было одобрено французским двором. Больше того, как оказалось, Бертран собирался устроить папскую резиденцию к северу от Альп. Убоявшись постоянных конфликтов между аристократическими семьями Рима, он решил, что скорее сумеет организовать новый крестовый поход, если будет держаться ближе к французскому королю. Неудивительно, что в Италии его имя поливали грязью. Флорентийский банкир и хронист Джованни Виллани описал отношения Климента и Филиппа так: «Вы командуете, а я буду повиноваться, и так будет всегда».
Церемония коронации в Лионе была великолепна. Дымились свечи и лампады, под сводами церкви разносились песнопения на латыни. Интронизацию проводил уважаемый кардинал Наполеон Орсини. Он вручил новому папе кольцо рыбака (перстень с изображением святого Петра, забрасывающего рыбацкую сеть) и увенчал его серебряной тиарой, усыпанной изумрудами и сапфирами, – символом его статуса наместника Христа на земле. Когда ритуал свершился, процессия знатных людей покинула церковь и направилась по улицам Лиона, чтобы верующие могли лицезреть Климента.
Однако главное место в процессии занимал король Филипп, высокий, светловолосый, с прямой спиной и царственной осанкой. На щеках его играл румянец, которым монарх был обязан многим часам, проводимым на охоте – обычное для королей увлечение, которое в его случае граничило с одержимостью. Благодаря внешности ему дали прозвище Красивый. «Тамплиер из Тира» утверждал, что он был выше, чем большинство других мужчин, и имел такие длинные ноги, что они, казалось, ступали по земле, когда он сидел в седле. Личный лекарь Филиппа называл его «красивым и благочестивым». Холодный и отрешенный, король излучал неприступное величие, что должно было напоминать подданным о сакральной сути его власти.
Лион в то время не был большим городом, и крупные события происходили в нем нечасто. На улицах, по которым продвигалась процессия, направлявшаяся к епископскому дворцу, образовалась давка: всем хотелось увидеть нового папу римского, французского короля и вельмож. Под напором толпы старая стена не выдержала и обрушилась на шествие и зевак.
Климент упал с лошади, его тиара слетела и ударилась о землю с такой силой, что несколько камней отскочили, в том числе крупный рубин, который откатился в сторону и исчез. Два принца, державшие коня папы римского под уздцы, брат короля Карл Валуа и шестидесятишестилетний Жан, герцог Бретани, были сбиты с ног. Карл оказался серьезно ранен, но выжил, а герцог Бретонский, находившийся ближе к стене, через несколько дней умер. Пострадал и один из братьев Климента. Король получил легкие раны и ушибы. Процессия поспешила во дворец епископа, потрясенная трагедией. А девять дней спустя в городе случилось еще одно происшествие: гасконские сторонники папы схлестнулись с итальянцами, которые возмущались его избранием.
Эти события были восприняты многими как дурной знак. Новый папа, оставшийся в Лионе с королем Филиппом и Карлом Валуа до Рождества, надеялся на волне своего избрания инициировать новый крестовый поход. Климент убеждал короля и принца использовать паузу в войне между Францией и давними врагами Карла во Фландрии и Англии, чтобы обратить свое внимание на Восток. Оба в целом были готовы к походу, но не могли сойтись в том, где начать вторжение. Нацелиться ли на Константинополь, где в 1261 году был свергнут латинский император, или помочь укрепить христианское Армянское царство, которому мамлюки угрожали с юга? Не придя к окончательному решению, 29 декабря 1305 года Филипп IV пообещал-таки Клименту, что примет крест и возглавит новый крестовый поход.
Однако он поставил святому отцу два условия: первое – что он сам решит, где и когда принести обет крестоносца, и второе – реформирование военных орденов. Позже король говорил, что рассказал папе о слухах, будто в домах тамплиеров свершаются странные вещи. Старый план реформирования орденов должен был быть вытащен из-под сукна: тамплиерам и госпитальерам предстояло стать единой армией Бога под командованием представителя королевского дома Франции.
* * *
В конце лета 1306 года на Кипр пришли письма от папы римского, адресованные Фульку де Вилларе, магистру госпитальеров, и Жаку де Моле. Они были отправлены из Бордо 6 июня, и их содержание, должно быть, вызвало у обоих магистров волнение и тревогу. По словам папы римского, был разработан план нового крестового похода с целью «истребить коварных язычников» и вернуть Святую землю. Поэтому оба магистра должны были прибыть к папскому двору в Пуатье ко Дню всех святых (1 ноября) или в течение двух недель после него. Им также было предложено подготовить два рапорта: один, излагающий их собственные планы по возвращению Святой земли, и второй с ответом на идею объединения орденов.
