Судя по книге Рашке, у Блатта и Шмайзнера осталась обида на Печерского за то, что тот ушел с восемью советскими военнопленными, оставив в лесу 60 человек без оружия, с одной винтовкой (у Шломо). Сам Шломо Шмайзнер не хотел даже говорить на эту тему: “Вам нужен честный ответ? Уважаю его и не хочу говорить об этом. Скажем, кто-то сделал десять хороших вещей и одну плохую”.

Рашке беседовал с обоими – Блаттом и Печерским – об этом эпизоде. Зная, как волнует Блатта этот вопрос и чтобы предотвратить конфликт, Рашке попросил Печерского рассказать step by step о том, что он делал после того, как оставил их в лесу. И почувствовал, что его вопрос смутил Печерского. Тот ответил, что он с группой пошел к деревне купить еды, но какие-то мальчишки сказали, что рядом немцы их ищут. Блатт усомнился: какие еще мальчишки в четыре утра? Тогда Печерский заметил, что в любом случае следовало разделиться на малые группы. Потом добавил, что оставленные были поляками, а ушли русские: русским надо было возвращаться к себе, а поляки были у себя дома – “я дал им свободу”.

Блатт напомнил, что в этом районе было два еврейских партизанских отряда – разве не было бы лучше, если бы Печерский сформировал из повстанцев партизанский отряд? Относительно отрядов – так оно и было. Айзик Ротенберг вспоминал, как вместе с еще одним собиборовцем в Парчевском лесу встретили отряд евреев-партизан Иехиель (по имени командира отряда Гриншпана) и примкнули к нему (после того как встреченные польские партизаны не захотели их взять). Печерский на это ответил, что хотел вернуться и воевать за свою страну.

А вот диалог Блатта и Печерского в изложении самого Блатта:

– Саша, не пойми меня неправильно, я здесь, я жив благодаря тебе. Многие из нас имеют семьи, детей и внуков, вместо того чтобы найти конец в Собиборе… Я просто хочу знать, почему ты не организовал из нас партизанский отряд? Мы были людьми из ада, готовыми идти на смерть, чтобы отомстить за смерть нашего народа. Скажи мне, пожалуйста, какая была необходимость покидать нас таким образом? Обещать, что ты скоро вернешься и принесешь еду. Мы верили тебе, ты был наш герой, как никто другой. Почему ты не сказал нам правду?

– Том, что я могу сказать? Ты был там. Мы были только люди. Это была борьба за жизнь.

А вот из моего разговора об этом с Михаилом Левом: “Чепуха на постном масле, какой такой партизанский отряд. Их бы уничтожили сразу, немцы окружили бы, и все бы погибли. Печерский это понял, хотя в военном отношении он был никто. Что касается оружия, я у него спрашивал. Каждый из старших групп беглецов (все они раньше служили в польской армии) что-то из оружия получил. С ним же пошли бывшие красноармейцы, и не у всех девяти было оружие”.

Блатт упрекал Печерского в том, что он оставил их с одной винтовкой, “да и ту твои люди пытались отнять у Шломо”. “Ты должен понять, – услышал он в ответ, – что они скорее бы расстались с жизнью, чем с оружием”. Факт остается фактом, Печерский не взял в свою группу никого из поляков. Он уже вновь почувствовал себя советским человеком: “Мы не столько евреи, сколько советские люди, мы уже боевая группа, нам еще воевать, и мы идем в партизаны”.

Можно ли было поступить иначе? Не знаю. Вот еще одна история. Вероятно, она совсем не кстати, тем не менее я никак не могу от нее отделаться, поэтому все же приведу отрывок из книги Ганны Кралль “Опередить Господа Бога” и оставлю читателю судить, насколько он здесь уместен. Марек Эдельман, один из руководителей восстания в Варшавском гетто, без прикрас повествует, в частности, вот о чем: