Глава 8
Антонина была у себя. Похоже, ей уже сообщили о несчастье, потому что если утром она выглядела просто слегка занемогшей, то сейчас вид у нее был как у живого трупа. Бледная, с испариной на лице и красными от слез глазами. Непрестанно утираясь беленьким кружевным платочком, она призналась, что ей первой сообщили о смерти Лизы.
– Анечка мне позвонила. Это Лизочкина школьная подружка. Она всегда Лизочку поддерживала и помогала. Она ее среди своих и укрыла, когда Лизочка решила податься из этого дома куда подальше.
– А почему? Что случилось? Зачем Елизавета Николаевна подалась в бега?
– Надоело Лизочке от всех попреки выслушивать да перед каждым сопляком и соплячкой выслуживаться. Муж ведь ее как очередное свое дело поставил – главный во всем он. Лизочка поперек ему и словечко пикнуть не решалась. Следом за Валентином по рангу шли его дети – Светлана, Роман и Георгий. Ну а Лизочка всегда была у мужа на самом последнем месте. Даже очередная любовница имела для него большее значение, нежели законная жена. А легко ли ей было это переносить?
– Однако же многие годы подряд она мужественно терпела такое отношение мужа и своих близких. Что же произошло в последнее время?
В том, что произошло нечто, полностью выбившее Елизавету Николаевну из колеи, сомневаться не приходилось. Но что это было? Антонина молчала.
– Хорошо. Поговорим о другом. Я хочу осмотреть комнату за железной дверью.
Антонина попыталась изобразить удивление, но быстро поняла: если станет прикидываться, что такой комнаты нет, то никто ей не поверит. Тогда она попыталась солгать, что у нее нету ключа. Но быстро сникла под взглядом Наты, который та переводила с Антонины на ее сумочку и обратно. Видимо, Клавдия все же не удержалась и проговорилась Антонине о том, что Ната не простая горничная и многое узнала про них. Что же, Ната ничуть не была удивлена. В этом поступке заключалась вся жизненная позиция Клавдии. И нашим и вашим, и тем и этим. Глядишь, всюду и удастся слизать самые жирные сливки.
– Возьмите ключ, – прошептала Антонина. – Я с вами не пойду. Не могу. Это все слишком тяжело.
В комнате за железной дверью за это время ничего не изменилось. Вячеслав ходил взад и вперед, что-то рассматривая и выискивая одному ему ведомые следы. Потом начал выстукивать стены.
В одном месте остановился и сообщил:
– Там пустота.
Ната моментально оказалась рядом и тоже постучала.
– Действительно. И что это?
Но тщетно они пытались найти замочную скважину или щель, через которую можно было бы заглянуть внутрь. Ломать стену не стали. Вместо этого пришлось позвать Клавдию. Сначала она идти не хотела.
И Ната ее припугнула:
– Учти, только от нас зависит, узнает или не узнает Валентин Петрович о том, что вы несколько дней водили его охранников за нос, делая вид, что пленница все еще находится в этой комнате. Мы ведь можем рассказать ему о том, кто последнее время поглощал завтраки, обеды и ужины. А можем промолчать. И тогда может случиться, что он и не поймет, когда именно исчезла пленница.
Без всякого восторга, просто покоряясь неизбежному, Клавдия подошла к стене и потянула висящего на ней попугая за ногу. Попугай с хохотом поехал вниз, а двери потайного шкафа одновременно с этим разъехались в стороны. Тут же в нише вспыхнул свет, и стало видно, что все пространство забито одеждой, обувью и тому подобными предметами девичьего обихода. В принципе ничего удивительного в этом не было. Должна же была живущая тут девочка во что-то одеваться и носить хоть какую-то обувку на ногах. Единственное, что удивило Нату, это был размер одежды и в особенности размер обуви. Одежда была на взрослую женщину, размер ноги которой приближался к сороковому.
– Таких размеров у детей быть не может.
Но при этом все вещи были пошиты в подчеркнуто девчоночьей манере. Всякие там единорожки из пайеток, цветочки из стразов, бусинки, перышки. Обилие розового, белого и нежно-сиреневого также бросалось в глаза. Не было ни одной вещи, которую могла бы надеть взрослая женщина. Все эти шмотки годились для маленькой феи, так и не пожелавшей стать взрослой.
– В этом есть что-то неправильное, – заметил Слава и, повернувшись к Клавдии, спросил: – Вы ничего не хотите нам рассказать?
– Пусть вам Валентин Петрович рассказывает, если захочет. А меня это все больше не касается.
Появления хозяина долго ждать не пришлось. Едва освободившись после общения со следователем, он примчался в Александровскую. Вид у него был кровожадный.
