В 1984 году на процессе в Хагене Блатт выступал свидетелем обвинения. Он отлично помнил Френцеля. Рассказал, как они с родителями и братом вышли из вагона в Собиборе, и Френцель с хлыстом в руке послал женщин с детьми налево, а мужчинам сказал: портные, шаг вперед. Тогда он был не Томас, а Тойви, маленький, тощий, не выглядел даже на свои 15 лет, да и не был портным, за которого каким-то чудом ему удалось себя выдать и потому уцелеть.

Редакция журнала “Штерн”, пользуясь его пребыванием в Хагене, предложила ему взять у Френцеля интервью.

“Блатт: Вы Карл Френцель, обершарфюрер СС. Вы были третьим человеком в иерархии лагеря уничтожения Собибор. Вы помните меня?

Френцель: Не совсем уверен. Вы были тогда маленьким мальчиком.

Блатт: Мне было пятнадцать лет. И я выжил, потому что Вы сделали меня своим чистильщиком обуви. Больше никто не выжил – ни мой отец, ни моя мать, ни мой брат, ни один из двух тысяч евреев из моего города Избицы”.

Френцель отвечает, что это огорчало его, не только сейчас, в момент разговора, но и тогда. Ссылается на “обстоятельства, в которых мы тогда находились”, уверяет, что для них это тоже было тяжелое время, они должны были выполнять свои обязанности. Человек делал свою работу, какие к нему могут быть претензии? А то, что его работа состояла в том, чтобы убивать, просто печальное обстоятельство. Почему вступил в партию? Безработица. Он говорит, что не был антисемитом, что его первая девушка была еврейкой. Он просто исполнял свой служебный долг.

Этот мирный разговор убийцы с жертвой за кружкой пива вызвал возмущение выживших узников Собибора. Тех самых собиборовцев, которые в лесу после восстания сожалели, что именно Френцель избежал смерти. Насколько велико было это сожаление, трудно себе представить.

Получив перевод беседы Блатта с Френцелем, 9 февраля 1986 года Печерский пишет Леву: “Мне кажется, многое Томасом надумано, такое впечатление, что он Френцеля хочет показать “благородным”.

“Блатт: Помните Цукермана?

Френцель: Да, это повар Когда мы недосчитались нескольких килограммов мяса, а потом при обыске их обнаружили, я побил его. А потом, когда его сын признался в краже, и он получил свои 25 ударов плетью – за нарушение дисциплины”.

Блатт испытывал некоторое неудобство, оправдывался, что разговаривал с Френцелем “для истории”: “Я чувствовал и все еще чувствую вину и ощущаю себя предателем за то, что взял это интервью”. Хотя вряд ли разговор жертвы с палачом мог быть иным. Сама собой напрашивается аналогия: рассказ Марека Эдельмана из Варшавского гетто об очной ставке в прокуратуре с палачом гетто группенфюрером СС Юргеном Штроопом, которого осудили к смертной казни в 1951 году. Из бойцов Варшавского гетто осталось в живых меньше 100 человек, они продержались целый месяц, пока немецкие танки не сравняли гетто с землей. “В комнату ввели высокого мужчину, тщательно выбритого, в начищенных башмаках. Он встал перед нами во фронт – я тоже встал. Меня спросили, видел ли я, как он убивал людей. Я сказал, что в глаза не видел этого человека, встречаюсь с ним в первый раз. Потом меня стали спрашивать, возможно ли, что ворота – в этом месте, а танки шли оттуда – Штрооп дает такие показания, а у них там чего-то не сходится. Я сказал: “Да, возможно, что ворота были в этом месте, а танки шли оттуда”. Какая разница, где была стена, а где ворота – мне хотелось поскорее смыться из этой комнаты”.