Глава тридцать четвертая
В одиннадцать ноль-пять генералу Уральцу передали телефонограмму, поступившую на один из его личных секретных номеров, всего четыре буквы: «Д А Д А». Федор Иванович ухмыльнулся.
Он велел Руслану в квартире не задерживаться, уходить через чердак, из другого подъезда, на метро отъехать подальше, в другой район. Позвонить из автомата, передать по условленному номеру только «Да» или «Нет».
Второе «Да» было импровизацией, приятным сюрпризом. Скорее всего, оно означало, что Руслану удалось прихватить кинокамеру. Он видел сумку, в которой Вика передала ее Вовану. Федор Иванович велел взять, если попадется на глаза, специально не искать. Отлично, нашел, взял. Теперь остается аккуратно вернуть хозяйке, но это потом. Не горит.
Генерал закурил, пробормотал:
– Молодец, глазастый парнишка, толковый… Да, Влад, отменяется твой Час Икс, извини.
В четырнадцать двадцать он вызвал секретаря:
– Слушай, Игорек, я документики кой-какие жду, от доверенного лица из ИОН. Созванивался с ним вчера вечером, он сказал, все готово. Отправь кого-нибудь из ребят к нему домой, папочку забрать. Адрес сам уточни. Любый Владилен Захарович.
– Понял, Федор Иванович, – кивнул секретарь, – позвонить товарищу Любому, предупредить?
– Не надо. Он когда дома работает, телефон обычно выключает, чтоб не дергали.
В шестнадцать ноль-пять Федор Иванович обедал с Денисом в отдельном кабинете генеральской столовой.
– Ты Валентину отмашку дал? – спросил Бибиков.
– Рано еще.
– Два часа осталось. Ему ж написать надо.
– Он быстро пишет, – Уралец сунул в рот кусок отбивной, прожевал, – зачем горячку пороть?
В дверь постучали. На пороге стоял секретарь Игорек:
– Виноват! Разрешите доложить!
– Докладывай, раз пришел, – вздохнул Федор Иванович и отложил вилку.
– Че-то, Федь, невоспитанные они у тебя, пожрать спокойно не дают, – добродушно проворчал Денис.
– Товарищ генерал, по вашему приказанию лейтенант Агафонов выехал к товарищу Любому домой за документами. К дому подъехал в пятнадцать десять. Поднялся на шестой этаж. Товарищ генерал, там ЧП. Соседи на пятом тревогу подняли, потекло на них, из квартиры товарища Любого. Звонили, стучали, пришлось дверь ломать, милицию вызвали…
– Погоди, не тараторь, – перебил Федор Иванович, – что с Любым?
– В ванной его нашли. Похоже, электротравма.
– Что за бред? – Уралец нахмурился, помотал головой. – Мы с ним вчера вечером по телефону говорили.
– Судмедэксперт сказал, он сегодня, часов в десять утра скончался.
Уралец нервно захрустел сплетенными пальцами:
– Нет, ну ерунда полная! Влад очень осторожный человек, какая электротравма?
– Соседи сказали, у него ремонт недавно закончился, может, там рабочие с электричеством напортачили? Бывает…
– Чушь, херня! – прорычал Уралец, добавил порцию яростных матерных ругательств и вдруг замолчал, застыл.
Бибиков махнул рукой секретарю:
– Уйди!
Когда дверь закрылась, он придвинулся ближе, внимательно, тревожно заглянул Уральцу в глаза:
– Федь, я знаю, вы с ним много лет дружили…
Уралец болезненно сморщился, прикусил губу. Он не ожидал, что потекут слезы, настоящие, без притворства. Достал из кармана платок, высморкался:
– Слушай, Денис, ты извини, я к себе поднимусь, мне одному побыть надо.
Бибиков проводил Уральца до кабинета, спросил:
– Федь, ну, ты как?
– Ничего, Денис, оклемаюсь. Ты вот только Валентину сам отмашку дай.
– Об этом не беспокойся.