– Кто?! – завопил он прямо с порога, обращаясь к своим детям. – Кто прикончил эту кретинку – вашу мать? Никогда не поверю, чтобы она в петлю полезла. Кто из вас осмелился это сделать? Кто ее повесил?
Вернувшиеся к этому времени члены поисковой бригады в страхе забились по углам. Никто не ожидал встретить в доме разгулявшееся торнадо, никто не рисковал произнести ни слова, чтобы угомонить и урезонить разбушевавшегося мужчину. А Валентин Петрович, не встречая сопротивления, просто пошел вразнос. Его даже не смущало присутствие при скандале посторонних. Создавалось такое впечатление, что он просто никого из них не видел. Острие его раскаленного добела гневом жала обращалось то к одному своему отпрыску, то к другому, то к третьему.
Роман тоже был тут. Приехал незадолго до появления отца. И вместе с братом и сестрой сейчас он жался у стенки, не зная, что ему сказать в свое оправдание.
Наконец Светлана заговорила:
– Папа, мы с Гошей ни в чем не виноваты! За что ты нас ругаешь?
– Ну! Говорите!
– Наверное, это Ромка все затеял! Он всегда мамочку недолюбливал. А мы с Гошей с ней душа в душу жили. Она нам как родная была!
– Она вам и была родная. Сколько сил в вас вложила, сколько времени на вас потратила. Вся ее жизнь была в вас! А вы, неблагодарные, как ей отплатили! Сбежать помогли. Своими руками к петле подвели!
– Папа, мы ничего не знали о ее затее. Да, замечали, что она с Антониной все время шепчется, но мало ли какие у двух старых кошелок могли быть между собой секреты.
– А я вам вот что скажу, мои дорогие. Следователь пока что не знает, есть ли у покойницы завещание. Но оно есть. И написано оно исключительно в мою пользу. Так что если кто-нибудь из вас надеялся получить наследство за своей мамочкой, то он горько ошибся. Чтобы завладеть состоянием, сначала придется избавиться от меня!
Все трое тут же кинулись наперебой заверять своего отца в том, что они и думать ни о чем таком не думали. Что все в их жизни всех устраивает. И что лучше распорядиться своим состоянием, чем это делает, делал и будет делать сам Валентин Петрович, просто невозможно.
Приняв заверения покорности от своих детей, Валентин Петрович немного повеселел и слегка успокоился.
– Кто его знает, может, и впрямь кто со стороны вмешаться решил, – проворчал он. – Эх, мало я Лизе времени уделял. Совсем ее позабросил. А какой-нибудь лиходей и присмотрел богатую дамочку. Видит, что она все одна да одна, без мужа. Дай, думает, попытаю счастья. Не замечали чего за ней такого?
Все дети дружно заверили папашу, что никакого подозрительного охотника за приданым возле матушки замечено не было.
– Да и то сказать, появись кто, мне бы уж мигом доложили, – вздохнул свежеиспеченный вдовец. – Но кто же тогда?
И, так как никто не мог ответить ему на этот вопрос, он сменил тему.
– Как там Аленушка-то? – спросил Валентин Петрович у своих. – Мы тут хоть вместе, а она одна-одинешенька. Вы ей уже сказали про мамочку?
Возникла тяжелая пауза.
– Нет, папа. Мы к ней сегодня еще не ходили.
– Надо сообщить девочке, – вздохнул Валентин Петрович. – Кто со мной?
Светлана и Георгий тут же вызвались пойти с отцом. Роман тоже сделал шаг вперед. Все вместе они отправились на второй этаж – как догадывалась Ната, проведать узницу из комнаты за железной дверью. Мгновение спустя к ним присоединились и Антонина с поддерживающей ее под руку Клавдией. Видимо, женщины решили, что если уж «обнаруживать» отсутствие девочки, то лучше сделать это вместе со всеми.
Вместе с ними пошли и охранники. У них был ключ. И именно на их головы и пала основная тяжесть гнева хозяина, обнаружившего комнату пустой. Что там предыдущий разнос, который он устроил просто порядка ради, еще конкретно никого не подозревая! Тут был и повод, и провинившаяся сторона, так что охранникам пришлось худо. Валентин Петрович был поистине страшен. Наверное, будь на дворе девяностые и окажись у него при себе оружие, многих бы его парней в этот вечер их семьи не дождались бы домой. Но, к счастью для всех, Валентин Петрович лишь без толку хлопал себя по боку, где в прежние времена находилась кобура с заряженной «тетешкой». Конечно, пару раз он заехал кому-то в глаз кулаком, что несколько помогло ему разрядиться, а охранников научило подвижности.
– Когда вы в последний раз видели девочку?
