Часть 32

Государь Всероссийский Петр Алексеевич Романов (в обоих смыслах) на обед кушал гречневую кашу с подливкой и поджаренными кубиками мяса молодого уткозавра, по вкусу наиболее походившего на курятину. Нет, не так! Худой, субтильный с виду пацан жрал в три горла – так, что трещало за ушами. В своем неумеренном аппетите он значительно обгонял не только своих биологических сверстников Колдуна с Профессором, но также и Анастасию, Птицу и даже Кобру, которая в силу своих энергетических характеристик никогда не отличалась умеренностью в еде.

Лилия сказала, что это подселенная дедова душа подгоняет новое тело под привычные биологические характеристики. Поэтому и ужин, поданный сразу после вселения, и завтрак, и обед новоявленный обитатель императорского тела пожирал просто с волчьим аппетитом, только мясо трещало на крепких зубах. Еще за поздним ужином в кафе на танцплощадке, палочка за палочкой поглощая шашлык из того же уткозавра, Петр уже называя меня братом (то есть признав ровней), признался, что чувствует себя в теле внука как в чужом тесном кафтане, который хочется скинуть или растянуть по размеру. Отсюда и голод, как чисто подсознательное стремление ввести тело в прежние габариты. Да и силушка с выносливостью у Петра Первого были немалые, иначе как он мог много часов махать молотом в кузне или топором на судоверфи.

Кстати, о ровне. Когда после воскрешения Петра мы все вместе шли обратно на танцульки (по-Петровски «на ассамблею»), навстречу нам попался полк лилиток-уланш, возвращавшийся в пункт постоянной дислокации с ночных егерских учений. Зрелище впечатляло. Остроухие, чуть раскосые девки сверхгренадерского роста маршировали походным шагом, распевая «Не плачь, девчонка»; колыхались над строем над левым плечом стволы супермосиных, над правым – рукояти длинных кавалерийских палашей, чуть побрякивала хорошо пригнанная амуниция, мотались в ножнах на поясе штык-ножи и закрепленные на разгрузочных жилетах поверх кирас патронные подсумки с магазинами. Увидев нашу компанию, возглавляющий колонну молоденький ротмистр (капитан), из числа попавших к нам курсантов-егерей, скомандовал:

– Обожаемому командиру – троекратное «Ура»!!! Полк, равнение налево, строевым шагом марш!

И все восемь сотен лилиток, отбивая шаг, прошли мимо нас строевым, с высоты своего роста пожирая меня обожающими глазами. А у Петра, видимо, защемило в душе, когда он вспомнил, как так же, удерживая на плече тяжелые фузеи, проходили мимо него семеновцы и преображенцы. Когда уланский полк прошел мимо нас, и его строевой шаг снова сменился походным, Петр как бы ненароком спросил, сколько у меня таких солдат. Я честно ответил, что у меня есть: кавалерийский корпус в двенадцать тысяч сабель, который после спешивания превращается в хорошую пехоту, три пехотных легиона по десять тысяч штыков каждый, а также танковый полк и специальный разведывательный батальон, от которого даже черти в ужасе разбегаются во все стороны. Именно после того случая Петр перестал пренебрежительно называть князинькой Сергеем, перейдя на нейтральное «Сергей Сергеевич», а потом уже на обращение как к равному: «брат мой Сергей Сергеевич».

Далеко не каждый европейский властитель его времени мог позволить себе содержать такую армию, и в свой проигрышный Прутский поход Петр поперся с еще меньшим по численности войском. Правда, он пока не знает, что такое пулеметы и магазинные винтовки, да и артиллерия у меня не ровня местной. Мастерские «Неумолимого» наладили выпуск неплохой реплики четырехфунтовой стальной казнозарядной пушки Круппа. Плюсом этой артиллерии было то, что она могла использовать картечь, чугунные фугасные гранаты и черный порох местного производства – а значит, не зависела от поставок высокотехнологических боеприпасов. Для времен до середины девятнадцатого века включительно – это просто ужасная вундервафля. Мы еще подумаем, какие из технологий военного назначения можно будет передать всероссийскому императору Петру Алексеевичу, а какие лучше придержать, потому что из-за общей технологической отсталости он все равно не сможет воспользоваться предоставленными нами возможностями. Главное в этом деле, чтобы некоторые немирные соседи притихли, а некоторые – такие, как Крымское ханство – просто исчезли с карты мира.

Потом, после шашлычка в кафе, когда был удовлетворен первый голод тела, Петр как клещ вцепился в отца Александра, попросив уделить ему время для короткой душеспасительной беседы. Петр Алексеевич еще в первой жизни был крайне религиозным человеком, поэтому короткая душеспасительная беседа за отдельным столиком под Пологом Тишины вылилась в три с половиной часа. А чего же не побеседовать с батюшкой, когда не требуется стоять на ногах, а можно сидеть, как какому-нибудь латинянину. Было видно, что Петр с большим вниманием внимает тому, что говорит отец Александр. И то к лучшему, потому что отец Александр плохого не посоветует, к тому же, судя по особому пронзительному ощущению, которое возникало у меня время от времени, иногда к беседе с Петром Алексеевичем через своего аватара подсоединялся и сам Небесный отец.

Дожидаться завершения этого разговора остался только один я; даже позевывающая Кобра в конце концов удалилась восвояси, сказав, что завтра будет трудный день, а потому пора спать. Петр Великий, даже в теле подростка – это что-то с чем-то. Вызвали, понимаешь, проблему на свою голову, теперь расхлебывай. В ответ я ей напомнил, что, когда она давала присягу, то обязалась ради благополучия России стойко терпеть тяготы и лишения военной службы. Так как все, что мы делаем (в том числе и повторное воцарение Петра Великого) нацелено к этой благородной цели, сержанту Кобре лучше не стонать, а приложить все усилия к тому, чтобы все прошло наилучшим образом. Тем более что топором по шее, если что, достанется не нам, а охреневшим от безнаказанности боярам-олигархам. Уж их-то Петр Алексеевич непременно почикает топориком под мерку гроба. Что Ходорковский с Абрамовичем и Дерипаской, что Голицыны, Долгоруковы и Головкины – жалости к таким людям у меня никогда не было.

Когда беседа закончилась, танцульки уже завершились, оркестр свернулся и ушел, большая часть магических фонарей погасла, а остальные светили вполнакала, чтобы только запоздавшие гуляющие не спотыкались в темноте. Встав из-за стола, Петр попрощался с отцом Александром и вышел ко мне на подгибающихся ногах. По всему видно, что Птице там ловить будет нечего, потому что за позитивную реморализацию Петра Великого взялся сам Небесный Отец. Уже по дороге к Башне Силы, в которой я решил поселить своего гостя (не в злосчастной башне Власти же его селить), Петр вдруг спросил, не знаю ли я, почему у отца Александра голос иногда обычный, а иногда в нем будто начинает громыхать далекая гроза. Мол, именно в такие моменты отец Александр говорил такие вещи, о которых простым смертным, буду они хоть цари-короли, хоть императоры, даже помыслить то страшно.

– Громыхание, говоришь, брат Петр? – усмехнулся я. – Так это ты сподобился пообщаться с самим Богом-отцом, иначе еще именуемым Творцом всего Сущего. Гордись, далеко не с каждым человеком Отец идет на разговор, даже если тот беседует с его аватаром. А те, которые слышали его советы и не стали их выполнять, поступают как человек, бросивший наземь и растоптавший поданный ему хлеб. Я совершенно серьезно. Именно через это отцу Александру дана очень большая сила. Один раз он своим Словом так прихлопнул сатанинское отродье, что от того только дым пошел. Так что не думай, что перед тобой самый обыкновенный священник. Все далеко не так просто, как это кажется на первый взгляд.

Вот на этой оптимистической ноте мы и расстались. Я пошел к себе, к Елизавете Дмитриевне и маленькому Сергею, а Петр – в выделенные ему апартаменты.

Утром все завертелось с новой силой, и первым делом, встретив меня за завтраком, Петр пожаловался, что ему ночью остро не хватало денщика. Когда я его спросил – неужто невидимые магические слуги отказались его обслуживать? – он ответил, что нет, не отказались, но поговорить за жисть ему было не с кем. Насилу, мол, уснул.

Вот, блин, проблема – где ж я ему денщика подходящего возьму? Во-первых – население заброшенного города по преимуществу бабье, то есть лилитко-амазонское, хотя любая пойдет в денщицы к Петру Великому с радостью. Во-вторых – я тут же вспомнил, что из денщиков Петра Великого выходили немаленькие в нашей истории люди. То есть немогузнайки с треском вылетали обратно в полк, а вот действительно умные люди с этой должности начинали делать карьер. В-третьих – пришло понимание, что и люди в денщики к Петру нужны не простые, а такие, чтобы ему интересно было с ними поговорить, и в то же время которым эта работа была бы «по чину», а самое лучшее, если бы они были его Верными.

Пока эта мысль окончательно не оформилась, я убрал ее подальше – дозреть, а сам занялся тем, что после завтрака принялся показывать Петру товар лицом и тем попал в десятку. Такие экскурсии по незнакомым местам с показом и рассказом Петр не просто любил, а обожал. Думаю, что поле моей экскурсии были забыты и французы, и англичане, и голландцы, а всероссийского самодержца появился новый жизненный идеал. Первым делом мы заглянули в танковый парк, где, собственно, Петр, лазая по танкам и задавая тысячи вопросов командиру полка подполковнику Седову, застрял часа на три. Девяносто танков, которым наплевать, сколько перед ними вооруженных фузеями солдат противника, привели юного/старого императора в состояние трепетного восторга.

Потом мы взяли у танкистов командирский УАЗ (еще один предмет удивления и восторга) и побывали на стрельбище, где Петр пострелял по мишеням и из супермосина, и из пулемета его же имени, но на самом деле Калашникова, опробовал все три варианта автоматов – и тот, что из почти нашего мира, откуда пришел танковый полк, и тот, что из мира контейнеровоза, и тот, что из мира, из которого прямо к нам в руки обвалился майор Половцев со своими курсантами. Сначала Петра смущал слишком маленький калибр стрелкового оружия (у тогдашних фузей калибр был как у крупнокалиберных пулеметов), но потом, убедившись, что все это бьет далеко и мощно (особенно супермосин), он сменил скепсис на милость и провел на стрельбище еще полтора часа, одну за другой поражая мишени. Потом мы собирались на кавалерийские учения, но тут подошло время обеда и мы резко сменили курс, возвращаясь к нашей башне Силы.

