Когда булгаковская Маргарита вгляделась в глобус Воланда, она заметила, что на куске земли, бок которого омывает океан, начинается война. Если бы Маргарита посмотрела внимательнее, то наверняка увидела бы там этнический конфликт. За последние двадцать лет кровь лилась на Балканах и Кавказе, в Судане, Бурунди и Руанде, Ираке и Афганистане, Зимбабве и Нигерии, Испании и Северной Ирландии, Грузии и Украине, Ливии и Сирии. В некоторых местах межнациональное напряжение не перерастает в открытые вооруженные столкновения, но этнические конфликты определяют экономическую и политическую жизнь в Алжире, Малайзии, Кении…

За редким исключением, страны не имеют возможности определять свой этнический состав. Это данность. В одних, как в Китае, девять из десяти жителей принадлежат к одному народу. В других, как в России, собраны десятки крупных этносов. Но страны выбирают экономическую политику, а она в значительной степени зависит от этнического состава. Этнические конфликты влияют на экономическую политику и на мировой арене, и в маленьких деревушках, и в развитых демократиях, и в пещерных диктатурах. И там, и там политики пытаются эксплуатировать национальные противоречия. Если четко обозначить, кого считать “чужим”, можно рассчитывать на поддержку остальных, “своих”.

Там, где реальных выборов нет, диктаторы применяют тактику “разделяй и властвуй”. И что же получается? Опыт показывает, что ничего хорошего. Когда граждане думают прежде всего об этнической стороне дела, они не смотрят, коррумпирован ли политик, заботится ли он о безопасности, чистоте и образовании. Тактика состоит в том, чтобы каждый думал про политика так: “Это сукин сын, но это наш сукин сын”. За то, что гражданин имеет возможность говорить про политика “наш”, тому дается право быть “сукиным сыном”. Опыт показывает, что политики вовсю используют это право.

Результаты исследований показывают, что уровень этнолингвистической фракционализации – численный показатель этнической неоднородности – мешает экономическому росту, снижает доходы населения и ухудшает качество проводимой политики^[64]. Такие выводы уязвимы для критики: рост и доходы измерить относительно легко, а вот что такое фракционализация? Подставить в формулу численность этнических групп и их долю в населении региона не сложно, но сама численность – результат выбора множества индивидуумов. Она может зависеть от позиций, которые занимают политики перед выборами, и если эти позиции были изначально выбраны так, чтобы разделить людей по этническому признаку, то закон “высокая этническая разобщенность значит плохая политика” нельзя здесь ни подтвердить, ни опровергнуть.

Раздел может проходить по самым разным признакам. Работа Уильяма Истерли из Нью-Йоркского университета и Росса Левина из Университета Брауна основана на данных “Атласа народов мира”, выпущенного в СССР в 1964 году и опирающегося в основном на данные о языках. А в исследованиях этнического разделения и поляризации в Америке данные о языках не использовались вовсе: две важнейшие этнические группы, белые и чернокожие, говорят на одном языке. В США большую роль играет другой признак. Это страна с одним из самых высоких уровней религиозной фракционализации в мире. Не в последнюю очередь благодаря разнообразию религий в Америке наблюдается устойчивая зависимость: чем выше в стране уровень религиозной фракционализации, тем выше доходы и темпы роста.

Если проводить этнические границы не по языкам, а по расовому происхождению и цвету кожи, то внутри Америки, на уровне городов и графств, чем разнообразнее этнический состав, тем меньше местный бюджет – в том числе объем расходов на образование. При этом зарплата муниципальных служащих в этих городах выше. На уровне штатов чем разнообразнее религиозный и этнический состав, тем меньший приоритет для их жителей имеет высшее образование. Неудивительно, что в этих штатах ниже доля ребят, успешно оканчивающих среднюю школу.

То же самое наблюдается и за пределами развитых стран. В более этнически неоднородных округах Кении расходы на школьное образование ниже, чем в округах с более равномерным национальным составом. Что в странах с большим этническим разнообразием госорганы менее эффективны – неудивительно. В развивающихся странах коррупции тем больше, чем больше национальностей там проживает. Фил Кифер (тот самый экономист, который объяснял смысл рейтингов) и Филипп Нак, знаменитые специалисты по экономике развития из Всемирного банка, находят, что чем разнообразнее этнический состав, тем меньше доверия между жителями страны в целом^[65]. А доверие можно измерить не только с помощью опросов, но и собирая данные о количестве общественных организаций и клубов, в которых состоит человек, и даже о местном телефонном трафике.