Охранники принялись вспоминать. И сказали, что дверь открывали в последний раз, когда был подан обед. Но Валентин Петрович оказался не так прост, как нанятые им для охраны дома люди. Он тут же потребовал сказать точно, когда в последний раз обитательницу комнаты видел кто-нибудь из охраны. Стали вспоминать, и оказалось, что Аленушку никто из них не видел уже по месяцу, а то и по два.
– Как же так?! – опешил хозяин. – Почему?
– Так придурочная орать начинала при виде нас. Так вопила, истерика у нее потом делалась. Елизавета Николаевна долго ее угомонить не могла, врача всякий раз приходилось вызывать. Вот они нам и сказали, чтобы мы больную не тревожили.
– Почему мне не сообщили?
Охранники замялись.
– Так это… Елизавета Николаевна не велела. Сказала, нечего вас по пустякам от дел отрывать.
– Не верю! – холодно произнес Валентин Петрович. – Раньше вы из-за каждого ее пука меня дергали. А тут вдруг такие изменения, а вы молчок. Было что-то еще!
– Ну было, – смущаясь, признался старший. – Обвинила нас Елизавета Николаевна, что попортили мы ее Аленушку. Хотя напраслина это! Никто из наших ребят к дурынде бы не прикоснулся. Она же больная. А кто его знает, может, это еще и заразно?
– То есть моя жена обвинила твоих ребят в том, что кто-то из них изнасиловал Аленушку?
– Нет, про изнасилование сказано не было. Просто напугал. Может, приставал, я не знаю.
– И кто?
– Имен она не называла. Просто предположение. Но все равно неприятно такое слышать, пятно на репутации.
– И ты решил от греха подальше запретить ребятам к девчонке входить?
– Мы с Елизаветой Николаевной так порешили дальше себя вести: открыли дверь, поднос сунули и тихонько отходим. Я был не против.
– А забрать поднос? С этим как? Надо же было войти.
– Поднос обратно всегда у дверей стоял.
– Всегда?
– Всегда.
– И тебе не показалось необычным, что идиотка, которая трусов от тапок не могла отличить, всякий раз поднос на одно и то же место приносила?
– Я в таких делах не разбираюсь. Врач сказал, что даже у полных идиотов бывают очень устоявшиеся привычки.
Пока Валентин Петрович разбирался с охраной, Ната подошла к Клавдии.
– Кто такая Аленушка? Еще одна дочь Валентина Петровича?
– Нет. Елизаветы Николаевны.
– У нее же не было своих детей.
– Была. Аленушка. Родилась с дефектом. Болезнь Дауна. Обычно такие эмбрионы отслеживают на ранних стадиях, как тут упустили, непонятно. Врачи сразу сказали Елизавете Николаевне, что полноценной девочке никогда не быть. Можно немного смягчить последствия, но полностью здоровой девочка никогда не будет. Слишком тяжелый случай. Инвалид. Поэтому Валентин Петрович ее своею не считал. Говорил, что Елизавета ребенка нагуляла, что Аленушка – это плод греха, потому она такой на свет и уродилась. Не мог признать, что его собственный ребенок тоже мог оказаться больным. Небось на нем грехов побольше, чем на бедной хозяйке, было.
Ната посоветовала ей не чужие грехи считать, а о своих собственных подумать, и Клавдия совсем закручинилась.
– Валентин Петрович бедную девочку от всех прятал. Дом этот купил, жену от себя отделил. Все потому, что Елизавета Николаевна не согласилась Аленушку в специальный интернат отдать. Вот муж ей такую жизнь и назначил. Елизавета Николаевна тут одна жила и Аленушку воспитывала. Потом, когда хозяин ей Светлану привез, а потом и Георгия с Романом, бедную Аленушку пришлось в отдельной комнате запереть. Хозяин не хотел, чтобы его здоровые дети общались бы с больной.
– Почему?
– Кто его знает. Не захотел, и все тут. А его слово – закон. Так что Елизавета Николаевна долгое время Аленушку выпускала лишь в то время, когда здоровые дети где-то отсутствовали. А потом и вовсе Аленушку из ее комнаты перестали выпускать. Дверь железную поставили. Окна кирпичом заложили.
– Зачем?
– Очень уж Аленушка здоровущая вымахала, Елизавете Николаевне с ней не справиться было. Аленушка ее пару раз так ручкой своей ударяла, что хозяйка потом несколько дней больная лежала. Разгром в доме учиняла, весь фарфор перебила. И не по злобе била, а так, случайно задевала. Одну витрину с фарфоровыми статуэтками перевернула, в панику впала, начала по дому носиться, все ронять, бить да крушить. Небось Валентин Петрович рассказывал, как случилось, что он нам охрану нанял?
– Сказал, что в дом грабители забрались.