Именно за обедом, когда Петр расправлялся со своей порцией каши с мясом, у меня окончательно оформилась мысль о том, что ему надо попробовать обзавестись своими собственными Верными. А что – Петр человек харизматичный, иначе гвардия не шла бы за ним в огонь и в воду, и к тому же в теле подростка сидит дух взрослого мужчины, а значит, «клевать» на него будут именно взрослые лилитки, а не молодняк. Переженит их на своих гвардейцах – и будет такой приплод, что через двадцать-тридцать лет (примерно во времена семилетней войны) мир вздрогнет от ужаса при одном взгляде на русских гренадеров. Но этим мы займемся немного опосля, потому что желающая покончить с Елисавет Петровной банда убийц во главе с Михаилом Голицыным уже подъезжает к Санкт-Петербургу, и после завершения экскурсии по нашим военным достопримечательностям нужно будет подготовить злодеям горячий прием. При этом участие в данном мероприятии Петра Алексеевича тоже обязательно, ведь эти мерзавцы собрались убивать не кого-нибудь, а его родную дочь.

Стремительная скачка по заснеженным просторам вынесла разгоряченных запыхавшихся коней и их вооруженных до зубов всадников, похожих на группу отставных военных, к домику цесаревны Елисавет Петровны. Усатый главарь, возглавлявший кавалькаду (по всем признакам, отставной генерал, если не более) остановил тяжело дышащего коня на небольшом пригорке.

– Эй, Гаврила, погляди, – подозвал он своего подручного, – дым из трубы не вьется и снег у двери не примят, а снегопад-то прошел уже как второго дня. Умерла она там, что ли, или как?

– Сбежала, Михайла Михайлович, – подобострастно ответил Гаврила, – как есть сбежала!

– С чего бы ей сбегать? – удивился главарь. – Где Санкт-Питербурх, а где наши дела? Откуда ей знать, что мы собрались по ее душу? Лизка всегда была девка дурная и легкомысленная, не способная ни на какое разумное решение. Впрочем, с Артанским князем, говорят, возможно все – только что он был здесь, а мгновение спустя он уже в другом месте. На нашей памяти он только так на Москве козлом скакал, но вдруг не только на Москве? Если так, и он ее упредил – то тогда ты прав, Гаврила, сбежала Лизка и искать ее бесполезно. Впрочем, давай проверим.

После этих слов главарь, не собираясь слушать возражений, тронул шенкелями бока измученного коня, и тот шагом пошел по снежной целине к домику цесаревны. Следом, издав глубокий вздох, направил своего коня Гаврила, а за ним и вся остальная банда. И никто из разбойничков не заметил, как из глубоких снежных сугробов и из-за веток заснеженных елей через прорези белых маскировочных балахонов за ними наблюдают недобрые внимательные глаза. Никто не любит наемных убийц, а в особенности тех, которые, собравшись большой вооруженной кучей, пошли убивать одинокую, слабую и безоружную женщину.

Подъехав к стенам домика, разбойники прямо из седел пытались заглянуть в окна первого этажа, но результат был нулевым. Сами стекла, забранные в частый свинцовый переплет, были размером с ладошку и не отличались качеством обработки и идеальной прозрачностью. К тому же изнутри на этих стеклах нарос такой толстый слой измороси, что будь даже эти стекла прозрачны, как вода в горном ручье, творящегося внутри с улицы все равно не было бы видно. Да и все нормальные люди знают, что если днем смотреть в стеклянное окно темного помещения, не увидишь в нем ничего, кроме собственного отражения. Такой уж закон оптики.

Одним словом, попытка подглядеть, как там оно внутри, закономерно обернулась неудачей. Тогда, подъехав к крыльцу, по команде главаря разбойники спешились и приготовились ломать дверь. Однако этого не потребовалось, потому что та не была заперта изнутри.

– Вот видите, Михайло Михалыч, – прошептал главарю на ухо его подручный, – нету никого, говорил же я, сбежала она…

– Заткнись, Гаврило! Ужо я тебя! – рявкнул главарь, распахивая дверь, неожиданно выпустившую наружу клуб белого пара.

Следом за главарем, всматриваясь в царящий внутри знойный полумрак, в дверях домика столпились и остальные разбойники, не замечая, как от покрытых белоснежным покровом кустов и деревьев позади них бесшумно отделились тени в белых балахонах, которые, едва касаясь ногами поверхности сугробов, стали стягивать кольцо окружения. В руках эти белые вестники смерти держали обмотанные белыми лентами и частично покрашенные в белый цвет уже хорошо знакомые читателям самозарядные винтовки «Мосина», происходящие из одного интересного мира. Будь тут кто-то, кому доводилось уже сталкиваться с белыми призраками, например, кто-то из нукеров потерпевшего поражения Батыя – он бы уже вопил отчаянным голосом «Ок мангус!» и стремился бы улепетнуть от этого места куда подальше, ибо близкое знакомство с вестниками судьбы способно принести неприятности пострашнее смерти. Но разбойники и их главарь об этом пока не знали и, более того, напряженно вглядываясь в дышащий неожиданным жаром полумрак внутри домика, они даже не догадались обернуться, и потому не видели приближающейся угрозы.

Постепенно, по мере того как глаза привыкали к неверному сиреневому свету, что струился внутрь через заиндевевшие окна, главарь и его подручные стали различать смутные силуэты. Любимое кресло цесаревны стояло на своем месте, и в нем даже вроде кто-то сидел, а позади кресла чернильными контурами застыли силуэты то ли людей, то ли манекенов.

– Эй, Лиза, ты здесь? – неожиданно охрипшим голосом крикнул главарь, – а ну, давай покажись, я пришел с тобой поговорить.

– Токмо поговорить? – неожиданно раздался из полумрака кресла задорный голос Елисавет Петровны. – В такой-то кумпании?

– Ага, – завопил главарь, – здесь она, сучка, хватай ее, робяты! Режь! Коли! Души! Дави!

Но Елисавет Петровна не стала с визгом метаться по каминному залу, спасаясь от неминуемой смерти. Вместо этого раздался множественный немузыкальный лязг, будто из ножен разом вынули несколько клинков. Потом раздался звук: «Хлоп!» – и в тот же момент каминный зал осветился от пола до потолка. В руке Артанского князя ярко и зло – так, что резало глаза – сиял меч архистратига Михаила. Со правой стороны от него, немного на отлете (чтобы даже случайно не приблизиться к мечу Бога Войны на опасное расстояние), высокая атлетически сложенная женщина с короткими темными волосами (ее главарь один раз уже видел в обществе Артанского князя) уверенно держала в руке пылающий зловещим багровым адским светом ятаган-махайру. А прямо за креслом торжествующей Елисавет Петровны стояли еще двое. Одного из них, похожего на смазливого красавчика-сердцееда (несмотря на проседь в темных волосах), главарь никогда прежде не видал. Впрочем, красавчик вполне уверенно держал в правой руке длинную валлону с витой гардой, острие которой было нацелено прямо в лицо нападавшим. Но это все было полбеды, даже Артанский князь с его спутницей-колдуньей. Настоящей бедой был стоявший рядом с «красавчиком» собственной персоной государь-император Петр Второй, тоже сжимающий в руке шпагу, причем выражение лица монарха-подростка было очень недобрым, и очень даже взрослым.

– Попались, хмырьки! – сорвавшимся на фальцет басом возгласил малолетний император, – ужо профосу в Тайной канцелярии будет горячая работа, неиметых подтаскивать, поиметых оттаскивать.

Увидав такое явление, сопровождавшая главаря разбойничья кодла сперва затормозила всеми четырьмя копытами, а потом, развернувшись на шестнадцать румбов и сбивая друг друга с ног, попробовала покинуть помещение. Но не тут-то было – выход из домика уже перекрыли высокорослые фигуры в белом, выставившие перед собой ножевые штыки супермосиных. Мышеловка захлопнулась. Лишь главарь пока не потерял присутствия духа, хотя и к нему в душу стало закрадываться ужасное предчувствие.

Внешне стоявший перед ним мальчишка как две капли воды был похож на государя-императора Петра Второго, полного тезку своего знаменитого деда. Но на лице этого Петра Второго не было ни следа оспенных пустул, какие обычно остаются на лицах переболевших этой ужасной болезнью, не говоря уже и о том, что трех дней, прошедших с момента, когда Артанский князь забрал к себе умирающего мальчишку, было явно недостаточно для полного выздоровления, каким бы волшебным ни был лечебный процесс. И еще – из-под оболочки Петра Второго, которая была не более чем говорящей куклой, своими отличными от настоящего Петра Второго интонациями, жестами, глухим, немного истеричным смехом, нервическими подергиваниями головы отчетливо проступал совершенно иной человек… Холодея, главарь безошибочно узнал его – это был великий дед своего бесполезного внука.

«Подменил мальчишку проклятый колдун! – мелькнула в голове главаря острая, как клинок, мысль, – уж не знаю, как, но на деда подменил! Не успели похоронить чертушку, и вот опять снова. Будет теперь нам всем небо с овчинку…»

Не успев додумать эту мысль, главарь выхватил из-за пояса пистоль и направил его на молодого государя. Щелкнул взведенный курок, но выстрела не произошло – осечка. Тогда главарь еще раз взвел курок и снова направил оружие на Петра Второго, который начал смеяться над ним таким знакомым истерическим смехом. Снова щелчок – и снова осечка. В присутствии настоящего Бога Войны честное боевое оружие выполняло именно его повеление, а не чьи-то еще. Тогда отчаявшийся главарь, уже вообразивший, что с ним станут творить палачи в застенках возрожденной Тайной Канцелярии, взвел курок в третий раз и, сунув ствол пистолета себе в рот, снова надавил на спуск. На этот раз громыхнуло вполне исправно – и мозги генерала-фельдмаршала Михайлы Михайловича Голицына (старшего), Председателя Военной Коллегии (сиречь министра обороны), кавалера орденов апостола Андрея Первозванного и Святого князя Александра Невского, а также героя множества сражений, вместе с клубом едкого порохового дыма вылетели в потолок. Финита ля комедия.

