Глава 5
Неодолимый ход истории
Я давно подозреваю, что весь мир развивается по некоей единой матрице. Как и все живое, общество тоже имеет свои законы развития. Формы могут быть разными, но вектор развития – общий для всех. От массовой нищеты – к удовлетворительному достатку, от абсолютного бесправия – к относительной свободе и гражданским правам. От массового невежества – к образованности. От варварской жестокости – к большей гуманности. От агрессивной экспансии – к мировому порядку. От примитивных орудий труда – к высоким технологиям. Другими словами, в моем представлении мир в целом движется от худшего к лучшему, от низкого – к высокому и в сфере экономической, и в общественном устройстве. Казалось бы, как далеки друг от друга культурно, исторически и даже географически Япония и Россия, Америка и Индия, Аргентина и Франция, но повсюду их развитие привело к единой точке – рыночной экономике, то есть к капитализму.
Пусть и на разном уровне развития все эти страны также объединяет демократическое устройство. Даже Россию специалисты определяют как гибридную демократию, то есть как общество с элементами автократии и рядом фасадных демократических институтов. Но все же как демократию. Интересно, что и Китай, преодолевая коммунистические догмы, практически тоже плывет в эту гавань. На мой взгляд, это только вопрос времени. Путь к рыночной экономике и демократии мало похож на широкую магистраль, движение по ней редко бывает линейным. Возможны срывы, ложные повороты, окольные дороги, ускорение и замедление. И практически всегда это преодоление чьих-то интересов, устоявшихся традиций, стереотипов, борьба нового со старым. Каждая страна движется по этому пути с разной скоростью, своим способом, но пункт назначения у них один и тот же.
Вот и мы, окончательно окоченев в объятиях советской власти, сбросили ее однажды, как тяжелый бессмысленный груз, и в радостных ожиданиях светлого капиталистического будущего присоединились к остальному миру. Но тут даже самые нетерпеливые, самые несогласные из нас – те, что всей душой желали падения советского строя и не могли дождаться нового, – даже они, увидев капитализм вблизи, у себя дома, ужаснулись.
Неудивительно. Точно так же крайне неприглядно выглядел капитализм, когда он только начинался в Америке полтора века назад, когда пропасть между богатством и бедностью, казалось, не имела границ, когда власть неизменно выступала на стороне капитала, а сильные мира сего были главным, если не сказать, единственным бенефициаром тех замечательных принципов, которые «отцы-основатели» заложили в устройство молодого государства.
Это было время, когда Америка вступила в пору заводов, машин, а самое главное – железных дорог, которые, опоясав всю страну, объединили отдельные производства в целые индустрии. То было время, когда могущество хозяев дорог не знало границ. Росчерком их пера решались не просто судьбы заводов и фабрик, а жизнь целых городов. То было время бурного развития промышленности, на глазах менявшее сельскую Америку. Время, открывшее невиданные ранее перспективы для толковых и энергичных людей. Наиболее предприимчивые из них сумели вырваться далеко вперед, создав первые в стране нефтяные и угольные империи. Причиной их появления стал экономический бум, начавшийся после окончания Гражданской войны в 60-е годы XIX века.
Именно тогда страна узнала имена своих новых героев: Рокфеллер – нефтяная империя, Карнеги – сталь, Вандербильд – железные дороги. Империи росли как грибы после дождя: соляная, хлопковая… Новые хозяева жизни сумели захватить рынок, аккумулировали гигантские ресурсы и уже были в состоянии подстраивать под себя жизнь остальных американцев, оставляя беднейшим из них мало шансов на выживание. Вздутые цены на продукты, жилье, любые товары, мизерные зарплаты и нечеловеческие условия труда. Люди жили в кошмарных условиях – в грязи, неимоверной тесноте, на фабриках то и дело происходили несчастные случаи, не действовали никакие санитарные нормы. В период ранней индустриализации работа продолжалась по 16‒18 часов в день, шесть, а то и все семь дней в неделю.
