Первые послевоенные годы жизни Печерского мало изучены. Многие уверены, что Печерский какое-то время сидел в тюрьме. Источником этих сведений, повторяемых из публикации в публикацию (до недавнего времени были в Википедии и еще остались в ее английской и французской версиях), служит запись беседы Печерского с другим бывшим узником Собибора Томасом Блаттом, сделанная последним в 1980 году. На вопрос Блатта, был ли Печерский награжден за свой подвиг, тот саркастически ответил: “Да, после войны я получил награду, меня бросили в тюрьму на долгие годы”. На самом деле Печерский в тюрьме не сидел. Возможно, Блатт его не так понял – он не настолько хорошо знал русский язык, а Печерский не знал идиша. В том же интервью заметны и другие неточности: скажем, Печерский говорит, что немцы взяли его в плен раненым, что не соответствует действительности.

Естественно, к этому прицепились неонацисты. “Самозваная жертва двух диктатур” – этот говорящий заголовок получила глава о Печерском в упоминавшейся книге ревизиониста Юргена Графа. Самозваная – потому что Печерский якобы “высосал из пальца историю о своем заключении в Советском Союзе, чтобы представить себя мучеником двух диктатур, пережившим после “нацистского лагеря смерти” (эти слова заключены автором в кавычки. – Л.С.) еще и сталинские темницы”. Отсюда вывод – если это неправда, то неправда и его рассказ о Собиборе, который “отрицатели” вместе с Белжецем и Треблинкой считают всего лишь трудовыми лагерями, где смертность евреев была вызвана только плохими санитарными условиями, нуждой и болезнями.

Уголовное дело против Печерского все же существовало. “В начале 1950-х, в разгар борьбы с космополитизмом, против отца было начато уголовное дело, его вызывали на допросы, – рассказала мне Элеонора. – В чем его обвиняли? В том, что будто бы слишком много выдавал контрамарок на спектакли театра, где работал администратором, и имел от этого какую-то выгоду. Но кто ходил в театр по контрамаркам? Райкомовцы и другое начальство. Какая уж тут выгода? Когда к нам пришли с обыском и увидели, какая у нас нищета, тогда от него отстали”.

Всю послевоенную жизнь Печерский прожил в коммуналке о двух комнатах, одна из которых не имела окна. “В одной комнате жили мама и папа (я его папой называла), в другой – я и Элла, еще с нами тетя Люся жила до получения Элеонорой квартиры”, – рассказала мне Татьяна Котова, дочь Ольги Ивановны. С тетей Люсей, первой женой Печерского, случился инфаркт, и Ольга Ивановна помогала Элеоноре ее выхаживать. Когда Печерский был без работы, жили на скромную бухгалтерскую зарплату все той же Ольги Ивановны.

Михаилу Леву Печерский говорил, что пустил в зал ребят из школы фабрично-заводского обучения, а затем пришли проверяющие и обнаружили, что билетов меньше, чем зрителей в зале. Сам Печерский в одном из читанных мною писем (Валентину Томину от 6 июня 1962 года) пояснил, что “дело связано с контрамарками. Я попал под кампанию. Совесть у меня чиста”. Что за кампания? Скорее всего, очередной виток борьбы с “левыми” спектаклями, да еще на фоне “борьбы с космополитизмом”. “Те годы были очень тяжелые в связи с кремлевскими врачами”, – уточнил он.

Стало быть, судимость все же была. Подтверждение тому – другое письмо Валентину Томину (в феврале 1962 года), где Печерский судебный процесс над ним описывает несколькими штрихами, да и то отвечая на вопрос Томина относительно партийности. “На мой ответ, – пишет он, – что член партии, партбилет был при мне, судья сказала секретарю: запишите – “исключен решением горкома”. Сказанное, скорее всего, означало следующее. В то время существовало железное правило – коммунист не мог оказаться под судом, поэтому членов партии, привлеченных к уголовной ответственности, заблаговременно из нее исключали на собрании первичной парторганизации. Тут же, вероятно, этого не случилось, то ли проморгали, то ли не захотели. Но поскольку судья не мог записать в приговоре, что судит члена КПСС, то копия приговора, в котором Печерский записан уже исключенным из партии, была направлена в Ростовский горком КПСС, там его исключили задним числом. Правда, возможно, что Печерский не знал о состоявшихся до суда партийных решениях о его исключении. По документам, Ростовский горком КПСС 24 сентября 1952 года исключил его из членов партии “за злоупотребление служебным положением в корыстных целях”.

Из сохранившихся партийных документов известно, что 10 января 1953 года Печерский был приговорен судом к одному году исправительных работ с вычетом 25 % зарплаты. За что именно – точно неизвестно, приговора не сохранилось. Не думаю, что совершенное им было серьезным нарушением, за такое наверняка дали бы срок, а тут дело явно спустили на тормозах, оставив осужденного на свободе. В тех же партийных документах есть указание на то, что в нарушение правил Печерский пропускал учащихся ФЗО не по билетам, а выписывал им от руки записки-пропуски. “Ввиду того что уничтожение билетов производилось им без достаточного контроля, то не исключено, что здесь имели место злоупотребления” (из справки КПК при ЦК КПСС от 7 апреля 1954 года).