Сразу после выстрела сопровождавшие покойного разбойнички стали бросать на пол свое оружие, а потом, повинуясь безмолвному, но неукоснительному приказу, снимать с себя одежду, разоблачаясь до костюма Адама. Нагими пришли в этот мир, нагими и уйдут. У Серегина для этой банды уже было приготовлено участие в одном крайне важном, но малоприятном эксперименте по заселению настоящими людьми одного промежуточного мира, где эволюция так и не породила хомо сапиенса, ограничившись различными разновидностями вида хомо эректус. Впрочем, это уже не относится к нашему сегодняшнему повествованию.

Тем временем Петр Алексеевич укоризненно посмотрел на Серегина – мол, пошто не дал моим палачам помучить пригретого на груди аспида, чтобы выведать все его аспидские планы.

– Воин он, – хмуро ответил Серегин, – за Русь сражался много раз и был весь изранен в боях. А что в политику ввязался, так многие из нашего брата понимают в ней не больше, чем свинья в апельцинах. Вот я дал я ему тот выход, который он сам посчитал для себя достойным. Пусть теперь с ним Святой Петр разбирается. Ты бы, Петр Алексеевич, лучше брата его помучил – вот уж у кого в голове целый клубок скорпионов и ехидн. Но это немного позже, посмотрим, чего они там еще начудят в твое отсутствие. А сейчас, коллеги, давайте вернемся обратно в наше Тридесятое царство, ибо нечего нам тут больше делать.

Выслушав эти слова, Петр только хмыкнул, но ничего говорить не стал. Король Генрих галантно подал руку Елисавете Петровне, Кобра свистнула лилиткам, что им пора перестать изображать статистов, и, собрав лошадей разбойничков (вот уж ни в чем не виновные твари) тоже направляться на выход. И не стоит жалеть дешевеньких паркетов – Елисавета Петровна в этом доме жить больше не будет, теперь у нее есть жених, который скоро станет мужем, он и обеспечит девушку всем необходимым в ее будущей жизни французской королевы.

Удивительно скучное мероприятие. Моя милейшая Носительница достала меня из ножен только для того, чтобы до полусмерти напугать кучку гнусных разбойников, готовых обделаться при первом же блеске моего клинка. Они даже собрались было разбежаться в разные стороны, но единственный выход перекрывали вооруженные до зубов и серьезно настроенные лилитки, так что разбойничкам пришлось проделать обряд унижения, побросав свои орудия бандитского ремесла и разоблачившись догола. Сказать честно, я и не стала бы пить жизни ни у кого из этой банды. Все они там больные различными кармическими болезнями. Выпьешь у такого жизнь – и потом сама все оставшееся время своего существования будешь страдать от различных несчастий. Нет уж, не надо, обойдусь как-нибудь.

В компенсацию за сегодняшнее неудачное приключение моя милая Надлежащая Носительница Ника уже пообещала мне экспедицию в местный Бахчисарай за награбленными сокровищами, во время которой я смогу взять столько жизней нукеров тамошнего хана, сколько захочу. Вот это будет волнительное приключение, полное яростных схваток, во время которых мы с Никой проверим все то, чему она научилась во время наших длительных совместных тренировок. Ух, и повеселюсь я там, потешаясь над разными доморощенными деревенщинами, которые только и умеют, что пугать связанных и безоружных рабов. А теперь до скорого – Ника сейчас уберет меня в ножны, а значит, нам пора идти…

Князь Иван Федорович Ромодановский, единственный сын своего великого отца князя-кесаря Федора Юрьевича и последний в роду Ромодановских уже почти год тихо умирал в стоически переносимых мучениях от сочетания желчнокаменной болезни и подагры. Заморские лекари-шарлатаны давно опустили (или подняли?) свои руки перед этой болезнью, ну а к бабкам-шептуньям, травницам и прочим знахаркам князь Ромодановский и сам не испытывал доверия. С другой стороны, обе этих болезни являются следствием нарушения обмена веществ из-за неправильного образа жизни, злоупотребления табаком, алкоголем, большого количества мясной пищи в рационе, и так далее и тому подобное. Даже современные врачи, попади к ним на консилиум князь Иван Федорович, не смогли бы посоветовать ему никаких чудодейственных средств, а только ограничение, а еще лучше полный отказ от табака и алкоголя, ограничение потребления мясных продуктов, режим дня, чтобы без лишних волнений и по часам. Ну и, конечно, отвратительные на вкус травяные настои, которые требуется безропотно пить несколько раз в день.

«И зачем мне такая жизнь? – закономерно спросил бы у врачей князь Ромодановский, – Я в монахи не записывался!»

Жить Ивану Федоровичу оставалось чуть менее двух месяцев, но тут встал вопрос комплектования команды возвернувшегося к жизни в теле собственного внука императора Петра Великого – а тот одним из первых вспомнил о сыне своего вернейшего соратника и вельми опечалился, узнав, что тот тяжко болен.

– Не вопрос, брат мой Петр Алексеевич, – ответил на эту печаль Артанский князь Серегин, – вылечили тело твоего внука от оспы (душу лечить было уже поздно), вылечим и сына твоего вернейшего соратника от чего угодно, ибо только воскрешение мертвых лежит за пределами возможностей наших медикусов. Счас, только соберу специальную команду и вперед.

Для визита к добрейшему князю Ивану Федоровичу Артанский князь собрал действительно сильную медицинскую команду, состоящую из юной богини Лилии, мага жизни Гакимаустариоста, которого теперь никто бы не стал называть начинающим, дипломированного доктора и в то же время мага жизни Галину Петровну Максимову, а также мага-исследователя Диму Колдуна. На случай необходимости психологического вмешательства на дело пошла Анна Сергеевна Струмилина (она же боец Птица), ну и отец Александр. В качестве силовой поддержки Сергей Сергеевич назначил лично себя и Нику-Кобру. Кстати, младший князь Ромодановский действительно был гораздо добрее своего папеньки, настолько добрее, что при нем в Преображенском приказе палачи-профосы в основном занимались тем, что изнывали от безделья.

Увидев, что команда собрана и что составляют ее самые лучшие специалисты, Петр Алексеевич только кивнул. Прежде чем он вернется на российский трон и примется наводить порядок, необходимо собрать когорту верных соратников (и Иван Ромодановский один из этих людей), один из которых, самый уважаемый, официально будет считаться опекуном несовершеннолетнего императора. Еще в число тех бывших соратников, пока еще не изгадивших оказанного доверия, входили генерал-прокурор Павел Ягужинский, бывший начальник распущенной Тайной канцелярии Андрей Ушаков, и главный механик русского государства Андрей Нартов. Но верил как себе Петр Алексеевич именно Ромодановскому, и как раз с него решил начать формировать свою команду, тем более что и Ягужинский, и Ушаков, и Нартов здоровьем куда как более крепки и вполне могли подождать своей очереди на беседу, а вот князь Иван Федорович мог отдать Богу душу в любой момент. И что тогда делать, ведь Артанский князь прямо сказал, что мертвых они не воскрешают. Нет, мол, таких полномочий.

Князь Иван Федорович большую часть времени проводил в собственной постели на пуховой перине. Искривленные и распухшие от подагры ноги не давали князю нормально передвигаться. Совсем недавно все еще было не так плохо, но прошлой осенью он совсем обезножел и был не в силах передвигаться даже по собственному дому. Один из самых могущественнейших вельмож российского государства, неизменно пользовавшийся доверием государей и государынь, не имел власти даже над собственными ногами. Ужасное унижение уважаемого человека и поношение седин.

К тому же с того момента, как князь Ромодановский по состоянию здоровья попросился в отставку и получил ее, будучи уволен со всех постов, дорога в его дом фактически была забыта и заросла травой. Сильные не ходили к нему, потому что теперь он утратил всяческое влияние и больше не мог быть ни противником, ни союзников в аппаратных играх того времени. Слабые не ходили потому, что он больше не мог являться источником протекции в продвижении по службе и защитой от других сильных. Не то что в прежние времена… В таких условиях, и в самом деле, хоть ложись прямо здесь и помирай.

И вот в доме, где все давно передвигались на цыпочках в ватных тапочках, вдруг раздался топот множества ног и громкие голоса. При этом лакей, который, как совершающий пробежку фигурист, влетел по навощенным полам в княжескую горницу и растянулся ниц перед постелью, задыхаясь от волнения, смог произнести только три слова:

– Государь приехал, князь-батюшка!

– Какой еще государь, Прошка? – сурово сдвинул брови лежащий в постели князь Иван, у которого отшибло ноги, но не память, и который прекрасно помнил, что государь-император Петр Второй должен был в настоящий момент лежать при смерти с оспой, осложненной пневмонией, если он уже вообще не преставился.

– Государь Петр Алексеевич, – задыхаясь, проблеял Прошка, – самый всамоделишный, помилуй раба твоего грешного, князь-батюшка! Сюда идет вас требует!

В этот момент тяжелая дверь в горницу распахнулась и на пороге появился (несомненно, собственной персоной) государь-император Петр Алексеевич Романов. Да только вот какой? Если учесть, что это был щуплый и даже костлявый подросток со смазливым узким личиком, то Петр Второй, а если обратить внимание на позу с широко расставленными ногами и отставленной чуть наотлет тростью (которой Петр Второй в жизни ни разу не пользовался), так и вовсе получается, что Петр Первый, который Великий.

– Привет, дружище, – ломающимся баском жизнерадостно произнес непонятный визитер, – Помирать задумал, однако? А вот не выйдет! Не позволю! Рановато тебе еще, Иван Федорович, на покой под дерновое одеяльце…

Все – и откинутая назад голова, и нервное подергивание глаза, и сардоническая усмешка и даже пальцы руки, крепко сжимающие набалдашник трости – говорило князю Ромодановскому о том, что перед ним государь-император Петр Великий, напяливший на себя тело своего непутевого внука, как машкерадный костюм.

