Вернемся в июль 1944 года. Печерский в спецлагере, идет процесс проверки и одновременно формирования 15-го отдельного штурмового стрелкового батальона. Командир батальона майор Андреев, впечатленный рассказом Печерского о пережитом, посоветовал ему сообщить о восстании в Собиборе в ЧГК – “Чрезвычайную государственную комиссию по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причиненного ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР”. И не просто в ЧГК, а самому известному члену комиссии – Алексею Николаевичу Толстому. Почему именно ему? Его статьями зачитывалась страна, начиная с опубликованного в первые дни войны очерка “Родина”: “Как Иван в сказке, схватился весь русский народ с Чудом-юдом двенадцатиглавым”.

И что самое удивительное, согласно рассказу Печерского, комбат вопреки правилам разрешил ему покинуть лагерь. Поначалу я в этом немного усомнился, пока не прочитал в мемуарах одного из “отфильтрованных” – Астахова, что существовало отделение ПФЛ № 174, располагавшееся в Москве рядом с Курским вокзалом. “Лагерь находился в центре Москвы, – вспоминал Астахов. – Расконвоированные обслуживали производственные объекты города. У них было право свободного выхода за зону”. Не исключено, что именно в нем был Печерский. От Курского до Совнаркома – одна остановка на метро.

Правда, доехать-то он мог, но вероятность попадания в комиссию была невелика. И уж совсем маловероятно, что он мог встретить самого Алексея Толстого, который заходил туда лишь изредка. Во всяком случае, Печерский вспоминал, что выслушали его рассказ писатели Каверин и Антокольский. Вот только где?

Скорее всего, Печерский от Курской пешком отправился на Кропоткинскую (ныне Пречистенка), где в небольшом ампирном особняке располагался Еврейский антифашистский комитет. Целью его создания провозглашалось “объединение евреев всего мира для борьбы против фашизма” и, главное, оказание материальной помощи Советскому Союзу и Красной армии, для чего только в США было собрано 20 миллионов долларов. В ЕАК входило около 70 человек – известные деятели науки и культуры, военачальники, партработники. Там атмосфера должна была быть подемократичнее, чем в здании советского правительства, Печерского могли впустить для разговора с писателями Вениамином Кавериным и Павлом Антокольским.

Тем летом только стала просачиваться какая-то информация о лагерях смерти. Павла Антокольского, у которого на фронте погиб сын, эта тема не могла оставить равнодушным. Тогда же он написал стихи “Лагерь уничтожения”.

“Поляк, бывший долго “на окопах” с человеком, бежавшим с сабибурской фабрики смерти, рассказал мне такие вещи, что ни думать, ни говорить об этом нет сил”. Это первое упоминание о Собиборе в советской печати. Принадлежит оно писателю Василию Гроссману, очерк которого “В городах и селах Польши” 6 августа 1944 года был опубликован “Красной звездой”.

В том же месяце корреспонденты газеты “Сокол Родины” Семен Красильщик и Александр Рутман встретили нескольких уцелевших узников Собибора, которые рассказали им о том, “что видели, что пережили за колючей проволокой немецкого концлагеря”. Один из них – бывший солдат польской армии Хаим Поврозник – упомянул возглавившего восстание “молодого политрука”. “Звали мы его Сашко, родом он из Ростова. Где сейчас наш Сашко и жив ли он, я не знаю”.

Свидетельство Хаима Поврозника, датированное 10 августа 1944 года, сохранилось в архиве Ильи Эренбурга в Яд ва-Шем. Документ, где упоминается “политрук Сашка – замечательный ростовский парень”, переведен на русский язык, в него внесены исправления, например, убрано слово “украинцы”. Эти и другие свидетельства были собраны сотрудниками политотдела 65-й армии, освободившей территорию, на которой находился Собибор. Через политотделы собиралась информация для ГЧК.

Приведу несколько выдержек из донесений армейских политработников, относящихся к Собибору (из Центрального архива Министерства обороны). “В 1943 году лагерь ликвидировали: гитлеровцы уничтожили печь, баню разрушили, на участке высадили сосны, – сообщал 25 июля 1944 года подполковник Шелюбский из политотдела 8-й гвардейской армии. – Сохранился дом комендатуры и офицерского состава, подъездные пути. Из отрытой ямы извлечены детские коляски, миски, игрушки”.

Подполковник Вольский из политотдела войск НКВД 1-го Белорусского фронта от 19 августа 1944 года представил командованию 18 фотографий остатков лагеря с комментариями, где говорилось “о прибытии осенью 1943 года из г. Минска эшелона с пленными красноармейцами и евреями. Советским пленникам удалось напасть на охранников (16 человек), забрав у них оружие, они выпустили из лагеря свыше 300 человек”.

Правда, выше – не пошло. В адресованной председателю ГЧК Н.М. Швернику Докладной записке от 25 августа 1944 года заместитель начальника Главного политического управления РККА генерал-лейтенант Шикин о восстании в Собиборе не упоминает вовсе. Возможно, объяснение лежит в тексте записки: “О лагере уничтожения ‹…› мною доложено генерал-полковнику тов. Щербакову”. Дело в том, что возглавлявший Главное политуправление Красной армии А.С. Щербаков отличался особым отношением к евреям. Упоминания о еврейском восстании в идущих наверх документах он, конечно, не пожелал.