Из театра его уволили в 1952 году, какое-то время он был без работы. В 1953 году Печерский смог наконец по блату устроиться в промкомбинатовской артели – помог еврей-директор. Сохранилась выданная 14 октября 1953 года справка с места работы: “Работает в Артели имени Третьей пятилетки в качестве колесника”. Там же из его зарплаты и вычитали те самые 25 %.

О его жизни в этот сложный период рассказывают следующее. Будто бы он взял на себя ведение домашнего хозяйства и даже научился вышивать крестиком, а его коврики продавались на вещевом рынке и пользовались спросом. Все это не совсем так. Ковры и вправду были, но вышивал Печерский не для продажи – успокаивал нервы. “Только так он и уходил от черных мыслей – всегда работал, что-то делал”, – вспоминала Ольга Ивановна. Элеонора рассказывает, что он вышил болгарским крестом трех поросят и Красную Шапочку, этот ковер висел над ее кроваткой. Татьяна хорошо помнит собаку в зарослях на металлической сетке, это изделие Печерского, представьте, использовалось для защиты от мух.

Этот коврик запомнился и Блатту, навестившему его в 1980 году в Ростове. “Над кроватью висел большой коврик, который он сам вышил, с изображением собаки. В углу, за простыней, стояли таз для умывания и туалетные принадлежности”. Его поразило, что Печерский с женой жили в коммунальной квартире. “Наш бунт был историческим событием, а ты – один из героев этой войны”, – сказал ему Блатт, в очередной раз сокрушаясь, что Печерского ничем не наградили.

На самом деле незадолго до судебных неприятностей случилось то, о чем обычно пишут: награда нашла героя. По каким-то причинам в Октябрьском райвоенкомате Ростова вспомнили об участии Печерского в боях за город Бауску. 19 мая 1949 года райвоенкомом подполковником Дедовым был подписан наградной лист на Печерского Александра Ароновича, “за проявленную в бою под Бауской храбрость” представленного к ордену Отечественной войны II степени. “Находясь в составе 15-го штурмового батальона Первого Прибалтийского фронта в должности автоматчика, – сказано в наградном листе, – при наступлении на город Бауска 20 августа 1944 года Печерский был ранен в бедро осколком мины, вследствие чего потерял здоровье”. Щедрость неслыханная, орденов у героя отродясь не было. И не будет – решил ростовский облвоенком генерал-майор Георгий Сафонов, заменив орден на медаль “За боевые заслуги”.

Элеонора вспоминает, что после смерти Сталина отца пригласили в Ростовский обком партии и предложили написать заявление о восстановлении в КПСС, но он гордо отказался: дескать, не писал заявления об исключении и сейчас не буду писать о восстановлении. Это ошибка памяти, на самом деле все было с точностью до наоборот. Мне стало ясно, что Печерский не упустил бы шанс восстановиться в партии, из его письма от 2 апреля 1961 года Томину: “В ЦК партии о моем деле докладывал инструктор Лисянский (сам еврей), который дрожал за свою шкуру, но больше я не обжаловал, хотя в настоящий момент все рекомендуют подать. Буду когда в Москве, думаю зайти в ЦК и поговорить”. Скорее всего, это было бесполезно. И дело тут не в еврее-инструкторе, хотя, конечно, еврей в аппарате ЦК в то время большая редкость, вероятно, тот и в самом деле “дрожал за свою шкуру”. Печерский попал в замкнутый бюрократический круг. Он ходил в обком, там ему сказали, что если был судим, то сначала надо реабилитироваться. Что ж, подал жалобу в областной суд, но ему отказали – по его словам, не вникли в суть дела.

Кое-что стало ясно из недавно найденного архивного дела Печерского, составленного в Комиссии партийного контроля при ЦК КПСС 7 апреля 1954 года тем самым товарищем Лисянским. 20 марта 1954 года в партийный суд, коим являлась эта комиссия, поступило заявление Печерского, где он “признает, что в работе допустил ошибки, но просит простить его и оставить в рядах партии”. Там, на Старой площади, подошли к делу серьезно, запросили характеристику с места работы. “Печерский, – говорилось в ней, – состоя на учете в парторганизации Ростовского театра музыкальной комедии, от выполнения партийных поручений систематически уклонялся, над повышением своего идейно-политического уровня работал недостаточно”.

В партии Печерского не восстановили. Не помогло и письмо Павла Антокольского, где сказано: “По долгу советского писателя и коммуниста заявляю, что у меня никогда не возникало сомнения в том, что т. Печерский действительно является деятельным и энергичным организатором восстания в фашистском лагере смерти”. Видно, возникали сомнения у партийной комиссии. Ее возглавлял в ту пору Матвей Шкирятов – один из сталинских опричников, много лет руководивший партийными чистками рука об руку с “органами”.

Печерский и позже стремился восстановиться в партии, о чем говорит характеристика от 11 июня 1963 года, хранившаяся в архиве Михаила Лева, которая “выдана по просьбе тов. Печерского А.А. для представления в ЦК КПСС”.

“Проявил себя как один из передовых рабочих, награжден нагрудным знаком “Отличник социалистического соревнования”, бригадир бригады коммунистического труда, председатель товарищеского суда, занесен в заводскую книгу почета”. Под этим текстом стоят подписи привычного “треугольника” – директора завода “Ростметиз”, секретаря партбюро и председателя завкома. Правда, не помогла та характеристика – в партии все равно не восстановили. Строгая у нас была партия.