Бену Олкену из Гарварда удалось найти некоторые доказательства влияния этнической разобщенности на коррупцию. В его исследовании показано, что, во-первых, в этнически неоднородных деревнях больше жалуются на коррупцию, а во-вторых, коррупции там на самом деле меньше, чем в этнически однородных деревнях. И все же это пока единственная работа такого рода. Этническая неоднородность, как правило, имеет негативные последствия. Может быть, Южная и Центральная Ява, где Олкен проводил свои исследования – сначала опросы, а потом измерение реальных результатов, – какое-то особенное место?

Имущественное неравенство – очень неприятная вещь. Этническая разобщенность – постоянный источник напряжения. Однако самая сложная ситуация складывается тогда, когда эти два фактора действуют одновременно. То есть, условно, когда имеются не только богатые и бедные, белые и черные, но и богатые белые, бедные белые, богатые черные и бедные черные. Когда люди в городе, области, стране разделены просто в соответствии с имущественным уровнем, механизм, который препятствует росту, выглядит так. И малоимущее большинство, и состоятельная элита пытаются установить неэффективный уровень перераспределения, или, другими словами, уровень обеспечения общественных благ – образования, здравоохранения, безопасности. Если этот выбор определяют богатые, налоги оказываются слишком низкими, если бедные – слишком высокими. А когда речь идет не о налогообложении экономической деятельности индивидов, а о распределении “приза” – природных ресурсов (например, нефти в Нигерии или алмазов в Руанде), то конфликт становится совсем разрушительным.

В случае же, когда категорий четыре (богатые белые и так далее) или больше, возникает еще больше проблем. Иногда состоятельное белое меньшинство может поддерживать неэффективно низкий уровень налогов (и, значит, низкий уровень обеспечения общественных благ), опираясь одновременно на поддержку бедных белых, разыгрывая этническую карту, и поддержку богатых черных, в чьих экономических интересах политика низких налогов^[66]. При этом бедные черные фактически исключены из процесса, определяющего экономическую политику, и все больше склонны видеть основных обидчиков в “национально чуждом” богатом меньшинстве. Так, израильская политика, направленная на создание палестинских “стейкхолдеров мирного развития” – слоя палестинцев, чье благосостояние напрямую связано с туризмом и торговлей, иными словами, миром и отсутствием терактов, – одновременно создавала еще больший слой палестинцев, чувствующих и классовую, а не только этническую ненависть. “Избирателей ХАМАС”, одним словом.

Казалось бы, чего проще: национальное разнообразие влечет раздробленность правительства, неспособность разных фракций договориться и эксплуатацию ловкими политиками этой неспособности. Однако экономическая политика плоха и в тех странах, где, несмотря на большую национальную разнородность, у власти находится одна этническая группировка. Дело в том, что возможность проводить границы симпатий у граждан по этническим линиям есть у политиков всегда. Этнические конфликты могут уходить корнями в глубь веков, но это не значит, что они сами по себе определяют политическое поведение индивида. Заставить гражданина видеть все в “национальном свете” – это то, что пытаются сделать и диктаторы, управляющие по принципу “разделяй и властвуй”, и демократические политики. Есть исследователи, которые считают, что даже разделение на хуту и тутси, приведшее в конце прошлого века к одному из самых кровавых конфликтов в африканской истории, было изначально чисто политическим: его придумала бельгийская колониальная администрация, чтобы облегчить управление колонией.

Гарвардские экономисты Эд Глейзер и Андрей Шлейфер описали общую тактику политиков, избиравшихся в мэры американских городов и в президенты африканских стран в XX веке^[67]. Опираясь на одну этническую группу – ирландцев в Бостоне или чернокожих в Детройте, – они в буквальном смысле выдавливали другие этнические группы из своих городов, уменьшая таким образом количество избирателей, которые поддерживали их оппонентов. Глейзер и Шлейфер назвали эту стратегию “эффектом Керли” по имени бостонского мэра, прославившегося в первой половине ХХ века. Впрочем, эффект мог бы носить имя Колемана Янга, мэра Детройта, опиравшегося в политике на беднейших черных избирателей, или даже зимбабвийского президента Роберта Мугабе, с успехом выдавливавшего из своей страны белых фермеров. О том, что такая политика всякий раз приводила к экономическому упадку, можно, наверное, и не говорить.