– Г-государь П-петр Алексеевич, – неожиданно заикаясь, произнес князь Иван. – Ты вернулся, мин херц Питер?

– Вернулся, вернулся, – подтвердил Петр, – и надеюсь, что надолго. Но только ты об этом не кричи, не надо, чтобы народ считал меня ожившим покойником или упырем. Пусть лучше думают, что мой никчемный внук после перенесенной тяжелой болезни взялся за ум и обнаружил свойственные нашей семье фамильные дарования. Правду будут знать только ты, Павел Ягужинский, Ондрей Ушаков, да Ондрей же Нартов. И более никто о том ведать не должен, иначе недалеко до беды.

– Да я бы и рад, – вздохнул Ромодановский, – да только болен я и стар, так что того и гляди помру…

– Так я же сказал, – сжав зубы, по-петровски топнул ногой гость, – что помирать тебе сейчас не время, и болеть тако же. Чтобы решить сию проблему, я привел с собой знающих медикусов, которые быстро поставят тебя на ноги. Бегать будешь, как в осьмнадцать лет – сперва за дворовой девкой Меланьей, а когда она позволила себя поймать, бегать тебе, кобелю, пришлось уже от розги твоего драгоценного батюшки. Помнишь?

– Помню, государь, – пересиливая очередной приступ боли, ответил князь Иван, – да вот только, наверное, встать на ноги не помогут мне уже никакие медикусы, ибо даже сам Лесток отступился от меня, сказав, что сия задача ему не по силам.

– Сей Лесток есть прохвост и шарлатан, – сурово произнес Петр, – и будет лично бит мною палкой, как только до оной палки у меня дойдут руки. А тебя будут лечить медикусы, которые так вылечили тело моего непутевого внука, что на нем не осталось ни одной оспинки. Медикусы сии из заколдованного тридевятого царства тридесятого государства, где правит князь Великой Артании Сергей Сергеевич Серегин, которому они верно служат. Этот же князь и послал со мной своих людей, чтобы подняли они на ноги мово верного слугу, дабы тот мог продолжить службу.

– Сказки, государь! – экспансивно воскликнул князь Ромодановский. – Нет никакого тридесятого царства, а вот про князя Артанского я слыхал, что он колдун, который верно служит сатане.

– И никакие не сказки, – топнул ногой Петр, – тридесятое царство есть, и я там был. А князь Артанский верно служит не сатане, но самому Господу нашему, и служба его заключается в том, чтобы боронить Русь от врагов, наказывать своим мечом злых и защищать добрых. Впрочем, что мы тут точим лясы, как две бабы на базаре…

Император обернулся и сказал как бы в пустоту:

– Брат мой добрый, Сергей Сергеевич, заходите и зовите господ медикусов, нечего князю Ромодановскому и далее проводить свои дни в пустом безделье.

Хлоп – и там, где только что ничего не было, в пространстве открылась дыра, через которую внутрь князевой горницы сперва шагнул по-иностранному одетый воин с обнаженным мечом Святого Михаила, сияющим бело-голубым светом, а за ним буквально толпой повалила куча народа, одетого в белые одежды. А где, простите, медикусы, где мантии лилового бархата, где специальные докторские шапочки, где зажатые под мышкой фолианты, где благородные седины и носы, сизые от пробования спиртовых декохтов и настоек? Зашедшие в князеву опочивальню (за исключением трех взрослых, но престранно одетых женщин) все до единого были детьми и недорослями.

– Ээ… – только и смог произнести князь Ромодановский, прежде чем Петр сделал ему знак молчать.

– Консилиум, князь Иван, – сказал император всероссийский, – не терпит суеты! Начинайте, господа медикусы.

Первой к ложу болящего подошла совсем молоденькая девушка, почти девочка. Попросив откинуть одеяло, она внимательно изучила высунутый язык, склеры глаз. Потом девочка-медикус откинула перину и, несмотря на болезненное ойканье, прощупала вздутый живот и искривленные от подагрического артрита суставы князя Ивана.

– Подагра, осложненная холелитиазом, – стараясь сохранять серьезный вид, произнесла она, – оба заболевания находятся в последней стадии, но если больной все еще жив, то мы его вытащим и полностью избавим от проблем. Не так ли, коллеги? Господин Гак, мне хотелось бы услышать ваше особое мнение по поводу отзывчивости на лечение данного пациента магической водой.

Сказав это, девочка уступила место у ложа больного молодому и весьма смазливому юноше, без всяких признаков ранней мужественности; впрочем, о противоположной ориентации этого молодого человека и его склонности к лицам одного с ним пола тоже ничего не говорило. Просто молоденький красавчик – и все.

– Что касается диагноза, уважаемая госпожа Лилия, – сказал юноша, повторив осмотр, – я с вами совершенно согласен. Вполне обычное поражение суставов из-за неправильного образа жизни и мясной диеты, осложненное камнями в почках и желчном пузыре. Отзывчивость организма на магическую воду хорошая, и лечение ею должно быть весьма эффективным. Теперь хотелось бы знать, что по поводу данного больного думает Галина Петровна и какие методы она порекомендует.

– Да-да, – поддержала мага жизни Гака девочка Лилия, – Галина Петровна, нам очень интересно, каково ваше мнение по данному вопросу?

Князь Иван приготовился к еще одному осмотру, но суховатая женщина неопределенных лет только пожала плечами.

– Хватит уже, – сказала она, – размазывать манную кашу по тарелке. Диагноз поставлен и я с ним полностью согласна, с предложенными методами лечения тоже. Там, где есть такая магическая вода как у нас, заменяющая все лекарства сразу, даже хирург умрет от тоски, ибо для него не останется работы. Одним словом, этого человека надо забирать с этого ложа скорби, доставлять к нам в заброшенный город и приступать к лечебным процедурам, ибо время не ждет и состояние его ухудшается с каждой минутой. Вот мое мнение, которого вы так ждали.

Князь Ромодановский хотел было возразить, что никуда он из своего дома не пойдет и не поедет – не только потому, что у него не ходят ноги, но и потому, что старику просто хочется, чтобы ему хотя бы дали помереть спокойно и оставили в покое. Но тут девочка Лилия наставила на него указательный палец и повелительно произнесла: «Спать!», после чего старый князь, как по мановению волшебной палочки, погрузился в глубокий черный сон, без всяких сновидений.

Распростертый в позе коврика на полу лакей Прошка с ужасом наблюдал за тем, как две бабищи огромного роста, зашедшие в горницу вслед за Артанским князем, переложили слегка похрапывающего князя с перины на носилки и поволокли в ту ужасную дыру. Впрочем, и у самого Прошки отлежаться на полу, а потом бегать по терему с заполошным криком тоже не получилось. Еще одна баба подхватила его за шиворот кафтана и, как котенка, потащила в дыру, приговаривая, что куда понесли хозяина, там должен быть и слуга.

Шесть дней длится наша эпопея с воскресшим по воле Отца Петром Великим. Но только сейчас, после сафари за бойцовыми лилитками, первый раз за все время, у нас с Петром Алексеевичем выдалась возможность сесть и обстоятельно поговорить по разным вопросам. А вопросов у одного из самых любознательных российский монархов накопилось столько, что их хватило бы не на один десяток передач «Что? Где? Когда?». Чем только в своей первой жизни Петр Алексеевич не интересовался. И плотницким делом, и кузнечным, и на токарном станке точил, и корабли строил, и бороды боярам брил, и зубы рвал, и воевал (по большей части вполне успешно), и государством управлял… Причем управлял так, что созданная им империя простояла больше двухсот лет и рухнула только потому, что у власти оказался человек, являвшийся прямой противоположностью ее основателя.

Но сначала о походе за лилитками. Хотя что там рассказывать, все было как всегда. Выбрали мы долину, где живут еще непуганые нами маги, открыли туда портал, а потом дождались, пока хозяева этих мест прознают о вторжении чужаков и вышлют против нас войско околдованных лилиток. И все. Правда, когда к нам подошло войско первого мага, владеющего верхней частью долины, мне захотелось взять старичка за бороду и подвесить на сук подходящего дерева метрах в тридцати над землей – уж больно истощенными, голодными и истрепанными выглядели его, с позволения сказать, воительницы. Такое отношение к лицам воинского звания недопустимо, будь они хоть тридцать три раза под действием заклинания Принуждения.

Чуть позже я так и сделал – благо высоких деревьев в мире Содома хоть отбавляй, и почти все они выделяют замечательную прозрачную камедь. Но сначала я дождался, пока старичок придет в себя после отката, вызванного заклинанием нейтрализации. Потом на пальцах объяснил ему, в чем он был неправ. А когда маг-содомит начал хорохориться и угрожать, одним движением руки вознес его бороду вместе с ними самим на самую высокую ветку и дополнительно несколько раз обмотал, перед тем обмазав бороду в большом наплыве смолы. Янтарь с мухами и стрекозами вы видели; а как вам янтарь с волосьями седой бороды?

И вот, когда этот типус визжал, брызгал слюной и плевался на нас из поднебесья – бомбардирский капитан Петр Михайлов, в коего Петр преобразился на время похода, и задал мне первый вопрос – мол, почто я так жестоко поступил с этим человеком?