Федор Иванович закрылся в комнате отдыха, снял пиджак, лег на диван. Слезы высохли. Лежал, смотрел в потолок, мысленно обращался к Любому, уже без брани, спокойно, печально: «Эх, Влад, Влад, я думал, ты умный, а ты… Ну, ладно, допустим, настал бы твой Час Икс. И что дальше? Линия-то уж десять раз поменялась. Или ты с Хозяином все расстаться не мог, угодить хотел покойнику? Прям так сладко тебе при Хозяине жилось? Нравилось висеть над пропастью? Нет! Ты вообразил, будто висят другие, а ты держишь, дергаешь за ниточки, всех, и меня в том числе… Я думал, ты умный…»
* * *
В гостях у тети Наташи на Первомайской каждый раз возникало ощущение, будто с помощью машины времени ты вернулся на тридцать лет назад. Мама перевезла из коммуналки в новую квартиру только часть старого барахла. Тетя Наташа перевезла все – мебель, коврики, занавески, книги, посуду, причем умудрилась все сохранить в первозданном, в каком-то прямо девственном состоянии. Мама домашним хозяйством заниматься не любила, для себя почти не готовила. Чай, бутерброды. Только если приходили Глеб и Юра, варила суп, жарила котлеты.
Тетя Наташа стряпала много, красиво, вдохновенно, без видимых усилий и усталости, как говорил Вася, «на высоком художественном уровне». После войны, когда вообще ничего не было, она из картофельных очисток и гороховой муки умудрялась сотворить такие драники, что Юра до сих пор забыть их не мог. Ее маленькие руки месили тесто, шинковали капусту, терли морковку, перебирали ягоды для начинок и варений легко, грациозно, словно исполняли какой-то древний танец.
Едва Юра и Глеб успели надеть тапочки, пятилетняя Ната поманила Юру пальчиком:
– Дядь Юр, хочешь, одну вещь скажу?
Он присел на корточки, Ната прошептала ему на ухо:
– А у Кирки девушка завелась! – захихикала и убежала.
Кирилл, старший сын Васи, сразу увел Глеба в маленькую комнату. Они были ровесники, знали друг друга с младенчества и если начинали болтать, то зависали часа на два-три, тащить к столу приходилось насильно, за шиворот.
Тетя Наташа выглядела не хуже мамы, такая же прямая, стройная, ухоженная, только в отличие от мамы седину закрашивала, в свой родной золотисто-рыжий цвет, и волосы не состригла, стягивала в пучок на затылке, как тридцать лет назад. Ее облик тоже создавал иллюзию «машины времени».
У Оли заметно округлился живот.
– В марте рожаем, – гордо сообщил Вася.
Они ушли курить на лестницу. Выглянула тетя Наташа, спросила:
– Юр, мама тебя не предупреждала, что задержится?
– Нет, обещала к шести быть. – Юра взглянул на часы: – Ничего себе, половина восьмого! Надо позвонить!
Тетя Наташа помотала головой:
– Дома точно нет, уже три раза набирала.
Юра нахмурился:
– Странно. – Потом вдруг вспомнил: – А, так она собиралась в «Детский мир» заехать, куклу для Наты купить. Могла в очереди застрять.
– Куклу? – удивилась тетя Наташа. – Не может быть! Неужели нашла блат? Ладно, ждем, за стол не садимся.
– Ната какую-то особенную хотела, немецкую, – объяснил Вася, – просто так, без блата не достанешь.
– Тогда в очереди точно застрять не могла. – Юра опять взглянул на часы.
– Юр, ты что думаешь, по блату это быстро? Допустим, договорилась там с какой-нибудь завсекцией игрушек, и пришлось ждать. Работники торговли народ важный, занятой. Не дергайся, сейчас придет.
Они докурили, еще минут десять стояли, болтали на лестничной площадке. Вернулись в квартиру. Из маленькой комнаты высунулась голова Глеба:
– Пап, а бабушка куда делась?
– Сейчас придет, – машинально ответил Юра и позвал: – Оля! Не знаешь, «Детский мир» до которого часа работает?
В прихожей стоял телефон. Он взял трубку, набрал мамин номер, послушал длинные гудки.
Оля вышла из кухни:
– «Детский мир» работает до девяти, но в восемь кассы уже закрывают.
– Ладно, ждем еще полчаса, потом просто сядем в машину и поедем к тете Маше. – Вася взглянул на Юру, нервно щелкнул пальцами: – Хотя зачем ждать? Едем прямо сейчас!