Сверхбогатые люди появлялись повсюду, где рождалось индустриальное общество – в Америке, Англии, Франции, России. Эти люди, сумевшие аккумулировать в своих руках большой капитал, и создавали промышленное производство. Видимо, таков естественный ход развития, объективно идущего на пользу всего общества. Но спустя какое-то время, когда появляются гигантские монополии, возникает и необходимость в тщательном контроле за их действиями.
В какой-то момент власть монополий в США казалась безграничной. Но, когда олигархи очевидным образом стали поперек интересов страны, над ними стали сгущаться тучи. Тучи явились им в лице нового президента Теодора Рузвельта (1901‒1908 годы), который и обрушился на олигархов. Но ради чего, ради каких национальных целей была объявлена эта война? Парадоксально, но, как объяснял мне американский историк Эдгар Харт, Рузвельт воевал с крупнейшими капиталистами, чтобы спасти… капитализм:
Рузвельт и его окружение, видя, как в стране нарастают рабочие волнения, как множится нищета, кожей чувствовали, что дальше так продолжаться не может. Не может быть стабильной страна, когда одни владеют всем, а другие остаются без достойного заработка, когда монополии мешают появлению новых бизнесов, когда нет конкуренции. В таких условиях, считал Рузвельт, капитализм не выживет, требуется вмешательство государства. Смысл его реформ состоял в том, чтобы каждый получил шанс в этой жизни.
Так Рузвельт вошел в историю. Его антимонопольные законы положили конец всесилию промышленных и финансовых магнатов.
Любопытно, однако, что при всех различиях эпох, последняя треть XIX века в Америке уж очень сильно напоминает 1990-е годы в России. Новые сверхбогатые американцы не ездили в Куршевель, но гуляли с не меньшим размахом. Веселясь, они даже не тратили деньги, а соревновались в том, кто может позволить себе их больше выкинуть на ветер. Новые капиталисты научились делать деньги, но еще не умели их расходовать. В своем потреблении, в роскоши «напоказ» полюс богатства перехлестывал через край. Это время с легкой руки Марка Твена окрестили «позолоченным веком». «Позолоченный век» еще запомнился и невиданной в США коррупцией. Скандал следовал за скандалом. В числе взяточников то и дело мелькали высшие правительственные чины. Особое возмущение, как рассказывал мне в интервью экономист Пол Джонсон, вызвало решение Конгресса повысить себе, а заодно и президенту, зарплату, причем задним числом за два прошедших года.
Это было время, когда центральное правительство раздавало в частные руки многое из того, что находилось в собственности общественной. Например, чтобы подхлестнуть строительство железных дорог, ускорить освоение Дикого Запада, частным компаниям были переданы огромные территории к западу от Миссисипи. Ну а те позднее перепродали их с выгодой. Это привело к ужасающей коррупции среди политиков.
Но, может быть, самые большие опасения того времени были связаны с тем, что реальная власть переливалась от народных избранников в руки гигантских монополий. Подкупом, шантажом, угрозами они добивались от властей желаемых результатов. Простая Америка буквально дышала ненавистью к новым хозяевам жизни. В конце концов ее прорвало. В 1877 году по всей стране прокатилась волна забастовок и бунтов, жестоко подавленных властями. Что и говорить, то был малопривлекательный, но, видимо, неизбежный период в ходе развития капитализма – период первоначального накопления, когда сильный строит свое благополучие за счет слабого.
Однако, несмотря на всю несправедливость и алчность «позолоченного века», именно тогда появились первые ростки филантропии, которые позднее стали одной из несущих систем американского общества. Именно тогда возникли первые библиотеки, галереи, музеи, одним из которых стал знаменитый музей Метрополитен. Примечательно, что эти первые меценаты, как рассказывала мне в интервью президент музея Эмили Рафферти, являли собой образец капиталистической акульей стаи, в другой жизни известные как беспощадные конкуренты, эксплуататоры и кровососы, вошедшие в американскую историю под прозванием «бароны-разбойники».