Пришлось показать сперва на своих лилиток, которые всем лилиткам лилитки – сытые, гладкие, мускулистые и готовые за меня хоть в огонь, хоть в воду. Потом я указал на тяжело дышащие, изможденные создания, у которых даже не было сил откликнуться на Призыв, хотя призывающих к себе пред ними стояло сразу двое. Петр излучал Призыв непроизвольно и немного сумбурно, но все равно сигнал у него был очень сильный, совсем немногим слабее моего. И чтобы не мешать, я шагнул в сторону и назад, а он сделал шаг вперед, как будто перед ним стояли не полуголые лилитки в одних набедренных повязках, а одетые в зеленые мундиры семеновцы и преображенцы. Всего одно мгновение – и я почувствовал, как они вспыхнули его Призывом, отдавшись своему новому повелителю душой и телом. И только после этого я разрешил Петру раздачу хлебов и рыб – то есть сублимированных сухих пайков производства «Неумолимого», а уж воды на «запить» в ближайшей горной речке было хоть отбавляй. Вторую партию мы взяли часа через три, все прошло совершенно замечательно и даже маг умер быстро и безболезненно, так как лилитки у него находились во вполне приличном состоянии. А вот за третьей партией мы явились прямо в питомник, где навели на всех великого ужасу. После этого визита я решил, что пора сворачивать операцию и возвращаться обратно в Заброшенный Город, потому что все дела в этой небольшой долине мы уже поделали, а врываться в единственный тут небольшой городок и предавать лютой смерти всех нетрадиционно ориентированных, как это предложил Петр, мне как-то не хочется. Даже тевтоны, неразборчивые в убийствах, постарались сделать эту грязную работу чужими руками. И вот мы вернулись – и Петр, снова превратившийся в Петра Алексеевича, принялся почемучничать.

– Да почему Господь вообще позволяет существовать этому миру Содома? Да почему некоторым людям (нам, например) Господь разрешает колдовать, а всем остальным нет? Потом, по-совиному покрутив головой, Петр вдруг спросил, почему голоса лилиток в его голове перекрикивают друг друга, вместо того, чтобы, как положено солдатам, молча стоять с фузеей у ноги и ждать, что скажет начальник?

Тогда пришлось сесть и, начав с первого вопроса, приступить к неторопливым объяснениям, что Господь, то есть Небесный Отец – он, конечно всемогущ, всеблаг и всеведущ, но зачастую эти функции вступают в противоречие друг с другом, на которое накладывается неопределенность, связанная со свободой воли каждого наделенного душой индивидуума. Поэтому в момент принятия решения доминирует какая-то одна функция. Например, в случае с миром Содома Отцу надо было убрать содомитов из главной исторической последовательности, потому что всеведение говорило о том, что если этого не сделать, то последствия будут тяжелыми. При этом всемогущество предложило уничтожить нечестивцев огненным дождем, а всеблагость решила, что, быть может, грешники все-таки могут исправиться, и поэтому стоит не уничтожить их, а сослать в другой мир. А огненный дождь был всего лишь операцией прикрытия, призванной замести следы переноса. И даже в наше время, с каким бы тщанием ни искали следы Содома, Гоморры и других населенных пунктов, ничего не могли найти, ибо их уже не было в нашем мире.

– А за что тогда пострадала жена Лота? – с серьезным видом спросил Петр. – Ведь она ни в чем не была виновата, а ее превратили в соляной столп.

– А за глупость, – ответил я, – вот сунешься под руку Мастеру, когда он занят каким-нибудь важным делом, тогда и соляной столп покажется благостью. Так может отскочить, что потом костей не соберешь.

Петр усмехнулся, машинально почесав голову – видимо, в том месте, куда ему отскакивало от мастеров кузнечного да плотницкого ремесла, когда он в прошлом теле брал у них соответствующие уроки.

– Эт-то точно, – сказал он, – разозлишь мастера, получишь на орехи, а уж если разозлить Господа, так и вовсе можно попрощаться с жизнью. Но ты, брат Серегин, все же скажи, почто вы все здесь занимаетесь богомерзким колдовством, а Господь, которого вы называете Отцом, вас все равно любит?

– А потому, – ответил я, – что богомерзким колдовством мы вовсе не занимаемся, то есть не творим зла. Да и не колдовство это вовсе. Колдовство – это когда жизненную силу тянут из других людей или окружающих живых существ, что приводит к несчастьям и смертям, а мы практикуем высокую магию с использованием фундаментальных сил Вселенной. Все что мы делаем, является выполнением заданий Отца – как, например стабилизация, твоего, брат Петр, мира, в котором после твоей смерти наступил разброд и раздрай. Да, побуянили мы знатно, но при этом единственной жертвой наших действий стал Михайло Голицын, задумавший убийство твоей дочери. И то это не мы его убили, а он сам вынес себе приговор и привел его в исполнение. Все же остальные фигуранты пока живы и здоровы, и хоть некоторые считают меня жестоким и беспощадным тираном, но больше никто из них не умрет раньше предписанного срока, все они будут искупать свою вину, будучи вполне живыми и здоровыми. Оттяпать человеку башку на плахе много ума не надо. Гораздо больше ума требуется для того, чтобы придумать, какую пользу может принести этот человек, несмотря на все свои недостатки, а потом заставить его выполнять этот труд не за страх, а за совесть.

Впрочем, у самого Петра, помимо способности генерировать Призыв, никаких особых способностей не имелось, да и магический фон в его мире очень бедный, почти никакой, поэтому курс практической магии я ему читать не стал. Просто посоветовал, для того, чтобы прекратился постоянный галдеж в голове, побольше общаться со своими новоявленными Верными наяву. Ну, он сам знает, что в таком случае положено делать – чай, не маленький и помнит, как он создавал из ничего Семеновский и Преображенский полки. Строевая подготовка, тактические учения до изнеможения, а потом совместный прием пищи от пуза и прочее времяпровождение, чтобы быть все время поблизости от своих Верных. Только пусть пока не торопится одевать их в мундиры преображенцев, ибо климат для таких мундиров здесь неподходящий. Но этот вопрос мы с ним порешаем чуть попозже. Солдатская форма должна быть не столько красивой, сколько практичной и удобной в бою, а вот та форма, какую Петр перенял в Европе для своих полков, такими качествами не отличается. Пижонство в ней преобладает над удобствами, и только близкий к маскировочному зеленый цвет является каким-никаким достоинством.

В ходе этого разговора я подумал, что после того, как мы окончательно утвердим старого-нового императора на его троне, было бы неплохо организовать Петру Алексеевичу путешествие в мир Славян, в тамошний Константинополь, в котором правит император Кирилл Первый (тот еще прохвост) и добрейшая императрица Аграфена Великая. Есть ему там чему поучиться, особенно у таких талантливых людей как Нарзес и Велизарий, которые после смерти Юстиниана, обогащенные новыми знаниями и свежими впечатлениями, вернулись на службу своей родине Византии. Да я, собственно, на них и не в обиде, ведь укрепление власти наших ставленников Кирилла и Аграфены – занятие тоже немаловажное, тем более что в чужом для себя мире ни Нарзес, ни Велизарий не будут и вполовину так хороши, как на службе родной для них Империи. Вот пусть Петр и поучится у настоящих специалистов тому, как надо делать дела, тем более что совершать такие путешествия с целью повидать иные края и научиться чему-нибудь новому Петр Алексеевич любит.

Вот пусть едет и учится, тем более задачи перед обеими империями стоят схожие – восстановление истощенной экономики и хозяйственной жизни после сверхнапряжения предыдущего царствования. В Византии сейчас императрица Аграфена при помощи Нарзеса и иных умных людей пытается исправить перекосы политики Юстиниана, ради своих завоевательных и строительных проектов совершенно истощившего класс налогоплательщиков. Тем временем перед Российской империей, после периода Петровской Модернизации и тяжелейшей Северной Войны, исчерпавших экономические возможности государства, тоже стоят схожие задачи по восстановлению платежеспособности истощенного поборами крестьянства и развития промышленности, чтобы, насытив рынок, сократить импорт товаров и увеличить экспорт. Но, впрочем, как раз это-то и разъяснит Петру умнейший Нарзес.

Но это будет потом, а сейчас нам необходимо организовать встречи старого/нового Петра с господами Ушаковым, Ягужинским и Нартовым, чтобы его трон перестал висеть в воздухе, утвердившись на плечах самых верных его соратников.

Сидел себе Павел Иванович в темнице, сидел и в ус не дул. Бросили его туда Верховники еще девять дней назад, 16-го генваря, по наущению Остермана, ворога лютого и подлого, но с тех пор не было ни пыток, ни допросов. Видимо, не пришли к согласию, в чем его обвинить, или опасались его близкого (но не постельного) знакомства с вдовствующей курляндской герцогиней Анной Иоанновной, которую сами же решили звать на трон. Фактически, пока он сидел в темнице, мимо него прошло все самое интересное: исчезновение со смертного одра юного императора, появление на Москве никому доселе не известного Артанского князя Серегина. Не знал Ягужинский и о том погроме, который означенный Серегин устроил среди Верховников, и что в результате всех событий тестюшка Павла Ивановича, канцлер Головкин помре, его враг трусливый Остерман сидит тихо, как мышка под веником, президент военной коллегии Михайло Голицын застрелился (причем труп обнаружили аж в Питербурхе, в домике цесаревны Елисавет Петровны), а о семействе Долгоруковых ни слуху, ни духу.

Одним словом, когда в его узилище раздался лязг и скрежет и тюремщики начали летать как клочки по закоулочкам (били их сильно, но аккуратно, бо государевы люди, которым еще службу исполнять потребуется), Павел Иванович сначала ничего не понял. Просто зашли в его «келью» две саженного роста гренадер-девицы в кафтанах семеновского лейб-гвардии полка, взяли под белы руки и, не дав молвить даже слова, повлекли за собой в тридевятое царство, тридесятое государство.

Очнулся господин Ягужинский только тогда, когда на площади у фонтана под палящим знойным солнцем, в окружении теперь уже своих Верных, перед ним предстал единый в двух лицах государь-император Петр Алексеевич Романов. Генерал-прокурор правительствующего Сената такие вещи примечал моментально. Тело – от внука, худощавого подростка четырнадцати лет от роду, без всяких признаков оспенной болезни, все остальное – тяжелый взгляд, жесты, трость черного дерева на отлете, сардоническая усмешка на губах и немного истеричный смех, которым тот зашелся при виде недоумения своего старого соратника – были от его деда, императора Петра Великого.

– Али не ты сам, Пашка Ягужинский, звал меня с того света? – отсмеявшись, вопросил император. – Не ты ли взывал к моему гробу, стенал, что созданная мною империя без меня погибнет, требовал справедливости и защиты? Вот он я, пришел, как ты звал, прими теперь меня таким, каким я есть, и служи так же верно, как служил мне прежде. Да что ты молчишь? Неужто же ты меня не признал?