– И что дальше? – растерянно пробормотал Юра. – Трубку она не берет, ключей у меня нет. Дверь ломать?
Тетя Наташа сняла одну из связок с крючка в прихожей:
– Вот ключи.
– Юр, только ты поведешь, он выпил, – шепнула Оля.
Они стали одеваться. Глеб протиснулся между ними, сунул ноги в ботики, надел куртку.
– Эй, а ты куда? – окликнула его Оля.
– С ними, к бабе!
Васин «жигуль» не завелся. Помчались к метро. Еще издали заметили голубые мигалки. Вход на «Первомайскую» был закрыт. Милицейское оцепление, несколько «Скорых».
– Стойте здесь! – Вася пошел к ментам.
В свете мигалок Юра увидел, как он достает удостоверение, о чем-то с ними говорит. Подошли двое в штатском, явно свои, комитетские. Еще поговорили. Вася вернулся бегом.
– Там авария, то ли на перегоне, то ли на станции, я не понял, все бешеные какие-то. Арбатско-Покровская линия перекрыта.
Чтобы поймать машину, пришлось отойти подальше. Частники, видя голубые мигалки, мчались мимо, а такси не было. Наконец остановилась ведомственная черная «Волга», шофер-бомбила затребовал трешку до «Сокольников».
– Совсем охренел, мужик? Тут пешком два шага! – возмутился Вася.
– Вот и шагай пешком!
Бомбила хотел уехать, но Юра придержал дверцу. Через двадцать минут они вошли в подъезд маминого дома. Вася достал ключи, открыл. В квартире было темно и тихо.
– Вась, они не сказали, в котором часу авария случилась? – спросил Юра и присел на корточки перед своим раскрытым чемоданом.
– В семнадцать тридцать, – откликнулся Вася из кухни, и добавил тише: – Да, слушаю.
Юра понял, что он звонит в Управление.
Пушистого серого жакета в чемодане не оказалось. Значит, мама взяла подарок для тети Наташи и уехала.
– Пап, – донесся голос Глеба, – а баба к тете Наташе всегда пешком или на трамвае. В аварию в метро точно попасть не могла.
«Могла, – подумал Юра, – ехала из “Детского мира”, через “Площадь Революции” по Арбатско-Покровской, как раз между пятью и шестью».
Он ничего не сказал, сел на диван, обнял Глеба.
Из кухни долетал приглушенный Васин голос:
– …Уфимцева Мария Дмитриевна… Девятьсот восьмой, пятнадцатое апреля… Спасибо, жду…
Юра и Глеб молчали. И Вася в кухне молчал, ждал. Тишина казалось такой плотной, что было трудно дышать. Наконец Васин голос глухо произнес:
– Ясно, спасибо…
Юра и Глеб вскочили и столкнулись с Васей в дверном проеме.
– Жива! В Боткинской, в реанимации, – выпалил Вася, ринулся назад, схватил трубку, лежавшую рядом с аппаратом.
– Сердце? – беззвучно спросил Юра.
Вася помотал головой, сказал в трубку:
– Да, Сергей Николаич, это Перемышлев… Так точно… Понял… Сергей Николаич, тут вот какая ситуация, мать нашего сотрудника… Нет, ПГУ, полковник Уфимцев… Мг-м… пока неизвестно, видимо, в том самом поезде… В Боткинской… Да, спасибо. – Он помолчал, потом продиктовал мамин адрес, номер телефона и наконец положил трубку.
– Баба в аварию попала? – прошептал Глеб.
– Главное, жива, – сказал Вася, – то, что она в Боткинской, хорошо. Самых тяжелых повезли в Склиф. Через двадцать минут будет машина.
В отделении реанимации дальше вестибюля не пускали, даже по комитетским удостоверениям. Вася усадил их на банкету и помчался за кем-то с криком:
– Минуточку, кто тут у вас главный?
Глеб хорошо держался в квартире, в машине, а тут вдруг уткнулся Юре в плечо, затрясся:
– Баба, баба!
Юра молча обнял его, погладил по колючей голове.
Вася вернулся с толстой пожилой женщиной в халате и марлевой маске. Она сурово произнесла:
– Юрий Глебович, пойдемте со мной.
Глеб вскочил:
– А я?
Врачиха помотала головой:
– Мальчик останется здесь.