Жак де Моле не тратил на Кипре время попусту. В 1300–1302 годах он потерял много людей в неудачном походе на Тортосу и Руад, но после этой операции успел существенно пополнить личный состав тамплиеров, находившихся под его командованием. Прием новобранцев был обычным делом для магистра на Востоке, но в этот раз ряды ордена обновились особенно заметно. Из ста восемнадцати кипрских рыцарей и сержантов – французов, англичан, германцев, арагонцев, португальцев, итальянцев, киприотов, греков и армян – большинство были молодыми людьми и новичками в ордене. Почти восемьдесят процентов из них приняли обет уже после падения Акры.
С утратой Акры и Шато-де-Пелерина тамплиеры сумели сохранить свои сокровища и ценный архив – и были достаточно богаты, чтобы заплатить выкуп в размере сорока тысяч безантов, когда в мае 1302 года пираты захватили барона Ги Ибелина и его семью. Но деньги всегда были нужны, и когда тамплиеры-наставники с Запада приезжали на встречу с магистром, им всякий раз напоминали об их обязанности треть доходов отправлять на Восток.
Кроме войны у ордена было много других дел. Тамплиеры ввозили товары с Запада, в том числе лошадей и вьючных животных, ткани, солонину и сыры. Они имели собственный флот, и их корабли, такие как «Фокон», на котором в 1291 году они эвакуировались из Акры, перевозили грузы, патрулировали воды близ Кипра, останавливали торговые суда, направлявшиеся в мамлюкский Египет. Кроме того, эти суда сдавали в аренду итальянским торговым компаниям, которые перевозили на них хлопок, специи и сахар в порты Марселя и Барселоны. Наконец, орден продолжал выполнять свой долг, заботясь о паломниках. Несмотря на очевидную опасность поездок на Восток и папский запрет на них, продиктованный нежеланием того, чтобы паломники платили мамлюкам пошлины, интерес к путешествиям в святые места сохранялся, и на Кипр постоянно прибывали пилигримы. Их нужно было встречать, охранять и отправлять дальше в путь. Некоторые из них приезжали посетить гробницу апостола Варнавы на самом Кипре, но многих отважных верующих приходилось отговаривать от попыток попасть ни много ни мало в Иерусалим.
Несмотря на столь бурную деятельность, Жак де Моле, должно быть, испытал некоторый трепет, получив письмо понтифика. Сдача кораблей в аренду и набор новичков – все это было хорошо, но не ради этого жили тамплиеры. Вызов Климента означал, что решение о крестовом походе, наконец, принято. А его просьба представить письменный план действий свидетельствовала о том, что и почва для новой миссии уже подготовлена.
Конечно, приглашение Климента таило в себе один подвох. Ценой крестового похода должно было стать слияние орденов. Итак, готовясь совершить второе путешествие на Запад в сане магистра, Жак де Моле начал составлять две бумаги: план спасения Святой земли и план спасения тамплиеров.
Его первое письмо начиналось так: «Во имя Господа, аминь. Это памятная записка магистра рыцарства Храма по вопросу Святой земли. Святой отец, вы спрашивали меня, каким образом лучше действовать – большой или малой экспедицией». Далее магистр написал, что единственной возможностью причинить серьезный урон сарацинам будет послать против них крупную армию, то, что называется «большим походом». Он призвал к «массовой, всеохватывающей экспедиции, чтобы уничтожить неверных и вернуть окропленную кровью землю Христа», численностью «от двенадцати до пятнадцати тысяч вооруженных всадников и пяти тысяч пехотинцев… при этом две тысячи указанных вооруженных всадников должны быть арбалетчиками». Для их отправки и поддержки нужен был флот транспортных судов. Вся армия должна была прибыть на Кипр, который стал бы тыловой базой похода, а затем отправиться в место, которое он предпочел пока не называть, «так как это даст упреждение сарацинам».
Самое главное – численное превосходство, утверждал Жак:
Если вы готовы принять некоторые советы о количестве людей, я повторяю, что [Бейбарс], более известный, могущественный и мудрый в военных вопросах, чем кто-либо из его секты, говорил во многих случаях, что он будет противостоять тридцати тысячам татар со своей армией, но что он оставит их на поле, если их число будет больше.
Точно так же он сказал, что, если пятнадцать тысяч франкских рыцарей придут на его землю, он встретит их и вступит с ними в битву, но если прибудет большее число, он отступит.
В другом вопросе магистр проявил сдержанность. «Я не предлагаю никакого мнения о том, где должна собраться экспедиция, так как это надобно решать королям». Жак понимал, что готовит этот документ не только для Климента, но и для Филиппа IV, и намекнул на это:
Если вам и его величеству королю Франции будет угодно, я сообщу вам втайне так много полезных сведений, что вы, я уверен, последуете моему совету, потому что я ясно укажу, где у врага слабые места, а где лучше не высаживаться.