Павел Ягужинский тряхнул головой, будто отгоняя наваждение, но оно никуда не уходило; как ты не крути – перед ним стоит покойный император Петр Великий, наряженный в тело своего никчемного внука, которое ему тесно и узко. Но, видно, тело – не кафтан, сразу растянуть не получится, и именно поэтому император непроизвольно переминается на месте, поводя плечами.

– А то как же, государь, – ответил Ягужинский, – признал, да еще как признал. Скажу тебе сразу честно, что чудо это чудное и диво дивное. Не приложу ума, как же это так получилось?

Петр хмыкнул и произнес:

– Токмо по воле Господа Нашего и по заступничеству одного святого человека, попросившего за меня, я снова с вами. Внук мой оказался полным никчемой, а герцогиню Курляндскую, которую прочили на престол мои бывшие соратнички, Всевышний императрицей России на это раз видеть не пожелал. Вот и вернул Господь меня к вам, чтобы и дальше твердой рукой повел я Государство Российское к величию и процветанию.

Пропустив мимо уха ключевое слово «на этот раз», непроизвольно вырвавшееся у Петра, Ягужинский тяжело вздохнул.

– Но, может, оно и к лучшему, – произнес он, – а то тут без тебя, мин херц Питер, дела совсем наперекосяк пошли. Как Ляксандра Данилыча устранили, так больше никто ни о чем работать не хочет, все только набивают мошну. А внук твой малолетний, Петр, в это время лишь девок портил да Долгоруковских собак кормил. Слыхал уже, наверное, что друган его лепший Ванька Долгоруков, который за него свою сестрицу Катьку хотел выдать, на случай смерти твово внука-императора от оспы составил поддельное завещание, по которому хотел подсадить енту Катьку на расейский трон…

– Слыхал, – важно кивнул старый-новый император, – да только им же с того хуже стало. Никто бы его сестрицу на троне не принял, и кончили бы Долгоруковы все как один на плахе. Узурпация трона – это вам не шутки.

– Так ты же сам, Питер, принял такой закон, по которому действующий монарх может оставить после себя трон кому угодно, хоть первому встречному прохожему человеку, – удивился Ягужинский, – так какая же в том получается узурпация?

– Завещание поддельное, – убежденно сказал Петр, – значит, узурпация! Впрочем, мне уже объяснили, какую глупость я спорол, когда принял закон о праве монарха по своей воле назначать себе наследника… Сам принял, и сам же не оставил после себя никого, потому что на смертном одре мои же рука и язык меня же уже не слушались. Знаешь, как это страшно, когда твое же непослушное тело становится тюрьмой; и кричи не кричи оттуда безмолвным криком, все одно никто тебя не услышит?! Нет, больше так не будет – правило это непременно будет изменено.

– А все же, государь, – спросил Ягужинский, – если не секрет, кого ты хотел оставить на царствие вместо себя?

– Секрет! – отрезал Петр. – Те дела были, да прошли, не будем ворошить их прах, тем более что волю умирающего государя, если она не подкреплена чем-то более весомым, никто бы и не подумал выполнить. Мало завещать трон; надо, чтобы это завещание соответствовало либо древнему праву наследования от отца к старшему сыну, либо явно выраженному желанию всего войска, либо прямо высказанной божьей воле.

Немного помолчав, Петр добавил:

– Вообще-то Господь не очень часто вмешивается в наши людские дела, а если и вмешивается, то тогда ему никто не указ, даже предыдущий монарх, сколько бы завещаний тот ни написал. Одним словом, мин либер Пашка, в нашем мире о том, что в теле императора Петра Второго сидит его дед Петр Первый, он же Великий, должны знать только четыре человека. Это мои верные слуги и сподвижники: князь Иван Федорович Ромодановский, ты, начальник Тайной канцелярии Андрей Ушаков и искуснейший российский механикус Андрей Нартов. И усе. Пятый, кто бы он ни был, будет лишним. Для остальных во время тяжелой болезни императора Петра Второго посетил дух его небесного покровителя Святого Петра, который имел с ним длительную воспитательную беседу, после чего малолетний засранец наконец-то взялся за ум. Понятно, Пашка, или разъяснить еще раз?

Павел Ягужинский энергично кивнул, зная, что разъяснение «еще раз» может вылиться и в поколачивание палкой, как бывало не раз в прежние времена. Ему-то самому никогда не доставалось, а иным другим, не проявляющим понятливости, быть битыми приходилось многажды.

– Да, мин херц Питер, – сказал он, – я все понял и исполню все в точности, что бы ты мне ни приказал.

– И мин херц Питером меня тоже не называй, даже наедине, – озабоченно сказал император, – а то забудешься и брякнешь на людях – и все, конец тайне. И так подозрений будет куча с Воробьевы горы, потому что в этом теле я чувствую себя как ряженый шут на ассамблее. Тут привыкнуть надо. А сейчас идем к местному самовластному Артанскому князю, моему любезному брату Сергею Сергеевичу Серегину, чтобы обговорить, что и как мы будем делать дальше, чтобы так утвердить меня на мой же трон, чтобы ни одна тварь не заподозрила, что я – это я.

Из всего комитета, необходимого и достаточного для укрепления на престоле старого-нового императора, не хватало только бывшего главы Тайной канцелярии Андрея Ушакова. Хотя (поскольку бывших чекистов не бывает) этот эпитет можно и опустить. В нашей истории этот человек руководил политическим сыском при Петре Первом, Екатерине Первой, Анне Иоанновне и Елизавете Петровне. Всегда он был нужен и незаменим; и только во времена Петра Второго, когда страну рвали друг у друга временщики, его отстранили от дел и сослали сперва в Ревель, а потом и в Ярославль. Но и Ярославль находится не на Луне, поэтому господин Ушаков, благодаря многочисленным знакомствам, был хорошо осведомлен о том, что происходит в Петербурге, и особенно хорошо о том, что творится в Москве.

Поэтому Андрей Иванович ничуть не удивился, когда в его горницу, где он чаевничал в полном одиночестве, прямо из моего кабинета шагнули император Петр Второй, Иван Ромодановский и Павел Ягужинский. И то, что Петр Второй не совсем Второй, а на самом деле Первый, он просек после первой же минуты собеседования. Ну а как же иначе – ведь Андрей Ушаков знал старого императора с 1691 года (когда поступил на службу в лейб-гвардии Преображенский полк) и до самой его кончины*. Принял он этот факт переселения душ вполне спокойно и тут же начал перечислять людей, которые будут помехой началу нового самовластного царствования. Пришлось прервать Андрея Ивановича и сказать, что такие дела с кондачка да на ногах не решаются. Мол, это государю Императору Всероссийскому хорошо – тело у него молодое, совсем новое, и к тому же недавно подремонтированное, а остальные присутствующие – люди немолодые, каждый со своими болячками; а посему просим проследовать в наш конференц-зал для обсуждения животрепещущих вопросов в комфортной обстановке.

По мнению Андрея Ушакова, главная проблема, подлежащая обсуждению, заключалась в том, что четырнадцатилетний император Петр Второй формально является несовершеннолетним и что обязательно найдутся люди, которые потребуют установления над ним жесткой опеки. В ответ я для наглядности начал загибать пальцы, перечисляя, кто из «верховников», являющихся коллективными опекунами малолетнего императора, к настоящему моменту умер, а кто запуган нами до полусмерти. После моих слов Павел Ягужинский заметил, что вообще-то все вопросы могут решить лояльные молодому императору войска, которые заставили бы замолчать интриганов и временщиков. Но вся проблема заключается в том, что «старый» Петр Второй не снискал большой любви ни в гвардейских, ни в армейских полках, а посему данный вариант выглядит весьма сомнительно.

– Не так уж и сомнительно, – ответил я, – так уж получилось, что командир Семеновского полка гвардии майор Степан Андреевич Шепелев – человек, на этой должности достаточно случайный и вследствие этого преданный лично императору, а не кому-то из вельмож. После смерти Петра Великого, и особенно после воцарения Петра Второго, на коне оказались преображенцы, которыми верховодили Долгоруковы. Столица вместе с малолетним императором перебралась обратно в Москву, Преображенский полк последовал за императором, а вот Семеновский полк «забыли» в приходящем в упадок Петербурге. У семеновцев искала поддержки опальная цесаревна Елисавет Петровна, и эту поддержку (пока в неопределенном виде) ей обещали… Тем более что Михаил Михайлович Голицын, единственный человек, который мог приказывать семеновцам (помимо императора), теперь уже точно никому и ничего не прикажет, потому что раскинул мозгами по потолку в сиротском домике все той же Елисавет Петровны.

– Так этому чертову изменщику и надо! – рявкнул было Петр, но потом немного подумал и сменил гнев на милость: – А с семеновцами, брат Серегин, ты это хорошо придумал – люди они верные и не чванливые. Преображенцы, конечно, тоже были хороши, но теперь долгоруковскую заразу из них еще выводить и выводить.

– Государь, – склонив голову, сказал Ушаков, – но как же нам быть, если Семеновский полк квартирует в Петербурхе, а действовать надо в Москве? Пешим маршем не менее двадцати ден пути…

Али ты совсем постарел, Андрюшка, али поглупел? – рассмеялся император. – Ты сейчас и вообще в тридесятом царстве находишься, а пришел ты сюда в два шага. Для князя Артанского, когда он того хочет, и вовсе не существует расстояний. Прямо как в сказке – одна нога здеся, а другая уже тама. И неважно, скольких он за собой проведет – двух человек или целый полк. Не так ли, брат Серегин?

– Именно так, Петр Алексеевич, – кивнул я, – в пределах уже разведанных миров можно ходить как угодно – вдоль или поперек, хватало бы магического фона. А в новые, еще неизвестные миры, дорогу нам может открыть только сам Создатель, когда дает задание по исправлению всего того, чему подлежит быть исправленным. И хорошо, что так, потому что заблудиться в нагромождении мировых линий гораздо проще, чем в трех соснах.

– И что, – спросил Ушаков, – неужто так сразу, когда одна нога здесь, а другая там, возможно зараз отправить целый полк?