Вася схватил Глеба в охапку, прижал к себе:
– Глебка, ну, все, все, кончай трястись, давай-ка, успокойся, послушай меня! Бабушка в реанимации, жива, вылечат! – Он покосился на Юру, показал глазами: «Иди!»
Долго плутали по коридорам, поднимались на лифте. Юра ни о чем не спрашивал, говорить не мог, ком стоял в горле. Послушно, как робот, выполнял команды:
– Разувайтесь, свитер, штаны снимайте. Руки мойте. Как следует, щеткой! Надевайте костюм!
Кто-то сзади завязал ему тесемки маски, натянул на голову шапочку. Наконец его привели в маленькую палату. Всего две койки. Одна пустая, на второй Юра увидел маму. Она лежала неподвижно, с закрытыми глазами, вся в резиновых трубках, в рубахе с узором из одинаковых лиловых надписей: «Минздрав СССР». Рядом попискивал аппарат с экраном, по которому медленно двигались светящиеся зигзаги.
– Ничего не трогать! – приказала врачиха.
Юра сразу ослеп от слез, медленно опустился на колени у койки. Как сквозь вату донесся мужской голос:
– В чем дело? Почему посторонние?
– Это сын, – прошептал в ответ женский голос. – Клара Петровна велела пустить, он из КГБ.
– Да хоть из Политбюро! У нас тут реанимация! Молодой человек, поднимайтесь, быстренько!
Юра, опираясь на ледяную перекладину койки, встал с колен, повернулся, увидел высокого худого старика в таком же зеленом костюме, как у него самого, разглядел в прорезе между шапочкой и маской стариковские глаза, увеличенные стеклами очков, и услышал:
– Множественные осколочные ранения мягких тканей левого бедра и голени. Кровопотеря средней тяжести. Контузия, шок. Жизненно важные органы не задеты. Осколки удалены. Она пока под наркозом. Марина, уведи его!
– Доктор, пожалуйста, еще раз, я ничего не понял!
– О господи, – старик вздохнул, – успокойтесь, все с вашей мамой будет хорошо, скоро переведем в палату, сможете пообщаться, а сейчас уходите!
– Осколочные ранения, контузия… Почему?
– А вот это я вас должен спросить, почему в московском метро бомбы взрываются?!
* * *
Федор Иванович не заметил, как задремал. Устал. Две подряд бессонные ночи. В восемнадцать десять звякнул внутренний телефон. Он открыл глаза, взглянул на часы. Да, кажется, проспал «Салют». Взял трубку, услышал:
– Товарищ генерал, Денис Филиппович просит срочно зайти!
Уралец встал, надел пиджак. Их с Бибиковым кабинеты были напротив, через приемную. Денис сидел за столом, орал в трубку:
– Чего мямлишь? Жертв сколько? Ну так узнай! – Он бросил трубку, взглянул на Уральца и бесстрастным механическим голосом произнес: – В метро, в семнадцать тридцать три, сработало взрывное устройство. Арбатско-Покровская линия, открытый перегон между Измайловской и Первомайской, третий вагон. Жертв много, в том числе дети.
Федор Иванович медленно опустился на стул. Долго не мог вытянуть сигарету из пачки. Руки тряслись. В голове неслось: «Открытый перегон. Измайловский парк. Безлюдно. Подходящее место, чтобы заснять взрыв. Вот зачем понадобилась камера Ласкиной. Да, улика была бы весомая». Наконец закурил, глухо спросил:
– Точно не авария?
– Нет, Федь, взрыв. Теракт.
– А «Салют»?
– «Салют» сработал нормально. Никто не пострадал.
– Бытовое хулиганство, – тихо, деловито отчеканил Федор Иванович, – к теракту никакого отношения не имеет. Надо связаться с Валентином, дать отбой.
Он удивился, как быстро удалось опомниться. Голова заработала спокойно, четко: «Палестинец… Доступ к взрывчатым веществам, навыки, темперамент… Сами их тут у себя держим, дрессируем. Допрыгались. Ладно… Мертвый палестинец – один расклад. Случайная утечка о «Салюте» – через горловских. Палестинец вдохновился. Молодой, горячий, глупый. Нормально. Если жив – тогда хреново. Влад должен был это предусмотреть. Рисковать собственной головой точно не собирался, наверняка рассчитал все по минутам».