Кроме того, он попросил Климента не ждать его прибытия в Пуатье, чтобы начать подготовку к предстоящему походу, и попросил снарядить в течение зимы флот из десяти галер под командованием Руджерона ди Лауриа, сына известного итальянского адмирала Руджеро ди Лауриа, героя войны Сицилийской вечерни. Флот должен был следить за соблюдением торгового эмбарго в отношении Египта и папского запрета на торговлю оружием с мусульманами, которой промышляли генуэзцы и венецианцы. Свое послание магистр завершил с воодушевлением:
Я прошу всемогущего Господа ниспослать на вас благодать, чтобы вы приняли наилучшее решение по этим вопросам и чтобы при вашей жизни были возвращены святые места, где наш Господь Иисус Христос родился и умер ради спасения рода человеческого.
Сравнение посланий Жака де Моле и Фулька де Вилларе демонстрирует несхожесть во мнениях. Если магистр тамплиеров делал ставку на превосходство в силе и выступал за масштабную высадку на побережье, как было во время крестовых походов на Дамьетту, то госпитальер предлагал двухэтапную операцию. Сначала следовало произвести «ограниченную операцию», поддержанную морской блокадой: в течение года совершать с кораблей рейды на побережье, тревожа неприятеля, – и только за этим устраивать «большой поход», или массовое вторжение. Такое различие в подходах было характерно для всех лидеров крестоносного движения того времени. Оба плана имели свои достоинства. План Жака де Моле был менее сложен, но требовал более серьезной подготовки и бо́льших расходов. Однако расхождения среди магистров не имели бы никакого значения, если бы тамплиеров и госпитальеров объединили.
Во втором послании Жак с горячностью отстаивал свой орден. Он начал с того, что идею слияния уже не раз рассматривали в прошлом и отвергали так часто, что к ней не стоило и возвращаться. Три папы размышляли об объединении орденов и отказались от него, а папа Бонифаций объявил, что дело «закрыто полностью».
Так и было, но Жак знал, что это решение оказалось не окончательным. За пять лет до написания этого письма Раймунд Луллий посетил Кипр и после этого еще сильнее уверился в необходимости объединения. Знаменитого проповедника и теоретика реформ поддержал и воинственно настроенный французский памфлетист Пьер Дюбуа, имевший связи при французском дворе. Он написал трактат под названием «О возвращении утраченной Святой земли», где заявлял, что объединение военных орденов надо было произвести еще раньше:
…во времена крайней нужды эти ордены были разделены между собой… если им суждено принести какую-либо пользу Святой земле, желательно и целесообразно объединить их в один орден с единым внешним видом, уставом и собственностью.
Поэтому просто написать, что идея слияния орденов изжила себя, было бы явно недостаточно. Чтобы убедить Климента, магистр изложил, один за другим, аргументы за и против нее.
Начал он с того, что нынешнее положение дел достаточно хорошо. Существование разных военных орденов принесло «добрые плоды», и не стоит что-либо менять, «поскольку новшества всегда или почти всегда чреваты опасными последствиями». Это было довольно смелое утверждение: утрату Святой земли трудно было назвать «добрыми плодами». Тем не менее Жак де Моле на это пошел и добавил, что было бы нечестно требовать от людей, которые принесли присягу одному ордену, отказаться от нее и присягнуть другому. А затем он перешел к своему главному аргументу: тамплиеры и госпитальеры обязаны были своими успехами именно соперничеству друг с другом. Слияние орденов приведет к спорам, возможно даже к кровопролитию, поскольку «по наущению дьявола между ними могут начаться перепалки навроде: “Мы были достойнее вас и сделали больше добра”. […] И если такое случится, это может привести к большому разладу». Кроме того, может оказаться сложно объединить параллельно существующие иерархии и собственность орденов, то же касается их благотворительной деятельности, и результат может быть таков, что бедные и нуждающиеся будут получать меньше помощи.
Соперничество между тамплиерами и госпитальерами, писал Жак, не просто причина не объединять их под одним знаменем – это залог успеха орденов. Конкуренция всегда заставляла их достигать большего:
Если тамплиеры переправляли в заморские страны множество братьев, а также лошадей и других животных, госпитальеры не успокаивались, пока не делали того же или даже более… Если один орден был славен своими рыцарями и их воинскими и другими заслугами, другой орден всегда стремился превзойти его… Если же два ордена будут едины, не думаю, что они станут прилагать такие усилия.