– Да что полк, – отмахнулся я, – вот когда громили авар – так тогда мы из мира в мир вводили целый кавалерийский корпус в двенадцать тысяч сабель. Вот это было дело. А полк что – промаршировал через портал строем под барабанный бой с распущенными знаменами, и все тут…

Павел Ягужинский тоже хотел что-то сказать, но Петр раздраженно махнул рукой.

– Да ладно вам! Заладили, как бабы на базаре – что там, да как там, – прикрикнул он на своих соратников. – Если Артанский князь сказал, что проведет Семеновский полк в Москву за два шага – значит, проведет. И точка! Я тут узнавал уже, что не было еще такого случая, чтобы Сергей Сергеевич что-нибудь пообещал и не сделал. Так что, брат Сергей, давайте, не мешкая, отправимся к семеновскому полку и поднимем его в ружье. Дел у нас множество, и мешкать поэтому невместно. А что касается майора гвардии Шепелева, то ежели сослужит он мне службу как надо, то тогда обещаю из майоров гвардии перевести его сразу в генерал-майоры и дать ему под команду дивизию, в которую мы скоро развернем нынешний Семеновский полк. Пора и моим Верным девкам учить военное дело самым настоящим образом, а помимо того, рожать государству российскому таких чудо-богатырей, чтобы потом устрашилась вся Европа…

– Ваше Сиятельство, Анна Сергеевна, возьмите меня с собой, ну пожалуйста, я вам пригожусь!

Я когда это услышала, то чуть не обалдела. Ну просто вылитая Елена Воробей, телевизионная недоделанная юмористка петросяновского пошиба. Можно сказать, привет из дома. Хотя звали докучливую девицу отнюдь не Еленой, и фамилия ее была не Воробей. Александра Александровна Меньшова, в просторечие Сашка. Та самая девка-замарашка, которую мы извлекли сюда вместе с умирающим Петром Вторым. Правда, сейчас она замарашкой быть перестала и стало видно, что это было совсем не ее естественное состояние. Так что первое впечатление о ней надо признать ошибочным.

Если присмотреться, то видно, что платье свое девушка Саша носит с достоинством, а не как мешок с тремя дырками. Движения плавные и аккуратные, ступает не косолапя. На танцульках ее никто не видел, но это еще не показатель. Может, она шифруется, может, просто стесняется, а может, ее не отпускал строгий хозяин. Миловидный овал личика, розовые щечки, чуть тронутые местным загаром, васильковые глаза с поволокой, а пшеничная коса такая толстая, что я даже губы облизнула, представив, какую замечательную прическу можно соорудить из этих пышных волос до пят, никогда не знавших никаких хеден шолдерсов. И возраст у нее, наверное, лет пятнадцать-шестнадцать, не больше. Сиськи, попка, щечки, губки и все, что положено, уже есть, а мозгов ни в каком виде еще нет. Но это не основание бросать человека на произвол судьбы. От большого счастья с нами не уходят, в основном это судьба полных сирот, вроде Асаль или Руби, которым нечего терять, кроме самой жизни, а приобрести они могут свободу, человеческое достоинство, чувство безопасности и еще много чего. Если эта Сашка просится с нами, то, значит, и ее дома не ждет ничего хорошего. Еще один потерянный детеныш, которого требуется подобрать и обогреть.

Кстати, во многих русских сказках это «возьмите меня, я вам еще пригожусь» частенько встречается, и ведь что характерно – эти случайные попутчики главному герою обычно пригождаются, да так пригождаются, что без них и вовсе бы ничего не вышло. Так может, и мне стоит повнимательнее присмотреться к кандидатке в «гаврики» и вынести о ней соответствующее непредвзятое решение? А вдруг и в самом деле пригодится девица Сашка? Но поскольку Сергей Сергеевич у нас категорически не приветствует котов в мешке, для начала эту девицу требуется подвергнуть всестороннему обследованию – кто она, откуда и чем дышит. По счастью, по своей, чисто медицинской части, Лилия Сашку уже осматривала и выдала заключение, что девица полностью здорова и для своего возраста гармонично развита. А это, опять же, говорит о том, что до самого последнего времени Александра жила во вполне комфортных условиях, не переутруждалась на тяжелых работах, не мерзла, не голодала и не подвергалась обычным для своего времени побоям. Одним словом, загадка; а там где загадка, там нужна и разгадка.

– Погоди ныть, Сашка, – резко сказала я, – тебе еще никто не сказал «нет». Прежде чем я дам ответ, нам сначала требуется поговорить.

Слезы у Сашки сразу высохли, и она изобразила на лице полное внимание и повиновение.

– Я готова честно-честно ответить на любые ваши вопросы, Ваше Сиятельство, – закивала она головой, – честно-честно, на любые.

– А ты и не сможешь, – суровым голосом произнесла я, – не ответить на мои вопросы или же солгать. Это просто исключено. Поэтому, если хочешь отправиться с нами, то лучше сразу рассказать мне, откуда ты родом, как твое настоящее имя и кто были твои родители. Обещаю, что мы не будем тебя наказывать за честные ответы, какими бы они ни были, но любая ложь будет наказана обязательно. Понимаешь?

– Понимаю, Ваше Сиятельство, – снова всхлипнула Сашка, утирая нос, – я думала, что вы добрая, а вы вот как…

– А я и есть добрая, – ответила я, – и не называй меня больше моим сиятельством. Вместо того лучше давай рассказывай. Чем скорее ты поделишься своей историей, тем быстрее все закончится. Обещаю, что я никому ничего не расскажу и все твои секреты для всех остальных так и останутся секретами.

– И вы ничего не скажете ни Его Светлости Сергею Сергеевичу, ни государю императору? – с недоверием переспросила меня Александра.

– Ничего и никому, Саша, – подтвердила я, – твои секреты останутся только твоими. Вашему государю вообще необязательно знать о том, что ты уходишь вместе с нами, а Сергею Сергеевичу я просто скажу, что ему беспокоиться незачем.

– А если беспокоиться есть о чем? – упрямо произнесла Александра, – вы же еще не знаете, в чем там дело, а уже обещаете, что никому ничего не скажете…

– Ладно, Саша, – сказала я, – не хочешь говорить, и не надо. Только вот путешествовать по мирам – а это не такое уж безопасное занятие – лучше всего вместе с людьми, которые доверяют друг другу целиком и полностью. Если не хочешь оставаться в своем мире – и не надо, найдем тебе теплое местечко на одной из нижних площадок. Хочешь, например, выйти замуж за тевтона или за древнерусского воина, или за дворянина времен Смуты? Любой доступный вариант может быть к твоим услугам, кроме одного. Если не можешь наскрести в себе храбрости и доверия, чтобы рассказать мне свою историю, то в верхние миры ты с нами пойти не можешь. Это однозначно, как говорит Сергей Сергеевич.

Сашка посмотрела на меня своими мокрыми васильковыми глазами и глубоко вздохнула.

– Ладно, Анна Сергеевна, так уж и быть, расскажу я вам все как на духу, – произнесла она, – но только ведь потом вы меня все равно прогоните, так что без разницы. Слушайте. Меня и в самом деле зовут Александрой, как я и сказала, но это только часть правды. Моим батюшкой является, то есть являлся, светлейший князь Римской Империи Александр Данилович Меншиков, а мать моя была домашнею прислугою, которую он обрюхатил от большой страсти, бо моя матушка в молодые годы была дюже красна, даже краше, чем я сейчас. Когда я родилась, матушка моя померла от горячки, а батюшка поклялся, что воспитает меня как свою дальнюю родственницу, благородную барышню, даст богатое приданое и выдаст за молодого офицера. А дальше, мол, все будет зависеть от меня. Сумею сделать мужа из поручиков генералом – стану генеральшей. Не сумею – до глубокой старости буду прозябать вместе с мужем в капитанских чинах в дальнем гарнизоне. Потом батюшка попал в опалу, но перед ссылкой в Березов сумел пристроить меня под чужим именем к во дворец анпиратору Петру Второму.

Александра вздохнула и, покраснев, продолжила:

– А дальше вы, Анна Сергеевна, все уже знаете. Молодой анпиратор, хоть был дурак дураком, но меня привечал. Завсегда звал постелю погреть. Ты, говорил, Сашка, сладкая, как медовый пряник. А тот, который сейчас вместо него внутри сидит, меня вовсе не примечает. Будто я для него пустое место. Злой он. Чуть что не так, как даст подзатыльник – аж искры из глаз…

– Вот видишь, Сашенька, – сказала я, расчувствовавшись, – ничего такого, чтобы я стала относиться к тебе хуже. Ведь ты же не выбирала, где и как тебе родиться. А остальное – сущая ерунда, которая не помешает нам взять тебя с собой. Единственное, что я тебе скажу, так это то, чтобы ты пока не торопилась повторять тот женский опыт, который был у тебя с императором Петром. Однажды ты встретишь того человека, которому захочешь отдать всю себя, а отдавать уже будет нечего, потому что каждодневный блуд притупит остроту ощущений, и вот тогда ты почувствуешь настоящее несчастье; а впрочем, решать это уже тебе самой, я могу только советовать.

– Спасибо, Анна Сергеевна, – в пояс поклонилась мне Александра, – за доброту вашу неземную да за хороший совет. Если бы вы знали, какая я сейчас счастливая! И все через вашу доброту. На сем позвольте откланяться, теперь мне надо побыть одной и хорошенько обо всем подумать.

– Александра, – окликнула я девочку, – если можешь, приходи сегодня на танцульки. Если ты хочешь уйти вместе с нами, то развлекаться ты тоже должна как мы. По крайней мере, тебе пора начинать учиться этому нелегкому искусству.

– Спасибо, Анна Сергеевна, – сказала Александра, – я обязательно приду.

