“Уничтожить человека трудно, почти так же трудно, как и создать. Но вам, немцы, это в конце концов удалось. Смотрите на нас, покорно идущих перед вами, и не бойтесь: мы не способны ни на мятеж, ни на протест, ни даже на осуждающий взгляд”, – написал Примо Леви. “И вот в этом страшном месте, реальность которого, как она ни документирована, все же кажется диким вымыслом больного мозга, на этой испоганенной немцами земле 14 октября 1943 года произошло восстание, кончившееся победой заключенных”, – будто возразили ему Вениамин Каверин и Павел Антокольский.

“Начало осуществления плана побега было намечено на 15 часов 30 минут 14 октября 1943 года. Была перерезана связь, после чего начали уничтожать руководство лагеря. С этой целью мы немцев по очереди приглашали в пошивочную и сапожные мастерские якобы для примерки, где их убивали топором. Всего в день побега нами было убито 11 немцев”. Этот краткий рассказ о восстании услышали от Печерского члены военного трибунала в Киеве.

Юлиус Шелвис подсчитал: полный эсэсовский штат Собибора насчитывал 29 человек, 12 из них в день восстания отсутствовали, большинство – в отпусках. Немцы считали, что полутора десятков отборных эсэсовцев и сотни вахманов вполне достаточно, чтобы держать в узде шесть сотен евреев – народ-то они, как известно, трусливый.

Трусливый ли? Академик Павел Симонов говорил: “В чем секрет несокрушимого психического здоровья мушкетеров? Они, чуть что, – сразу за шпагу”. В древности и евреи не считались трусливыми – взять хоть восстание Маккавеев, хоть Иудейскую войну, победой в которой гордился римский император Тит. Но затем в течение многих столетий этот народ жил на чужбине и подвергался унижениям, умение немедленно реагировать на обиду постепенно атрофировалось. Евреи жили в изгнании стиснув зубы: восстать значит пропасть. В каком-то смысле (“подставь другую щеку”) они стали бóльшими христианами, чем сами христиане. Вторая мировая война, с одной стороны, продемонстрировала покорность евреев, а с другой – их героизм, не уступавший древнему.

По данным Шелвиса, основанным на немецких архивных документах, из тех 17 эсэсовцев, что были в лагере 14 октября, 12 были убиты и еще один тяжело ранен. Как это было – картину трудно восстановить, большинство участников восстания погибли во время побега, в воспоминаниях оставшихся в живых есть расхождения. За минувшие годы издано немало книг о случившемся в Собиборе, даже в них, основанных на документах и скрупулезно собранных свидетельствах всех выживших, есть расхождения в описании последовательности событий и каких-то частностей. Желающих узнать подробности отсылаю к брошюре Печерского “Восстание в Собибуровском лагере”. Правда, в ней есть неточности, да их и не могло не быть, ведь автор провел в лагере совсем недолгое время и не мог в 1945 году знать всех деталей, точных имен эсэсовцев и т. д.

Расскажу лишь о самых заметных событиях того дня. Не могу ручаться, что все именно так и было, но в основу дальнейшего изложения мною положены воспоминания участников восстания, подтвержденные документально или кажущиеся мне наиболее достоверными.

“14 октября. День был ясный и солнечный”, – вспоминал Печерский. В десять утра он в столярной мастерской принимал отчеты подпольщиков и давал задания участникам восстания. Старшими групп Печерский назначил советских военнопленных, старожилы должны были им помогать. Объяснил, где взять наточенные в кузнице топоры. У восставших было оружие – самодельные ножи и дюжина топоров. Женщины, которые убирали у эсэсовцев в комнатах и чистили их обувь, достали автомат и несколько пистолетов.

15-летний Шломо Шмайзнер, чинивший печки в казарме украинцев, утром в день восстания украл там три винтовки и спрятал их в жестяную трубу, какие использовались для дымоходов печей, а карманы набил патронами. Винтовки были советские, товарищи Печерского, давшие Шломо задание, хотели взять все три, кто лучше советских солдат мог их использовать? Но Шмайзнер одну не захотел отдавать. Времени спорить с ним не было, ему быстро показали, как ее заряжать и как стрелять. Потом он стрелял из нее по охранникам на вышках, и одного как будто подстрелил.