Им принадлежали крупнейшие компании. Но именно они сформировали наиболее продвинутый, просвещенный слой общества. Именно они, сами увлекшись коллекционированием, в какой-то момент осознали, что их коллекции не могут быть предметом исключительно домашнего пользования, что их должны видеть люди, много людей. Вот с этих событий времен «позолоченного века» и началась филантропия в Америке.
Первая треть ХХ века. Первый голод утолен, империи построены, состояния созданы. В 1920-е годы США переживают невиданный экономический бум. Многим казалось, что так будет продолжаться вечно, что и низшие классы теперь смогут понемногу подниматься наверх. Казалось, что страна вступила в эпоху всеобщего благоденствия. Но то, что случилось потом, до основания потрясло американскую психику.
24 октября 1929 года запомнилось американцам на долгие годы. В этот день на фондовой бирже началась невиданная паника, положившая начало Великой депрессии, тяжелейшим годам в истории Америки. Безработица, разруха, миллионы голодных и разоренных людей – такой представала Америка в начале 1930-х годов. Пустые прилавки, вчерашние белые воротнички торгуют с лотков яблоками и чистят обувь. Жилье становится не по карману. Бездомные норовят попасть в тюрьму хотя бы на сутки за бродяжничество, чтобы получить кров и похлебку. И даже нежданно открывшиеся 6000 вакансий на стройках СССР вызвали в Америке ажиотаж – на них претендовали 100 000 американцев. Многие из тех, кто получили работу в стране социализма, собирались покинуть Америку навсегда. К началу 1930-х годов в США стали всерьез опасаться революции.
Конечно, вечно так продолжаться не могло. Даже бесправные рабы время от времени бунтовали. Ну а свободные рабочие, в конце концов, стали объединяться в профсоюзы. И тут же входили в конфликт с государством – профсоюзы в те времена были вне закона. Если вы договариваетесь с нанимателем о зарплате для себя – это законно. А вот приди вы к нему втроем, вас могли судить как заговорщиков. И каждый раз, когда профсоюзы вели рабочих на стачку, власти неизменно выступали на стороне нанимателей. Но даже в этих условиях что-то стало меняться в жизни рабочих. Не так уж редко хозяева готовы были как-то облегчить жизнь своих людей, лишь бы они держались подальше от профсоюзов. Для нанимателей профсоюзы с их коллективными действиями были бесконечной головной болью.
Возможно, и Америку ждали бы великие потрясения, если бы не вновь избранный президент Франклин Делано Рузвельт, предложивший стране Новый курс. Многим казалось тогда, что капитализм более не продержится. Рузвельт же своим Новым курсом попросту пытался восстановить нормальный ход капитализма. Он, как и многие другие, полагал, что капитализм неотделим от демократии, и если рыночная экономика рухнет, то вместе с ней исчезнет и демократическое правление, а с ним и все, что гарантирует американская Конституция.
Стержнем политики Рузвельта стало решение легализовать профсоюзы. Рабочие получили право на заключение коллективных договоров. Были созданы механизмы, которые заставляли нанимателей садиться с рабочими за стол переговоров и как-то договариваться. Идея Рузвельта состояла в том, чтобы смягчить неизбежные в экономике падения производства. Для этого надо было найти способ поднять покупательную способность населения. Пусть рабочие вступают в профсоюзы, решило правительство, и добиваются повышения зарплаты. Больше зарабатывая, они смогут и больше тратить.
Как ни противны были бизнесу профсоюзы, но большинство крупных предпринимателей быстро смирились, стараясь приспособиться к новым условиям. Но были и другие, они продолжали отчаянное сопротивление. Особенно отличился Генри Форд, который вел многолетнюю борьбу с профсоюзами. И только кровавая забастовка в Детройте заставила его капитулировать, дав возможность образовать на своем предприятии профсоюзное объединение. Это была грандиозная реформа всего политического устройства, реформа власти, которая всегда тяготела к бизнесу, а теперь разглядела и рабочий класс.