Наконец, хватаясь за соломинку, Жак заявлял, что тамплиеры и госпитальеры всегда составляли авангард и арьергард королевских армий в крестовых походах, и это станет невозможно при существовании только одного ордена, который не сможет обеспечивать безопасность «паломникам Господа, высшего или низшего сословия» на должном уровне.
Это последнее утверждение было довольно зыбким и необъективным, но после него следовал последний раздел записки, где Жак де Моле как мог признавал некоторые преимущества объединения. Он писал, что люди утратили прежнее уважение к монашеству и, возможно, единый орден сумеет изменить это. Кроме того, от сокращения количества орденских домов и замков «экономия будет значительной». После этого он со всем возможным почтением призывал папу отбросить идею слияния, как уже случалось в прошлом, и обещал ему сообщить гораздо больше по прибытии.
В октябре 1306 года магистр приготовился к долгому путешествию на Запад. Наместником на время своего отсутствия он оставил Эме д’Озелье, ветерана ордена с тридцатилетним стажем, с 1300 года служившего маршалом. После этого Жак де Моле покинул Кипр и отправился ко двору Климента V в королевство Филиппа IV в надежде вернуться, сохранив свой орден и выяснив цель следующего крестового похода.
Но он никогда больше не увидел Кипр.
* * *
Плавание было долгим, и великий магистр опоздал на несколько недель, пропустив дату, назначенную папой, однако это не имело большого значения. Осенью Климента сразил очередной приступ болезни, и до Нового года он был слишком болен, чтобы с кем-либо встречаться. Таким образом, прибыв во Францию, Жак мог не торопиться. Вероятно, он сошел на берег в порту Марселя, где у тамплиеров стоял флот и откуда они руководили морскими перевозками из Европы на Кипр. Далее его путь лежал в Пуатье, нарядный французский город, стоящий на реке Клэн, где во дворце с просторным залом для аудиенций, построенным для Алиеноры Аквитанской и называвшимся Зал потерянных шагов, размещался папский двор. Пока Жак добирался туда, у него было достаточно времени, чтобы ознакомиться с положением дел во французском королевстве.
Династия Капетингов, к которой принадлежал Филипп IV, правила Францией уже больше четырех веков. В XIII веке она значительно расширила владения короны, добавив к ним Нормандию, Анжу, Бретань и Тулузу, которыми прежде управляли почти независимые бароны или иноземные монархи. Имея первоначально в собственности лишь небольшую территорию вокруг Парижа, Капетинги захватили большую часть западного побережья королевства, распространив свою власть на юг до Пиренеев и на восток до реки Роны.
Происходили они напрямую от Карла Великого. Благодаря древней истории рода и недавней экспансии короли Капетинги уверовали в божественную природу своей власти. В 1297 году Филипп добился канонизации своего прославленного деда Людовика IX. Себя самого он считал таким же в высшей степени христианским королем в высшей степени особенного королевства. Ему хотелось, чтобы это признавали и все остальные.
Некоторые из подданных подсмеивались над напыщенной религиозностью Филиппа. Но им очень быстро дали понять, что это плохая идея. В 1301 году Бернар Сессе, епископ Памье, назвал Филиппа бесполезной совой: «самая красивая из птиц, которая ничего не стоит… таков наш король Франции, который ничего не может сделать, кроме как таращить глаза на людей». Это было в равной степени неразумно и ошибочно: очень скоро епископ был осужден за колдовство, богохульство, блуд, ересь и измену. Филипп не был ни сердечен, ни слишком умен, но зато он был расчетливым фанатиком, эгоистично благочестивым, умевшим убедить себя в худших намерениях других и готовым уничтожить любого, кто встал на его пути.
Самым печально известным примером этого стало противостояние короля и папы Бонифация VIII, длившееся с 1296 по 1301 год. Началось оно из-за попыток Филиппа обложить французское духовенство налогами и пустить их на военные нужды, но очень скоро переросло в жестокое соперничество за абсолютную власть (одним из сражений этой войны стал яростный спор из-за ареста епископа Сессе). Бонифаций пытался запугать Филиппа серией папских эдиктов, завершившейся буллой Unam Sanctam, которая агрессивно утверждала духовное господство Церкви и настаивала на том, что ей должны подчиняться все, в том числе и короли. В ней недвусмысленно говорилось, что «для спасения души всякое человеческое существо должно подчиняться римскому первосвященнику».
