В конце концов Печерский окончательно поверил Фельдгендлеру, а тот полностью доверился ему как военному, как офицеру, который должен знать, как лучше организовать задуманное. Печерский, разумеется, кадровым офицером не был, но еще до войны прошел срочную службу, к тому же был артистичен, для успеха дела он мог просто играть новую роль, видя, как это мобилизует других. Перешли к делу. Печерский попросил информацию о минных полях и графике работы охраны: во сколько сменяется караул, где хранится оружие украинцев.

Сам он в тот момент мало что знал. Лишь общее впечатление, о котором можно судить по его показаниям следователю в 1961 году: “Лагерь Сабибур был расположен на местности, со всех сторон окруженной лесом. Он был огорожен высоким забором из колючей проволоки, высота которого достигала трех метров, а со слов солагерников я знал, что за проволочным заграждением, окружавшим лагерь, была полоса заминированной местности. Вокруг лагеря располагалось несколько вышек, на которых стояли часовые, охранявшие лагерь. Помещения, в которых мы проживали, отдельно не охранялись, однако, когда нас водили на работу в четвертую зону лагеря, то нас охраняли русские и украинцы, вооруженные винтовками, под руководством немца”. Добавлю к этому, что за заминированной полосой шириной 15 метров следовали заполненный водой ров и дополнительный ряд проволочных заграждений. Если к этому прибавить вышки с часовыми и пулеметчиками, расположенные через каждые 50 метров, побег мог показаться абсолютно немыслимым.

Печерский, по его словам, предложил Фельдгендлеру, как держать связь, дабы не возбудить подозрений: познакомить его “с какой-нибудь девушкой, не знающей русского языка”, с тем, чтобы он бывал “у нее в женском бараке под предлогом ухаживания”. И сам же предложил кандидатуру: “Я вчера заметил там девушку с каштановыми волосами”. Он был намерен приходить в женский барак будто бы для свиданий с нею, а на самом деле для переговоров с другими организаторами восстания.

Люка, как мы помним из свидетельства Печерского, работала во второй зоне – ухаживала за кроликами. Любовь нацистов к разведению кроликов общеизвестна. Именно этим занятием после войны Адольф Эйхман зарабатывал себе на хлеб в Аргентине. С места работы Люки было хорошо видно, как пассажиров очередного состава гнали в третью зону. Иногда они спрашивали ее: “Куда нас ведут?” Естественно, она не могла не знать, что там происходит.

Так и сделали. Печерский каждый вечер стал ходить к ней на свидания. В какой-то момент рядом оказывался Фельдгендлер, и они начинали играть в шахматы. Приходивший чуть позже Соломон Лейтман помогал им понимать друг друга. Люка сидела молча и курила. Печерский как-то попросил ее не курить, она ответила, что не может бросить – нервы. Большинство из 150 обитательниц женского барака занимались сортировкой вещей в первом лагере, поэтому сигарет, извлеченных из карманов тех, кому они больше не понадобятся, там хватало.

В видеозаписи, сделанной Юлиусом Шелвисом в 1980 году, Печерский рассказывает о связанном с Люкой споре между ним и Аркадием Вайспапиром. Когда последний высказал намерение бежать лишь группой военнопленных, он запретил ему это делать. И вот что услышал в ответ: “Ты будешь сидеть любезничать с девушкой, а мы будем сидеть и ждать у моря погоды”. Печерский объяснил ему, что побег должен быть только общим и пригрозил тем, что любой, нарушивший его запрет, будет уничтожен.

Из очерка Каверина и Антокольского: “Каждый вечер Печерский встречался с Люкой – так звали его новую знакомую, молоденькую голландку. Оба сидели на досках около барака. То один, то другой заключенный подходил к Печерскому и заговаривал с ним – на первый взгляд о самых обыкновенных вещах. Люка с самого начала смутно догадывалась, что вовлечена в какую-то игру. Она молча поддерживала конспирацию. Печерский был советским человеком – уже одно это возбуждало надежду Люки, ей хотелось ему верить”. Судя по всему, не только советский характер мог привлечь девушку.

Хотя Люка и служила прикрытием для разговоров с подпольщиками, они и между собой общались. Каким образом? Спустя много лет Печерский говорил Блатту, разговаривали жестами и знаками, на примитивном немецком, которым он немного владел. “Вскоре мы могли понять друг друга без посторонней помощи. Люке было всего восемнадцать лет, но она была очень умная и сообразительная”.

Итак, ей восемнадцать, ему тридцать четыре. В общем, вполне можно предположить, что история носила романтический характер. Юлиус Шелвис пишет, что Печерский был в Люку влюблен, беседовавший с ним журналист Владимир Молчанов утверждает (с его слов), что это Люка призналась Печерскому в любви. “Мы не встречались с ней, как другие молодые люди в лагере. Она была моим вдохновителем”, – из интервью Печерского, взятого Блаттом в 1980 году. Ричард Рашке особенно интересовался этой темой. Первый раз, когда он попросил Печерского рассказать ему о Люке, тот стал рассказывать и заплакал. Пытался продолжать, но не мог. То же самое подмечала будущая жена Печерского: всякий раз при упоминании имени Люки Печерский плакал. “Между мной и Люкой ничего не было”, – сказал он Ричарду Рашке. Дословный перевод – “ничего специального”. Рашке поверил: по его словам, Печерский не мог позволить себе романтическую историю, так как нуждался в энергии для организации восстания – жизни почти 600 человек зависели от него.

Так это или не так, но факт: он всегда вспоминал ее особыми словами. “Красивой назвать нельзя, мягкие глаза, полные грусти и молчаливого страдания, – из письма Томину от 16 апреля 1962 года. – Очень часто при разговоре любит поворачивать голову в сторону, при этом выделяется ее красивая головка”. В овручской рукописи Люка говорит о себе, что она некрасива, на что Саша возражает: “Не всегда в человеке нравится красота внешняя”.

С красивыми девушками в лагере обходились иначе. Вахман Эммануил Шульц, отвечая на вопрос следователя “об издевательствах, чинившихся над людьми”, показал: “Припоминаю такой случай. В лагере смерти Собибор прислуживала немцам молодая очень красивая девушка. Эту девушку немцы использовали для удовлетворения своих половых страстей, а затем в один из дней вывезли из лагеря, и она больше в лагере не появлялась. Были разговоры среди вахманов, что эту девушку немцы расстреляли. Эта девушка была еврейка”.