Также в 1930-е годы законом впервые была установлена минимальная зарплата, введены пособия по безработице, пенсии инвалидам, старикам, матерям-одиночкам. И действительно, люди стали сначала понемногу, а потом все больше и больше тратить, и в конце концов через несколько лет Соединенным Штатам удалось выбраться из кризиса. В послевоенные годы в стране началось движение к более справедливому обществу. Уже в 1960-е годы рабочие жили с уверенностью, что смогут содержать семью, купить дом, заплатить за учебу детей в колледже…
Может быть, самое сильное впечатление, когда я впервые попал в Америку в 1979 году, на меня произвело даже не то, как живут люди – часто в отдельных домах, у многих автомобили (для нас в то время это было несбыточной мечтой). Меня поразило то, что так основательно живет большинство американцев, именно большинство.
И это тоже был капитализм. Так что же все-таки несет этот строй людям – добро или зло? Сам по себе капитализм нейтрален, подчеркивает экономист и социолог из Гарвардского университета профессор Розабет Кантер:
Сам по себе он не может сделать общество хуже или лучше. Все зависит от законов, в рамках которых он существует. Или от их нехватки, как это было в позапрошлом веке в Америке. А вот и пример ближе к нашему времени. Всего лет 60 назад черным и другим цветным американцам не было хода ни в университеты, ни на приличные должности. Был в этом виноват капитализм? Нет. Он был нейтрален. Законы с тех пор изменились, официального расизма больше нет, а капитализм остался. Вся штука в том, что капитализмом движут не чьи-то идеи, а реальная жизнь – то, что происходит на улице. Сегодня вдруг стали модны вот такие-то шляпки или вот такой-то формы автомобили – пожалуйста, завтра ими будут заполнены все улицы. Сам по себе капитализм не имеет души. Это только спрос и предложение, то есть рынок.
Но не опасна ли для человека система, в основе которой лежат только деньги, бизнес, производство? Совместимы ли, например, капитализм и мораль? Из того, что я увидел и понял за долгие годы жизни в Америке, готов утверждать: да, совместимы. И не просто совместимы, они необходимы друг другу: без морали капитализм опасен. Рожденные им силы – каждый хочет заработать побольше и, если удастся, задушить конкурента – эти силы способны разнести в клочья любое общество. Это как на дороге: каждый водитель стремится побыстрее добраться до цели. И вот уже иные ловчат, подрезают, норовят перейти на полосу посвободнее. Но, к счастью, есть правила и законы. Иначе далеко не все сумели бы без потерь вернуться домой.
Так и с капитализмом – для него должны быть созданы «правила безопасности». Поэтому, помимо законов юридических, в Соединенных Штатах существуют еще и правила неписаные – то, чему учат американцев с младых ногтей. «Я преподаю в Гарвардской школе бизнеса, – рассказывает Розабет Кантер, – где учу студентов – будущих капитанов экономики, что частный капитал должен отзываться на нужды общества. У нас нет закона, который обязывает это делать, но мы стараемся привить студентам этот стиль поведения, потому что он отвечает человеческим идеалам, человеческим ценностям и устремлениям».
Повсюду в мире капитализм начинается как не очень справедливая, жесткая, если не сказать, жестокая система. Поначалу она создает возможности для роста самых сильных, самых энергичных, в том числе тех, кто не гнушается никакими средствами на пути к поставленной цели. Но, к счастью, капитализм никогда не стоял на месте, эта система постоянно менялась. Менялась сама, меняла жизнь людей и даже их характеры.
Все последние полтора-два века Америка училась жить с капитализмом. По существу, шел постоянный поиск баланса между интересами предпринимателей и рядовых людей. В результате капитализм позволил Соединенным Штатам совершить гигантский скачок в уровне и качестве жизни большого числа людей.