Король ответил на это просто и безжалостно. В сентябре 1303 года доверенный советник Филиппа Гийом де Ногаре привел несколько тысяч наемников в окрестности Рима, к папскому дворцу в Ананьи, осадил его и в конце концов ворвался в резиденцию Бонифация. По легенде, Гийом де Ногаре дал понтифику пощечину; правда это или нет, неизвестно, но папа пробыл в заложниках несколько дней, а его дворец был разграблен. Это подействовало на Бонифация так, что меньше чем через месяц после возвращения в Рим он умер, так и не оправившись от нервного потрясения. Преемник Бонифация, Бенедикт XI, умер всего через девять месяцев, и французы в конце концов посадили на Святой престол Климента.
Но деятели Церкви были не единственными, на кого Филипп обрушил свой гнев. Его первое столкновение с Бонифацием произошло из-за денег, а в них он нуждался постоянно, потому что непрерывно воевал с соседями. Став королем в 1285 году, в возрасте семнадцати лет, Филипп получил в наследство войну с Арагоном. Благодаря фанатичному папе она обрела статус крестового похода, хотя на самом деле была не более чем территориальным конфликтом. Французы не только проиграли в этой войне, но и оказались обременены большими долгами.
В конце 1290-х годов за войной с Арагоном последовала серия военных кампаний против стареющего короля Англии Эдуарда I, отказавшегося выступать вассалом французского монарха относительно своих владений в Гаскони. К 1305 году этот вопрос был урегулирован мирным договором, скрепленным помолвкой между дочерью Филиппа и сыном Эдуарда, но окончание конфликта с Англией сопроводилось серией крупных кампаний против Фландрии. Вдобавок ко всему в конце марта 1305 года скончалась жена Филиппа Жанна Наваррская, с которой он прожил двадцать лет, и, поддавшись суеверию, король решил, что ее убило колдовство Гишара, епископа Труа, за что тот был изгнан из Франции.
Но в 1306 году, когда приехал Жак де Моле, главной проблемой королевства была не тяжелая утрата Филиппа и не угроза со стороны иноземных правителей, а снова нехватка денег: Франция переживала полномасштабный финансовый кризис. Понеся огромные расходы на кампании против Англии и Фландрии, правительство прибегло к ряду финансовых маневров, самыми опасными из которых оказались манипуляции с монетой. Людовик IX провел в свое время денежную реформу, выпустив в 1266 году новую монету почти из чистого серебра, получившую название турский грош. Он стоил двенадцать турских денье, основной валюты королевства. Поначалу грош был стабилен, и монете доверяли. Но все изменилось в 1295 году, когда Филипп и его министры начали снижать содержание серебра в ней, чтобы собрать деньги для опустошенной королевской казны и финансировать новые войны. В результате грош был переоценен в пятнадцать денье. Восемь лет спустя, в 1303 году, он был вновь переоценен, и его стоимость составила двадцать шесть денье с четвертью. К 1306 году в гроше был уже сорок один с половиной денье, и правительство было вынуждено запретить своим подданным вывозить монеты из страны, чтобы сохранить скудные запасы серебра, остававшиеся в обращении. Эта губительная политика привела к краху французской валюты, вызвав стремительную инфляцию и снижение реальной стоимости денег более чем в три раза.
Летом 1306 года министры Филиппа попытались исправить ситуацию, выведя из обращения большую сумму денег. Эта новая инициатива была преподнесена как возврат к «доброй монете» Людовика Святого, но резкая дефляционная политика оказалась еще более непопулярной, чем обесценивание гроша. Люди должны были вернуть свои деньги королевским монетным дворам, а им выдавали взамен гораздо меньшую сумму. Между тем долги и продовольствие все еще оценивались в старых, «плохих» деньгах, остававшихся в обращении.
Стоимость жизни разом удвоилась, и 30 декабря в Париже произошли такие серьезные беспорядки, усугубленные ужасной погодой и наводнениями, что король был вынужден укрыться за воротами Тампля, где чувствовал себя в большей безопасности, чем в королевском дворце на острове Сите.
Первой жертвой финансовой политики Филиппа стало еврейское население Франции. Традиционно евреи на Западе пользовались покровительством христианских монархов, которые позволяли им заниматься ростовщичеством, что теоретически запрещалось последователям Римской церкви. За это евреи платили высокие единовременные налоги, а также вынуждены были предоставлять королям займы. Однако в конце XIII века с развитием итальянского банковского дела их роль стала менее значимой, и одновременно с этим по всей Европе начали расти антисемитские настроения. Гонения на еврейские общины сделалось легким инструментом популистской политики. Евреев высмеивали в публичных представлениях, нападали на них, рассказывали дикие небылицы, в которых они представали убийцами детей и сексуальными извращенцами. Сам Филипп IV верил в то, что французские евреи воруют из церквей освященные облатки и варят их в кипятке, сжигают в огне и прокалывают ножами, тем самым вновь распиная Христа, так как эти облатки – гостии – являются его пресуществленной плотью.