В России в 2005 году на выборах в Мосгордуму партия “Родина” попыталась превратить экономический по существу конфликт – между москвичами и приезжими – в межнациональный. В марте 2006 года мэр Москвы Юрий Лужков после гибели 62 человек под обрушившейся крышей Басманного рынка обронил фразу “Ни один москвич не пострадал” – еще один пример риторики, скрыто направленной на превращение экономических противоречий в политические. Вопрос о компетентности тех, кто следил за соблюдением правил эксплуатации здания, становится менее важным, если оказывается, что пострадали в результате этой некомпетентности “чужие”. У такой тактики, помимо очевидных политических преимуществ на местном уровне, есть и оборотная сторона. Чем явственнее звучит подобная риторика в одном округе или пропаганда ценностей титульной нации на федеральном уровне, тем легче местным политикам, которые опираются в своем “домене” на этническое меньшинство. Кто будет следить за качеством новопостроенных дорог, когда “они против нас”?

В США во второй половине ХХ века политики не имели возможности открыто апеллировать к этническим чувствам, во всяком случае, к разделу по линии “белые – чернокожие”. Выступить с небольшой речью на испанском не вредило: это началось еще с Жаклин Кеннеди во время избирательной кампании 1960 года. А вот говорить “они против нас”, имея в виду какие-то этнические группы, было практически невозможно: избиратели раз за разом наказывали тех, кто этим занимался. Однако талантливый политтехнолог найдет обходной путь. В 2000 году Джон Маккейн, сенатор от американского штата Аризона, имел хорошие шансы выиграть праймериз в Южной Каролине. Одна из групп поддержки его оппонента распространила листовку, в которой сообщалось, что “Джон Маккейн – отец цветного ребенка”.

Эта информация была в некотором смысле совершенно точной. Простой избиратель, конечно, понял суть дела так: у Маккейна есть внебрачный ребенок (плохо, но в данном контексте полбеды), да еще и от черной женщины (в штате – цитадели южного сопротивления во времена Гражданской войны это не всем понравится). Информированный избиратель знал, что Маккейны за несколько лет до этого удочерили вьетнамскую девочку, против чего, конечно, никто ничего бы не имел. Однако голоса тех, на кого подействовала листовка, решили дело – и техасский губернатор Буш, выиграв первичные выборы в Южной Каролине, стал основным претендентом в кандидаты от Республиканской партии. Этот эпизод иллюстрирует сразу два тезиса. Во-первых, что, неявно апеллируя к расистским чувствам избирателей, можно получить дополнительные голоса. Во-вторых, что в современном обществе невозможно апеллировать к расизму в открытую.

И вдруг… Избирательная кампания 2016 года показала, что слоган “они против нас” имеет огромный потенциал и в США. Дональд Трамп, миллиардер-телезвезда без всякого политического опыта, построил свою избирательную кампанию именно на этом. Есть “они”, другие, которые виноваты в проблемах его избирателей. Потерял работу? Она ушла в Китай и Мексику! Не чувствуешь себя хозяином в своем городе? Все деньги ушли на пособия представителям меньшинств! Сначала Трамп выиграл с разгромным счетом соревнование внутри Республиканской партии, а потом победил кандидата от демократов, опытнейшую Хиллари Клинтон. Справедливости ради надо отметить, что Трамп, со всей своей яркостью и наглостью, набрал на 3 миллиона голосов меньше, чем прагматичная и скучная Клинтон. При этом Трамп одержал убедительную победу: президентом США становится не тот, кто набрал больше голосов избирателей, а тот, кто победил в большем числе штатов; более населенные штаты имеют больший вес при подсчете. Анализ результатов показывает, что решающие голоса Трамп получил именно от тех, кто особенно высоко оценил его нестандартную и агрессивную риторику.

Среди экономистов почти нет разногласий по поводу того, как влияет этническое разнообразие на экономическое развитие города, округа, страны. Плохо влияет. Однако еще сто лет назад среди стран, которые развивались самыми быстрыми темпами, были США, Германия, Россия, это страны – плавильные котлы, в которых перемешивались самые разные нации и расы. Одна из этих стран, США, стала экономическим чемпионом и следующего, XX века, несмотря на конкуренцию со стороны более однородной Японии. Потом некоторое время казалось, что будущее за такими однородными странами, как Южная Корея и Таиланд. В XXI веке наряду с Китаем, страной высокой однородности, и Бразилией быстро растут Индия и Индонезия, огромные страны с очень пестрым этническим составом. Может быть, дело не в том, что бросают в плавильный котел, а в том, какая там происходит химическая реакция…