Федор Иванович протянул руку к одному из трех аппаратов, хотел сразу, не дожидаясь согласия Бибикова, дать отбой Лиссу, но аппарат взорвался звоном, и два других тоже.
Заглянул секретарь:
– Товарищи генералы, Юрий Владимирович уже здесь, вас ждут.
– Надо дать отбой Валентину, – шепотом повторил Уралец, пока шли по коридорам.
– Нет!
По выражению его лица Федор Иванович понял: спорить бесполезно.
«Ну что ж ты такой тупой, “Пятка”, мать твою! – простонал он про себя и забормотал на ухо шефу:
– Только на экспорт, только об одном взрыве. Листовки убрать, текст смягчить, туман, намеки…
– Листовки эти твои гребаные мне с самого начала не понравились, – прошипел Бибиков.
«Врешь! Ты был в полном восторге!» – огрызнулся в ответ Уралец, но про себя, молча.
В приемной Андропова уже собрались начальники Управлений со своими замами. Секретарь пригласил всех в кабинет.
* * *
Юре разрешили задержаться в Москве на неделю. По звонку из Комитета Марию Дмитриевну перевели в спецотделение Боткинской, где были отдельные палаты с санузлом, холодильником и телевизором. На пороге палаты Юра столкнулся с высоким худым стариком, который выгнал его из реанимации. Поздоровались. Врач явно спешил, сказал:
– Ну, все неплохо, Мария Дмитриевна молодец. Через пару дней надо потихоньку вставать, двигаться.
Она была еще совсем слабая, о взрыве не говорила, словно забыла, и Юра не напоминал.
Вася вошел в объединенную следственную группу: КГБ, МВД, Прокуратура. Было три взрыва. В метро, на открытом участке между Измайловской и Первомайской, в третьем вагоне, в 17:33. Десять погибших, около сорока раненых. И еще два, в 18:05 и в 18:10, в самом центре, между Кремлем и Лубянкой. Одно устройство сработало в гастрономе под толстым мраморным прилавком, другое – в чугунной урне. Прилавок погасил взрывную волну. Из урны, как из пушки, пальнуло вверх, в небо. Никто не пострадал.
Через день после взрывов «Радио Свобода» зачитало статью Валентина Лисса, опубликованную в «Лондон ивнинг ньюс», в которой утверждалось, что компетентные источники заявили о причастности к взрывам диссидентов, «Хельсинской группы» и евреев-отказников.
Ночью, сидя с Васей на кухне, Юра прошептал:
– Ничего поумней не могли сочинить?
– Работают, как умеют, – Вася пожал плечами, – «Пятка»!
– Даже для Бибикова перебор, и слишком уж оперативно. Этот Лисс идиот?
– Лисс не идиот. Что «Пятка» велела, то и написал. А поспешили потому, что, скорее всего, сами причастны. – Вася хмуро помолчал и добавил: – То есть, по сути, статья Лисса – чистосердечное признание «Пятки» в собственной причастности.
– Вась, ты обалдел? Это у тебя от недосыпа? Ты представляешь себе Ю. В., который подписывает такой приказ?
– Разумеется, Ю. В. никогда такой приказ не подпишет. А вот Бибиков…
– Отправит своих бойцов взрывать вагон с детьми?
– Бибиков? Легко! Но только с санкции высшего руководства.
– А санкции быть не могло!
– Не могло… Нет, Юр, метро – полная неожиданность, шок. А вот урна и прилавок… Бутафорские хлопушки…
– Да, масштаб несопоставимый. Разный почерк, разные цели, разные исполнители. Но почему в один день, в один час? Ладно, хлопушки, скорее всего, «Пятка» хлопнула. Для такого цирка санкция не требуется. А вагон кто взорвал? Зачем? И почему выбрали именно открытый перегон? В туннеле рвануло бы сильней, жертв оказалось бы куда больше.
– Юр, ты меня спрашиваешь?
– Вась, ну, объединенная следственная группа что-то делает?
– Мг-м. Вот весь снег на крыше растопили, на той, куда содержимое урны приземлилось. Обнаружили обрывок газеты «Советский спорт». Зарядили кучу народу, подписчиков проверять.