Движимые одновременно финансовым расчетом и фанатизмом, монархи и дворяне начали изгонять евреев со своих земель, отбирая или продавая их собственность. Филипп Август приказал евреям покинуть королевские земли близ Парижа в 1182 году. Из Бретани евреи были изгнаны в 1240 году, а из графства Анжу – в 1289 году. Эдуард I, который также вел дорогостоящие войны, изгнал евреев из Гаскони и Англии королевскими указами от 1288 и 1290 годов соответственно, после чего в собственность английской короны перешли их поместья, дома и торговые предприятия.
Отчаянно нуждаясь в серебре для королевских монетных дворов, 21 июня 1306 года Филипп приказал своим чиновникам провести через один месяц и один день скоординированную облаву на евреев. 22 июля около ста тысяч еврейских мужчин, женщин и детей были схвачены, а их имущество конфисковано. В течение месяца они должны были под страхом смерти покинуть королевство. Гонения на евреев не ограничивались королевскими землями: они происходили и в тех частях Франции, где власть на местах находилась в руках других аристократов. Толпы голодных, сломленных беженцев брели в сторону Пиренеев, Нидерландов и Священной Римской империи. «Всякий еврей должен покинуть мои земли, не взяв с собой ничего из своего имущества; или пусть он изберет себе нового Бога, и мы будем одним народом». Таков был указ, изданный, по свидетельству еврейского автора, Филиппом IV.
Изгнание евреев, происходившее под надзором Гийома де Ногаре, завершилось всего за несколько недель до прибытия Жака де Моле во Францию, и магистр, должно быть, сразу узнал о нем. Само по себе это никоим образом не касалось тамплиеров и не имело никакого отношения к цели его визита. Однако эта политика не достигла своих целей, что будет иметь самое непосредственное воздействие на орден. Евреи покинули Францию, но присвоение их имущества не принесло того количества серебра, которое требовалось королю, чтобы вернуть валюте ее прежнюю стоимость. Это заставило его искать другие возможности.
Когда дело касалось изыскания ресурсов, тамплиеры не могли не привлечь к себе внимания. В их сокровищницах в Арагоне, Англии и на Кипре, как и в подземельях парижского Тампля, хранились сотни килограммов серебра. В 1306 году орден Храма все еще оказывал королю бухгалтерские услуги под руководством казначея Жана дю Тура, который предоставил короне кредит для проведения насущных платежей. Это делало орден в глазах короны ценной структурой, и это же делало его уязвимым.
В то лето Филипп был особенно решительно настроен показать себя «самым христианским из королей». Изгнание евреев было не только вопросом пополнения казны, но и демонстрацией его нетерпимости к ложной вере. А финансовая политика «хороших денег» явно представляла Филиппа истинным наследником деда, Людовика Святого. Чтобы подчеркнуть эту связь, Филипп перестроил королевские гробницы в аббатстве Сен-Дени, так чтобы его собственное место упокоения находилось рядом с могилой деда.
В мае 1307 года Филипп IV посетил папский двор в Пуатье, где заставил упорствующего Климента V дать ему разрешение на посмертный суд над папой Бонифацием VIII. Почившему понтифику предъявлялись уже знакомые нелепые обвинения в ереси, содомии, колдовстве и убийстве. Очернение репутации Бонифация служило двоякой цели: оно удовлетворяло жажду мести Филиппа и поддерживало идею богоугодной благочестивости французского королевства.
Глубоко обеспокоенный, Климент попытался заключить с королем сделку: он формально дарует прощение всем, кто был причастен к инциденту в Ананьи, в том числе Гийому де Ногаре, а Филипп откажется от посмертного преследования Бонифация. Однако сделки не получилось, и около 15 мая, незадолго до прибытия Жака де Моле, Филипп уехал. Вполне вероятно, что Гийом де Ногаре и его коллега Гийом де Плезиан, другой приближенный Филиппа IV, задержались в Пуатье и успели встретиться с магистром тамплиеров. Но атмосфера этой встречи должна была быть напряженной. Все уже знали, что французский король ждет от папы слияния орденов тамплиеров и госпитальеров. Один посол при папском дворе написал своему господину в Арагоне, что «ходят настойчивые слухи, будто папа должен объединить ордены и намерен сделать это».
К тому времени, когда пути Жака и Гийома де Ногаре пересеклись в Пуатье, последний уже начал составлять досье на тамплиеров, потихоньку опрашивая недовольных членов ордена, изгнанных из него или обиженных иным образом. Цель досье была еще не вполне ясна – но во всяком случае оно представляло собой перечень «скелетов в шкафу», заготавливаемый, чтобы потом быть использованным в качестве оружия против тамплиеров и заодно папы. Каким бы ни было первоначальное намерение Гийома, содержание его записей уже было зловещим.