Важно было всех эсэсовцев пригласить в мастерские на разное время. Расчет был не только на их жадность, но и на немецкую пунктуальность. Но не все ее проявили. Иоганна Ноймана (заместителя коменданта лагеря, исполнявшего обязанности отсутствовавшего коменданта) пригласили к четырем в портняжную мастерскую примерить костюм. Однако, по свидетельству Печерского, “Иоганн Нойман прибыл в портняжную мастерскую на двадцать минут раньше срока. Он слез с лошади, бросил поводья и вошел. Там были, кроме мастеровых, Шубаев и Сеня Мазуркевич. У дверей лежал топор, прикрытый гимнастеркой. Нойман снял мундир. Пояс, на котором висела кобура с пистолетом, он положил на стол. К нему поспешил портной Юзеф и начал примерять костюм. Сеня подошел ближе к столу, чтобы перехватить Ноймана, если он бросится за пистолетом. Убить топором немца должен был Шубаев, такого же высокого роста, как и Нойман. Нойман все время стоял лицом к Шубаеву. Тогда Юзеф повернул немца лицом к двери под предлогом, что так лучше делать примерку. Шубаев схватил топор и со всего размаха хватил Ноймана обухом по голове. Из нее брызнула кровь. Фашист вскрикнул и зашатался. Лошадь, услышав крик хозяина, шарахнулась от мастерской. Если бы она побежала по лагерю, это могло бы сорвать все наши планы. К счастью, один из лагерников успел схватить лошадь под уздцы. Вторым ударом Шубаева Нойман был добит. Труп его бросили под койку в мастерской и закидали вещами. Залитый кровью пол быстро засыпали приготовленным заранее песком, так как через пятнадцать минут должен был прийти второй фашист”.

Вся сцена – словно из блокбастера на военную тему, начиная с эпизода с белой лощадью, верхом на которой прискакал к мастерской эсэсовец в красивой офицерской форме.

Звание унтерштурмфюрера СС (равнозначное лейтенанту) Нойман получил после посещения Собибора Генрихом Гиммлером в феврале 1943 года. Нарушу последовательность событий, поскольку есть смысл рассказать об этом визите. Его подробности вышли наружу в мае 1950 года на судебном заседании, проходившем в здании тюрьмы Моабит в английском секторе Берлина, том самом, где были написаны “Моабитские тетради” татарского поэта Мусы Джалиля. На скамье подсудимых сидел обершарфюрер СС Эрих Бауэр, отвечавший за работу газовых камер – Газмейстер Собибора, как он сам себя называл. По свидетельству Эды Лихтман, он наблюдал за процессом умерщвления людей через маленькое окошко в крыше. Но на этот раз он давал показания о другом эсэсовце, подглядывавшем в окошко за мучениями убиваемых, – Генрихе Гиммлере. К его визиту в лагере тщательно готовились, в день приезда не было обычных транспортов, в лагерь специально доставили из Люблина 300 молодых узниц-евреек, дабы он мог наблюдать работу газовых камер. Бауэр объяснил это тем, что руководство лагеря хотело порадовать высокого гостя. Женщин на два дня заперли в специальном бараке, чтобы устроить с их участием спектакль для самого главного палача. Их специально провели мимо Гиммлера по “дороге в небеса”. Гиммлер смотрел, как они раздевались, сдавали одежду и деньги, как их стригли, потом через окошко наблюдал за их мучениями в газовой камере.

Пока Гиммлер смотрел, как они умирали, будущий свидетель Моше Бахир (ему тогда было шестнадцать лет) готовил в буфете закуски. Как только раздался крик: “Он идет, будет обедать”, Бахир убежал. Если бы его увидел Гиммлер или кто-то из его свиты, ему бы не поздоровилось.