– У «Советского спорта» тираж несколько миллионов, в каждом ларьке «Союзпечати» продается!
– Я ж говорю, работаем. Лоскутки кожзаменителя собрали, выясняем, какая фабрика производит, где и какие сумки из него шьют, потом распечатаем фотографии сумок, разошлем по стране, будем задерживать и проверять владельцев сумок.
– Всех?
– Юр, отстань, и так тошно.
Утром в среду Юра осторожно поднял маму и попытался поставить на костыли. Правая нога была забинтована от стопы до бедра. Костыли оказались настолько неудобной и непривычной штукой, что мама в первую минуту не сдержалась, застонала, но скоро они с Юрой приспособились. Одной рукой она опиралась на него, другой – на костыль.
– Все пропало, – вздохнула она, когда потихоньку выползли из палаты в коридор, – твой шикарный пушистый жакет, кукла. Особенно куклу жалко. Мы с Наташей давно за такой охотились. Ната ни о чем другом слышать не хотела. Человеку пять лет исполняется, имеет человек право на красивую куклу, чтобы глаза закрывались и волосы мылись? Тут вдруг оказывается, что жена моего аспиранта, ну, помнишь, рыжий такой, Толик Севастьянов?
– С бородкой? По Хайяму диссертацию писал?
– Он, – мама кивнула, – бородку сбрил, диссертация так себе, арабист из Толика никакой, зато его жена Люда – товаровед в «Центральном Детском мире». Обещала позвонить, если кукол завезут. В пятницу вечером, за полчаса до нашего с тобой разговора, вдруг звонит, я, честно говоря, не надеялась, думала, забудет. Не забыла. Ну, вот, в субботу, из «Детского мира», с куклой, еду в метро… – Мама остановилась. – Все, давай передохнем.
Они сели на диван в глубине коридора, между двумя кадками. Пальмы в кадках были такими большими и раскидистыми, что листья смыкались над головой, образуя беседку.
– В газетах, по радио сообщили? – спросила мама.
– В понедельник прошло сообщение ТАСС: взрыв небольшой силы, пострадавшим оказана медицинская помощь, ведется расследование.
– А почему меня не допрашивают? Я ж свидетель.
– Рано, ты слабая еще. – Юра погладил ее руку. – Что-нибудь помнишь?
– Конечно. Просто в первые дни говорить было трудно. Наркоз, обезболивающие. Язык заплетался, все время плакать хотелось. Теперь вот очухалась, видишь, полкоридора протопала. – Она помолчала и вдруг притянула к себе Юрину голову, зашептала на ухо:
– Я видела его. Вошел, кажется, на «Курской». Народу прилично, места все заняты, я сидела, держала на коленях пакеты с подарками. Он протиснулся в вагон, встал прямо надо мной, поставил свою здоровенную сумку на пол, возле моих ног. Совсем молодой, лет двадцать. Глаза застывшие, ярко блестят. Губы шевелятся. Одет хорошо, дубленка дорогая, лисья шапка, джинсы. Красивый. Знаешь, бывают такие точеные арабские лица…
– Арабские? – шепотом переспросил Юра.
Она кивнула.
– Когда поезд остановился на «Семеновской», я расслышала, он бормотал: «АШХАДУ АННА ЛИ ИЛАХА ИЛЛА ЛЛАХУ УА МУХАММАДУН РАСУЛУ ЛЛАХИ…»
– «Верю, что нет бога, кроме Аллаха, а Магомет пророк его», – машинально перевел Юра, – он молился?
– Да, как раз было начало шестого, послеобеденная молитва. К «Измайловской» народу поубавилось, он начал пробираться к выходу, а сумку оставил на полу. Я окликнула его, по-арабски: вы сумку забыли. Обернулся, скользнул по мне взглядом, будто ледяным лезвием полоснул. Тут какая-то женщина громко крикнула: «Молодой человек! Сумка!» Он не отреагировал. Застыл у дверей. Поезд выехал из туннеля на улицу. Я встала, подхватила свои пакеты, перешагнула через его сумку и к выходу, в другой конец вагона. Взрыв не помню. Очнулась в «Скорой». Знаешь, я думаю, он хотел оставить сумку и выскочить на «Первомайской», но не успел. – Она поежилась. – Вася, конечно, занят сейчас по горло, ко мне сюда мотаться некогда. Ты сам ему расскажи.