Первым показания дал некий Эскью де Флуарак, горожанин из Безье, что в Лангедоке. Около 1305 года этот человек довольно сомнительных моральных качеств сидел в тюрьме вместе с тамплиером, сбежавшим из ордена, и, по его словам, сокамерник рассказывал ему о нравах, царящих среди тамплиеров, в частности, о ритуале приема новых рыцарей и сержантов.
Эскью сперва пересказал эти непристойные истории своим тюремщикам, а по выходе из тюрьмы попытался выгодно продать полученные сведения. Начал он с короля Арагона Хайме II, явившись на аудиенцию с исповедником короля и предложив уступить свою историю за тысячу ливров годового дохода и три тысячи наличными, если то, что он рассказал, окажется правдой. Хайме отмахнулся от него, но Эскью это не обескуражило: он предложил свою историю королю Франции. Стоило ему прибыть ко двору, как его препроводили к Гийому де Ногаре, который собирал все слухи, способные навредить ордену Храма. Эскью допросили, его рассказ записали и начали искать доказательства. В дома тамплиеров по всей Франции внедрили агентов, и ком обвинений, домыслов, пересудов и сплетен начал разрастаться. К тому времени, когда Жак де Моле добрался до папского двора в Пуатье, надзор длился уже два года. Гийом был еще не вполне готов действовать на основании собранных улик. Но такая возможность у него уже была, и в скором времени он ею воспользуется.
* * *
В начале лета 1307 года Жак отправился из Пуатье на север, в Париж, где 24 июня состоялся капитул ордена. На нем обсуждалась угроза слияния. Великий магистр часто встречался с Гуго де Пейро, который занимал многие высокие должности, в частности был магистром Франции, магистром Прованса и генеральным досмотрщиком Англии и Франции. Жаку, должно быть, придавало уверенности то, что Гуго решительно поддержал Филиппа в конфликте с Бонифацием и что парижский Тампль продолжал под руководством казначея Жана дю Тура активно участвовать в финансовых делах королевства, работая совместно с дворцовыми королевскими счетоводами, выплачивая жалованье войскам и совершая друге выплаты от имени короны.
В конце июля Жак вернулся к папскому двору, а 4 августа поехал в Ангулем, в Монгогье. Оттуда он отправил несколько писем, касающихся избрания нового магистра Арагона и Каталонии, в том числе одно послание королю Хайме II. 8 сентября Жак снова был в Пуатье, где продолжил заниматься делами Арагона и назначением туда Эксемена де Ленды. В следующие несколько дней великий магистр продиктовал несколько длинных писем, адресованных Эксемену, в которых призвал его исполнять свой долг перед Богом, Храмом и самим собой и указал ему, что делать с имуществом и слугами его предшественника. Еще одно письмо было адресовано Бланке, королеве Арагона – в нем Жак рекомендовал нового магистра как человека «предусмотрительного и заслуживающего доверия».
Все это были обычные дела. Тем не менее, занимаясь ими, де Моле не мог отделаться от чувства, что происходит что-то нехорошее. Позже некоторые источники утверждали, что в то лето он посетил двор Филиппа, предстал перед королем и его советниками и «объяснил некоторые правила своего ордена».
Первые сведения о непристойном поведении тамплиеров, достигшие королевского двора благодаря Эскью де Флуараку, касались церемонии приема новобранцев. Им рассказывали о будущих обременительных обязанностях, о полной лишений и тягот жизни братства, спрашивали, готовы ли они к трудной участи рыцаря, несущего службу на Востоке, и предупреждали, что их ждет «хлеб и вода, и бедная одежда, и много боли и страданий». Затем они получали свой белый или черный плащ, капеллан ордена читал молитву, после чего приор должен был «поднять его [нового брата] с колен и поцеловать в уста, и обычно брат капеллан тоже целовал его».
Обмен поцелуями был общепринят в феодальном обществе и являлся способом выражения мирных намерений у христиан. Если известие о нем неприятно поразило короля или его министров, то на первой встрече с Жаком они не упомянули об этом. Не спросили они магистра и ни о каких других слишком тесных контактах между братьями в ордене, хотя в уставе они упоминались. Несколько его положений осуждали «мерзкий, богопротивный грех» содомии. Кроме того, из книги записи заключенных в крепости Шато-де-Пелерин известно, что там содержались три брата ордена, которых уличили в этом грехе и приговорили к бессрочному заточению.