Вообще-то нрав у меня всегда был спокойный. Едва ли на свете существовала такая вещь, которая могла бы меня сильно взволновать. С самого рождения я жила довольно скучной, неторопливой жизнью, не испытывая при этом особых потрясений. Я привыкла к такой жизни и считала, что так будет всегда – ну, по крайней мере, еще довольно долгое время, пока мой папенька сможет меня опекать. Потом он выдаст меня замуж и обязанность обеспечивать мое благополучное существование ляжет на моего супруга. Но однажды папенька попал в опалу и был отправлен в ссылку в Березов, а я пала ниже самой грязи. Последнее, что он успел сделать, это устроить меня горничной к малолетнему императору Петру Второму, при котором я была даже не полюбовницей, а служанкой и грязной дешевой подстилкой. Хорошо хоть Долгоруковы не дознались о том, кто я такая. Это были страшные люди, от всей души ненавидевшие папеньку; узнав, что я внебрачная дочь Александра Данилыча Меншикова, они бы меня просто уничтожили.

Потом молодой император заболел оспой – и тот же час, опасаясь страшного поветрия, его покинули все те, кто вымаливал ранее милости у подножия трона этого мальчишки. Осталась я одна. Во-первых, мне некуда было идти. Во-вторых, я считала нечестным бросить его одного. Жалость ко всем болящим и страдающим – наша исконно русская бабья черта. Анпиратор умирал, и если бы он все-таки умер, меня бы, наверное, похоронили одновременно с ним, чтобы не болтала о том, как весь двор разбежался от ложа умирающего. Но потом явился Артанский князь вместе со своими людьми – и все перевернулось с ног на голову. Мой привычный мир рассыпался в прах, а вместо него образовалась пустота… И пустота это настоятельно желала быть заполненной.

Кроме того, оказалось, что я сильно ошибалась, думая, что ничто не сможет взбудоражить мою душеньку. С тех пор, как я свела знакомство с людьми Артанского князя, я удивляюсь чисто каждый день. И не просто удивляюсь. Меня начали одолевать странные мысли и желания – мне нестерпимо захотелось быть похожей на этих людей… Мне хочется знать все то, что знают они. А самое главное – быть с ними, чтобы считали меня своей и приобщали к своим представлениям о миро… миро… мироздании. Этим словом люди Артанского князя называют все сущее, сотворенное Господом. Ведь оказалось, что об этом самом мироздании я ничегошеньки-то и не знаю, как и большинство людей, в каком бы из миров они ни жили… Словом, меня так тянуло к этим людям, что я набралась смелости и пошла прямо к самой княгине Анне Сергеевне. Ну а к кому еще могла я пойти, в самом деле? Правильно – только к ней, ведь я сразу почувствовала, что она добрейшая душа и не прогонит меня, а хотя бы выслушает.

Но, честно говоря, было и немного страшно – а вдруг она мне откажет? И я сильно волновалась, когда начала разговор с ней. Но она хорошо меня приветила и с пониманием отнеслась к моему жалкому лепету… Наверное, я казалась ей глупышкой… Хотя почему казалась? С некоторых пор я и сама стала осознавать, что не блещу ни умом, ни сообразительностью. Раньше-то я о таких вещах как-то и не задумывалась…

Так вот – явилась я к этой Анне Сергеевне, да и выложила ей всю правду про себя, как на духу. И она – вот радость-то! – сказала, что принимает меня в число своих подопечных… Ну, дала несколько мудрых наставлений, от которых мне не то чтобы стыдно стало, да просто поняла я, что неправильной была моя жизнь до этого… Но что все можно вполне исправить! И никто не осудит меня за мои прошлые грехи, в которых я искренне раскаиваюсь. Ох, ведь эта княгиня Анна Сергеевна – ну чисто ангел небесный! После разговора с ней у меня прямо на душе посветлело… Насколько Артанский князь Сергей Сергеевич суров, настолько Анна Сергеевна добра.

Между прочим, пригласила она меня бал. Она, правда, это другим словом назвала, смешным таким – «танцульки» – ну то есть от слова «танцевать». Так вот, я и стала готовиться. Что я, балов не видела? Поучаствовать в них, правда, не довелось, но я способная к танцам весьма – и, если нужно, могу станцевать не хуже господ… Не зря ж втихую, когда одна-то оставалась, разучивала на паркете все эти па, воображая, что и я знатная и богатая особа, и что назначаю очередь своим кавалерам, и что все восхищаются моей грациозностью и искусностью…

Но тут меня ждало несколько ээ… открытий. Нет, даже так – потрясений. Ну, начались они с того, что ко мне заявилась та самая… (эх, не советовал батюшка произносить это слово всуе, чтоб беду не накликать) ну, скажем так – рогатая барыня Зул. Она тут навроде графини, и ее побаивается даже цесаревна Лисавет Петровна, которая все же сподобилась выйти замуж за короля. Это госпожа Зул принесла мне одежду. Вот, говорит, тебе наряд для танцулек. Я, когда посмотрела на принесенное, решила, что это шутка такая. Где длинное платье с пышными рукавами, с кринолином, турнюром и множеством нижних юбок, тяжелое от нашитых украшений настолько, что барышня едва стоит на ногах? Вместо сияющего великолепия передо мной лежал скромный кусочек чего-то розового, судя по его размерам, больше похожий на панталоны. Но это оказалось платье! Платье! Подумать только – платье размером с панталоны… Короткое… Я долго сомневалась, что это и вправду верхняя одежда, чем рассердила госпожу Зул. «Ты видишь, в чем хожу я? – нахмурившись, спросила она, уперев руки в бока, точно злобная кухарка, – так вот – сие платье похожего покроя. Я же ношу! А? Что ты там бормочешь? Ах, ты думала, что на бал другие платья положено надевать… длинные, ага… – она скептически осмотрела меня с ног до головы – я аж вся сжалась под ее пронзительным взглядом – и, хмыкнув, произнесла: – Знаешь что, милая моя, с твоим ножками просто грех носить эти ужасные длинные юбки… А ну-ка, быстро надевай и не спорь со мной! Я, между прочим, потратила много времени и усилий для того чтобы подобрать тебе это платье, а ты тут еще выделываешься!»

Я мало что поняла из ее высказываний о грехе, но, поскольку я побаивалась этой госпожи Зул, то мигом натянула на себя это так называемое платье (срамота на лямочках – вот более подходящее название). Дьяво… тьфу, то есть госпожа Зул, осмотрела меня, попросила обернуться кругом, одобрительно улыбнулась, и затем подвела к зеркалу. «Ну что, разве ты выглядишь не восхитительно? – промурлыкала она, приобняв меня за плечи, и подергивая хвостом от удовольствия. – Ну скажи честно – ты же себе нравишься?»

Ну что я могла ей ответить… Наверное, было бы слишком долго рассказывать о том, что я почувствовала себя в этом платье совершенно по-другому. Будто какая-то частица моей души внезапно освободилась от тяжкого груза… Как раз в этот момент, разглядывая себя огромном трюмо, я впервые ощутила, что на шажок приблизилась к «этим людям», на которых так хотела быть похожей. И таковой меня делало именно это платье – бледно-розовое, обтягивающее, чуть выше колен, без всяких там кружев, бусин и оборок. Я казалась в нем удивительно стройной и высокой… И я, покраснев от нахлынувшего счастья, только прошептала: «Да…»

«О, постой-ка, у меня же и туфли припасены!» – воскликнула дья… то есть госпожа Зул, и торжественно вынула из коробки пару странных туфель – кремового цвета и на чудовищно высоком каблуке… Впрочем, непроизвольно глянув на обувь самой госпожи Зул, я убедилась, что ее каблуки еще выше.

Словом, я безропотно стала учиться ходить на этих каблуках – и очень скоро у меня это стало получаться (Зул сжалилась надо мной и что-то там наколдовала, после чего держать равновесие стало значительно легче). Ну и вообще – надев это платье, я стала стремительно меняться, и сама при этом ощущала ту скорость, с какой происходят эти перемены. «Я стану такой же, как они, – упрямо повторяла я себе, – я сделаю все для этого, я буду очень сильно стараться!»

Настроив себя таким образом, я уже не сопротивлялась ничему – ни тому, как Анна Сергеевна и госпожа Зул наносили на лицо так называемый «макияж», ни тому, как мне делали прическу… И мне было крайне приятно (хоть и малость неловко) ощущать себя этакой важной персоной, будто бы и сама я какая графиня или княгиня… Все-все, что в результате этих действий произошло с моим внешним видом, мне понравилось. Я смотрела в зеркало и постепенно привыкала к себе вот такой – другой, непохожей на прежнюю, но зато похожей на тех, в чье общество я так настойчиво стремилась попасть…

А когда сумерки упали на землю этого удивительного мира (тридесятого царства), мы все вместе отправились на бал, то есть на танцульки – я и те, кто занимался мной. Стараясь не показать себя неотесаной деревенщиной, я старалась не пялиться по сторонам, когда мы приближались к бальной площадке (или как назвать – «танцевальной»?). Удивительного было много, и мне стоило больших усилий сдерживать изумленные восклицания. И сердце радовала мысль, что я еще много раз все это увижу, и даже смогу и разглядеть, и потрогать…

Ну, а сами танцульки меня просто потрясли. По сравнению с ними привычные мне балы, которые я так любила тайком наблюдать, казались мне теперь сборищем сонных и вялых личностей. Но как отплясывали на этих «танцульках»! Кстати, не было никаких музыкантов – музыка, казалось, звучит прямо из воздуха.

Конечно, поначалу меня многое коробило (движения там и прочее), но я все время напоминала себе, что должна привыкнуть к подобным вещам… В основном танцы были быстрые. Но иногда начинала играть удивительная, волшебная, медленная музыка – и тогда принимались танцевать пары. Они двигались плавно и томно, и, казалось, были погружены в музыку и друг в друга… Странные танцы! Но для всех участников, конечно же, в них ничего странного не было. И что поразительно – женщины вполне могли пригласить на танец мужчин; да, собственно, в большинстве случаев так и происходило. «Не теряйся…» – шептал мне кто-то на ухо. Но для меня было немыслимо пригласить мужчину – я даже этого представить себе не могла. Естественно, от меня не укрылось, что женщины здесь имеют явное численное превосходство над мужчинами. И потому практически все кавалеры каждый медленный танец были заняты, а дамы, которые остались без пары, в это время стояли в сторонке. Мне даже в голову не могло прийти, что меня могут пригласить! Ну кто я такая? Тут так много блистательных женщин самого разного вида – разве кто-то из мужчин обратит внимание на мою скромную персону?