Ночью, на кухне, Вася выслушал Юру, долго мрачно молчал, курил, наконец выругался и тихо отчеканил:
– Сегодня в утренней сводке мелькнула информация, что среди погибших опознан студент ИОН, Амиль аль-Хусейни, двадцать два года. Сводку распечатали, перед совещанием раздали, а там уже никакого Амиля аль-Хусейни нет.
На следующее утро Юра застал у мамы в палате следователя. Пришлось выйти. В коридоре встретил высокого худого доктора.
– Выгнали вас? – Доктор взглянул на часы. – Ладно, идемте, минут десять у меня есть.
Юра давно хотел с ним поговорить, но поймать все не удавалось. Доктор привел его в свой маленький уютный кабинет с цветочными горшками на подоконнике и семейными фотографиями на столе.
– Присаживайтесь. Ну, вот, теперь все действительно хорошо, поводы для беспокойства, конечно, остались, все-таки возраст, но самое страшное уже позади.
– Самое страшное? – переспросил Юра.
Доктор кивнул.
– Осколки повредили бедренную артерию, кровопотеря была серьезная, в «Скорой» остановить не сумели, и у нас не сразу справились.
– Вы сказали, кровопотеря средней тяжести, – напомнил Юра.
– Пожалел вас, вы ж там рыдали, в реанимации, – доктор скупо улыбнулся, – на самом деле Мария Дмитриевна в рубашке родилась. В момент взрыва находилась достаточно далеко от эпицентра. Голова, грудная клетка, брюшная полость не пострадали. Повезло, что к нам привезли, а не в Склиф. Наши сосудистые хирурги лучше. Ну, и кровь ее группы вовремя подоспела…
Юра слушал, механически улыбался, благодарил.
Все эти дни он почти не спал, а если отключался, то снились кошмары про то, что могло случиться с мамой. Кофе пил литрами, очень много курил. В голове постоянно крутились подробности теракта, ни о чем другом думать и говорить не мог, в основном молчал, говорил только с Васей и только о взрывах. В душе образовалась ледяная черная дыра. Она не давала дышать, в ней умирали все внешние впечатления, запахи, звуки, воспоминания. Он физически ощущал эту черноту. В груди было пусто и холодно. Лишь сейчас, в кабинете доктора, чернота начала потихоньку рассеиваться, дышать стало полегче.
– Почему вы так внимательно смотрите на фотографии? – спросил доктор.
– Очень уж серьезный и важный малыш, к такому только на «вы» и по имени-отчеству, – медленно произнес Юра.
Доктор улыбнулся:
– Никита Антонович. Правнук, семь месяцев. А это внучка, Лена, мама Никиты Антоновича.
– Мама? Я думал, сестра. Сколько же ей?
– В апреле будет двадцать. Ушла в декрет со второго курса мединститута.
– Двадцать – возраст солидный. У Лены какое отчество?
– Васильевна. А это ее мама, моя дочка.
– Надежда Семеновна.
Доктор удивленно шевельнул бровями:
– Откуда знаете? Ах, да, я вашей маме рассказывал.
– Муж Надежды Семеновны, наверное, тоже врач? Василий…
Юра ожидал, что доктор опять улыбнется и назовет отчество Василия, но повисла пауза.
– Простите, я, кажется, задал бестактный вопрос.
– Все нормально, не извиняйтесь. – Доктор кашлянул и сухо отчеканил: – Надя не замужем, отчество Лениного отца я не знаю.
Дверь открылась, заглянула сестра:
– Семен Ефимович, там острую коронарную привезли, Алла Михайловна просила вас подойти.
– Да, сейчас, иду.
Юра вместе с ним вышел из кабинета, в коридоре сел на диван между пальмами. Закрыл глаза, прошептал: «Надя, Наденька, Найденыш» – и глубоко вздохнул. Чернота окончательно рассеялась, дыра исчезла. Мысленно он продолжал смотреть на фотографии. Елена Васильевна и Никита Антонович. Дочь и внук Безила Политта, несостоявшегося нелегала, несуществующего англичанина, нереально счастливого человека. Он прожил на свете меньше двух недель. Его нет, а они есть.