Что касается Газмейстера, то его подвела любовь к развлечениям. Спустя шесть лет, весной 1949 года, один из бывших узников Собибора Самуил Лерер гулял в западноберлинском парке с семьей и увидел Эриха Бауэра на колесе обозрения. Лерер вызвал полицию, Бауэр попытался бежать, но ему преградили путь. Он долго ни в чем не признавался, пока не привели свидетельницу Эстер Рааб, также опознавшую палача. Его судили и приговорили к пожизненному заключению. “Его жена и дочь сказали, что не верят этому, что ничего не знали о его работе, но я не верю им, – рассказывала Эстер Рааб об их показаниях на суде над Бауэром. – Все эти чемоданы, наполненные мерзостью из Собибора, которые он присылал домой регулярно. Они должны были спросить его, откуда все это”.

Вернемся, однако, к событиям 14 октября. Сверхчеловеки умирали так же легко, как те, у кого они отнимали жизнь, говорил годы спустя Томас Блатт. Печерский хотел быть как можно ближе к происходящему и в это время прятался в бараке для плотников напротив. Александр Шубаев – 26-летний горский еврей из дагестанского Хасавюрта, был в Минском лагере вместе с Печерским – принес ему пистолет Ноймана. “Не было еще четырех, когда Калимали (так Шубаев себя называл. – Л.С.) вбежал к нам в барак и положил передо мной пистолет. Мы обнялись”.

Другой герой первого эпизода восстания – Лейбл Дрешер. Именно он напомнил Нойману, что его ждут в портняжной мастерской, а позже удержал лошадь Ноймана и отвел ее в конюшню. Воспользоваться плодами восстания не смог – был убит в лесу во время побега.

Следующей жертвой восставших стал шарфюрер СС Зигфрид Грейтшус, садист, руководивший загоном людей в газовые камеры. С ним разделались Аркадий Вайспапир и 17-летний Иегуда Лернер из Варшавы, задержанный в облаве в Варшавском гетто и отправленный в Минский лагерь, где и подружился с советскими военнопленными.

“Он (Грейтшус) приказал сделать в мастерской кожаное пальто на меховой подкладке и поэтому должен был прийти в 16 часов примерить его, – рассказывает Лернер в фильме Ланцмана. – Он был приблизительно метр восемьдесят. В любом случае он был очень высокий, с широкими плечами. Огромный человек, высокий, исключительного размера. Рослый. Я видел его раньше, но, будучи рядом с ним, по правде говоря, я был ошеломлен. Будучи рядом с таким чудовищем, вы наполняетесь страхом”.

“Когда начальник караула пришел примерить макинтош, мы были наготове, – вспоминал Аркадий Вайспапир в начале 1960-х годов в письме Валентину Томину. – Он, видно, чувствовал какую-то опасность, стал недалеко от закрытой двери и велел примерять. Мастер возился с ним. Когда стало ясно, что немец ближе к нам не подойдет, мне пришлось идти на выход из мастерской. Я, держа топор, прошел мимо немца, затем повернулся и острием топора ударил его сзади по голове. Удар, видно, был неудачный, ибо немец закричал. Тогда подскочил мой товарищ и вторым ударом прикончил немца”.

“Надо было бить обухом, а я не знал этого и ударил острием, – рассказывал мне Вайспапир во время нашей встречи в Киеве 70 лет спустя. – Все произошло уже под вечер. Мы только успели оттянуть труп и укрыть его шинелями, как двери открылись, и зашел волжский немец (вахман Клятт. – Л.С.). Он спросил: “Что у вас тут за беспорядок?” Старший портной ему что-то отвечал, а другие портные по одному стали выбегать из мастерской. Когда волжский немец нагнулся над трупом начальника караула, укрытым шинелями, и спросил: “А это что такое?”, я и за мной мой товарищ топорами и его зарубили”.

А вот как этот эпизод выглядит в рассказе Лернера: “Второй немец входит. Он смотрит вокруг. Говорит, что очень грязно. Нам нужно побелить стены и немного прибраться. Потом делает шаг вперед и оглядывается. Грейтшус был спрятан под грудой пальто, но его рука торчала. Мы, вероятно, не заметили. И когда немец шагнул, наступил на руку Грейтшуса. Тогда немец начал кричать: “Вас ист дас? Вас ист дас?” Мой товарищ сразу же прыгнул вперед и ударил его. Немец рухнул от удара, затем подбежал я и ударил его второй раз. Я думаю, всегда буду помнить. Лезвие топора ударило его по зубам и высекло искры”.