Зато король обратил внимание на другую, казалось бы, более безобидную практику – нерегулярное исповедание. Жак признался, что, будучи магистром, иногда выслушивал исповеди других рыцарей, которые не хотели говорить о своих грехах капеллану, опасаясь сурового наказания даже за незначительные проступки. Он пояснил также, что отпускал им грехи, хотя не имел на то духовной власти, поскольку не был рукоположен в священники.
Для чего и как он рассказал все это, не ясно. Скорее всего, его просто поймали в ловушку. Признав устоявшуюся практику целования новых членов братства, магистр мог попытаться обелить орден, обратив внимание короля и министров на его строгий дисциплинарный кодекс. В конце концов, в своей записке по поводу слияния орденов он отмечал суровость устава тамплиеров. И теперь, возможно, хотел дать понять королю, насколько серьезные наказания налагались на своенравных братьев, рассказав как своего рода анекдот, что порой он жалел их и сам отпускал им грехи. Жак де Моле рассчитывал, что это незначительное нарушение будет воспринято как признак добродетельности ордена. Если так, то он плохо понимал, с кем имеет дело. Ибо, когда речь шла о тамплиерах, Филипп IV и его министры не желали, чтобы их в чем-либо убеждали. Они искали доказательств.
Поскольку встреча с Филиппом не пресекла слухов о неблаговидных делах тамплиеров, тревога, охватившая Жака де Моле, к концу августа усилилась настолько, что он решил действовать и обратился за помощью – к папе. 24 августа Климент написал королю Франции письмо, в котором сообщил, что магистр тамплиеров просил его провести расследование в связи с «клеветническими измышлениями, которые дошли до Вашего Величества». Далее он писал, что Жак просил его «рассмотреть предъявленные им обвинения, с тем чтобы они могли покаяться, если будут признаны виновными, или же чтобы с них сняли обвинения, если они невиновны». Папа римский был согласен с тем, что об ордене действительно говорилось «много странного и неслыханного». Поэтому он собрался лично проверить устав тамплиеров и начать официальное расследование, чтобы раз и навсегда разрешить этот вопрос, как только вернется с лечения, которое будет проводиться с 1 сентября по 15 октября. Это позволяло рассчитывать на справедливое рассмотрение дела и на то, что орден будет подвергнут лишь незначительному реформированию.
Пока папа находился на лечении, Гийом де Ногаре решил действовать. 14 сентября сенешалям и судебным приставам-исполнителям был разослан запечатанный приказ, составленный в королевском аббатстве Святой Девы Марии, что под Понтуазом. Выполнить его следовало по истечении месяца с момента получения, чтобы операция против братьев ордена Храма началась одновременно по всей стране и прошла столь же эффективно, как и массовая облава на евреев.
Восемь дней спустя личный духовник короля Гийом Парижский, энергичный монах-доминиканец и великий инквизитор во Франции, также разослал своим подчиненным по всему королевству распоряжение подготовиться к аресту тамплиеров. Официально Гийом Парижский был слугой Церкви, отвечавшим за искоренение ереси, и подчинялся Клименту V, но положение при дворе и прямой доступ к Филиппу делали его человеком короля. Его письма от 22 сентября держались в секрете: 30 сентября один брат бежал из ордена, но три дня спустя в ордене все еще происходили посвящения новых братьев – никто не подозревал о нависшей опасности.
В начале октября Жак де Моле прибыл в Париж на похороны невестки короля Екатерины, титулярной императрицы Латинской империи. Великий магистр был одним из тех, кому доверили нести гроб, так что трудно было предположить, что он находится в немилости.
На рассвете следующего после похорон дня королевские приставы и сенешали перешли к действиям. Перед воротами каждого дома тамплиеров по всему королевству, от Нормандии до Тулузы, появились люди в королевских сюрко, держащие в руках ордера с королевскими печатями, и потребовали от братьев сдаться. Все тамплиеры были арестованы именем короля по отвратительным и скандальным обвинениям: «Братья ордена рыцарей Храма, волки в овечьей шкуре, по обыкновению религиозного ордена, порочащего нашу веру, снова распинают Господа нашего Иисуса Христа…» Судебным приставам было приказано следующее: «Держать их под арестом, чтобы они предстали перед церковным судом; конфисковать их движимое и недвижимое имущество… пока не получите от нас дальнейших указаний по этому вопросу».
Братья почти не оказывали сопротивления, лишь немногие из них пытались бежать. Бедные рыцари храма Соломона, издавна славившиеся своей доблестью на поле боя, строились и смиренно шагали навстречу осеннему утру и своей судьбе.
Была пятница 13 октября 1307 года.
Назад: 18 «Город падет»
Дальше: 20 «Еретическая скверна»