Оба участника восстания, упоминая друг о друге, говорили “товарищ”. Судьба свела их на 20 минут в сапожной мастерской, в следующий раз они увиделись 55 лет спустя, в 1998 году, во время первого приезда Вайспапира в Израиль. Но еще раньше, в 1970-е годы, Печерский показал Вайспапиру групповое фото бывших узников Собибора, живущих в Израиле. “Вот этого я узнал сразу, то ли Лерман, то ли Лернер”, – сказал Вайспапир. Печерский связался с израильтянами, выяснилось: да, это Лернер.

“То, что это был Грейтшус, это точно, т. к. я и Лернер держали в руках его бумажник с документами”, – писал Аркадий Вайспапир позже в одном из писем Михаилу Леву.

С убитым ими эсэсовцем был связан характерный эпизод, запомнившийся многим собиборовцам. Печерский рассказал о нем на уже упоминавшейся видеозаписи 1980 года: “Немцы любили слушать советские песни. Мы шли строем, и Френцель скомандовал: “Запевай!” Заключенным было известно, что Грейтшус, будучи недавно в отпуске, попал под бомбежку и был легко ранен. Вот почему в тот раз они выбрали именно эту песню: “Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц, и в каждом пропеллере дышит спокойствие наших границ”. Как обычно, запевал Цибульский. В Интернете легко найти еще одну видеозапись (из фильма “Арифметика свободы”), на которой эту песню поют выжившие собиборовцы, собравшиеся в Ростове у Печерского дома несколько десятилетий спустя.

Кстати, мелодия эта была эсэсовцам знакома. В середине 1920-х годов советскую песню позаимствовали немецкие коммунисты в виде “Песни красного воздушного флота”, а спустя несколько лет у тех, в свою очередь, взяли штурмовики для своего марша.

Вернемся к событиям 14 октября, в сапожную мастерскую, где один из заключенных, Ческил Менше, колол ножницами Грейтшуса, уже мертвого, и кричал: “Это за мою маму, это за жену, это за моего ребенка”. Примерно тогда же, когда добивали Грейтшуса, Хаим Энгель отправился в гараж убивать унтершарфюрера СС Бекмана, который отвечал за работу сортировщиков во второй зоне. Хаим сам был одним из сортировщиков одежды убитых в газовых камерах и однажды обнаружил среди одежды вещи своего брата. В последнюю минуту один из тех двоих, кому было поручено убить этого эсэсовца, испугался. “И я пошел вместе с другим парнем, и мы убили этого немца”.

“Позднее, уже после побега, я узнал, как Цибульский со своей группой уничтожили во втором секторе четырех фашистов, – вспоминал Печерский. – Когда капо привел их во второй сектор, то Леон (Фельдгендлер. – Л.С.) повел их в барак, где сортировались вещи убитых людей. Взяв из этих вещей хорошее новое кожаное пальто, которое было заранее приготовлено, Леон пошел к одному из фашистов – унтершарфюреру Вольфу и сказал, что имеется хорошее кожаное пальто. Пока его никто не взял – пусть он пойдет и заберет. Жадность одолела фашиста, он пошел. Как падаль, он был уничтожен и спрятан среди вещей замученных людей. Той же дорогой последовали еще два фашиста”. Еще одному Цибульский понес “горсть золотых монет, делая вид, что хочет передать ему дневную добычу, найденную в карманах убитых. Фашист подозрительно насторожился, но Цибульский быстрее молнии вскочил на него и начал душить, тут же подскочили остальные. Фашист был уничтожен”.

Первый этап восстания прошел почти так, как планировалось: в течение часа было уничтожено 11 эсэсовцев, весь автотранспорт был выведен из строя. Перерезав электрические провода, повстанцы обесточили колючую проволоку. Все эти действия не привлекли внимания украинцев, находившихся на сторожевых вышках и других дозорных постах. В половине пятого вернулся капо Бжецкий, его и еще троих в два часа дня увел куда-то один из эсэсовцев, подпольщики подумали было, что восстание провалено. Но вскоре выяснилось, что их повели в норд-лагерь для укладки леса. Возвращение Бжецкого было очень кстати: только капо могли, не вызывая подозрений, построить колонну.