– Не было никого. Аленушка немножко побаловалась. А силы в ней – как в трех взрослых мужиках.
– А нападение на машину Елизаветы Николаевны?
– Тоже Аленушка развлеклась. Елизавета Николаевна с Антониной частенько Аленушку погулять вывозили. Любила она цветочки, лес да деревья. А тут что-то нашло на нее в машине, руками махать начала, шуметь да драться. В тот раз чудом никто серьезно не пострадал. В общем, опасно ее стало выпускать. Своей силищи она не понимала, а ум у нее как у трехлетнего ребенка. Вот и держали ее взаперти. Игрушки ей покупали, одежду красивую, а выпускать совсем перестали. Хозяин специально охрану предупредил, что больная все время под запором должна находиться.
– Наверное, Елизавете Николаевне такое положение дел было невмоготу. Она любила девочку?
– Обожала. Родное же дитя, да такое ласковое!
– Ласковое! А все вокруг громила.
– Так это же что-то находило на нее. А так ласковая. Аленушке, понятное дело, тоже сидеть взаперти не нравилось. Плакать стала часто, от еды отказываться, чахнуть. Одно дело – когда в своем доме живешь, вместе с любимой мамой, которая тебя гулять водит и игрушки дарит, и совсем другое – когда тебя одну в комнату заперли и сиди там, как зверь какой.
– Чудовищно обходиться так с собственной дочерью. Как Валентин Петрович мог быть таким жестоким!
– Говорю же, не считал хозяин Аленушку своею. Чужой она ему была. Да и то сказать… – тут Клавдия понизила голос, чтобы никто из членов хозяйской семьи ее бы не услышал. – Не похожа она ни на Елизавету Николаевну, ни на ее мужа. А если не на них, тогда на кого?
Да сколько угодно может оказаться людей. На дедушек, бабушек, прадедов или прабабок.
– Родители у Аленушки оба светленькие, а она чернявой уродилась.
– Вы видели девочку?
– Конечно! Меня и Антонины она не стеснялась. Покуда Валентин Петрович охрану не пригласил у нас постоянно жить и за Аленушкой присматривать, так я девочку, почитай, каждый день видела. Умывала ее, одевала да причесывала.
– А кто потом это стал делать? Когда в доме появилась охрана?
– Елизавете Николаевне разрешали войти на полчаса утром и столько же вечером. Охранник в это время снаружи дежурил.
– А когда Елизавета Николаевна исчезла?
– Так Аленушку она еще раньше из дома вывела. Елизавета Николаевна нипочем бы девочку тут не оставила. Она ради ее спасения и побег-то весь затеяла.
– Вот вы говорите, девочка, девочка, а сколько же Аленушке сейчас лет?
– Так постарше Светланы будет. Лет за тридцать.
– Ого! Тридцатилетняя тетя с сороковым размером ноги и ростом под два метра. Такую нетрудно будет заметить. Это вам не маленький ребенок вроде Алиски.
Кстати говоря, Алиску даже с помощью большой поисковой бригады так и не сумели найти. И Герман, когда первый ужас от встречи с тестем отступил, вновь впал в истерику. Когда Ната спустилась вниз, Герман как раз звонил в полицию, где открытым текстом обвинял свою новую жену в похищении, а возможно, и смерти падчерицы.
– И отец у нее бандит! Он жену свою убил! В петлю ее сунул, думает, что все ему с рук сойдет. И в доме у них нечисто. Специальная комната у них оборудована вроде тюремной камеры, они там какую-то девушку держат. Мне к вам приехать? Может, лучше вы к нам? Ну, как скажете.
Вскоре после этого разговора Герман собрался и уехал – как сам объяснил, писать заявление. Спустившийся вскоре после этого Валентин Петрович, узнав о намерении зятя, лишь сплюнул.
– Одним расследованием больше, одним меньше, роли не играет. Меня сегодня и так следователь несколько часов, как утка червяка, трепал. Я ему говорю: неужели вы думаете, что, пожелай я избавиться от своей уважаемой супруги, не сделал бы этого красиво? Уж такую малость она, бедняжка, за свою преданность мне заслужила. А он мне письмо в нос тычет.
– Что за письмо?
– Покойница оставила. Вроде как мне. Обвиняет в нем меня в таких вещах, что волосы дыбом встают. Похоже, Аленушка головой слабой все-таки в мать свою уродилась. Зря я на чужого думал.
– А в чем конкретно обвиняет вас убитая? – спросил Слава.
– Ты что, мой адвокат? Почему я должен тебе все рассказывать?
Но Слава неожиданно проявил стойкость.
– Я детектив, – тихо, но с сознанием собственной важности заявил он. – И я как раз работаю над тем, чтобы вам не пришлось нанимать себе адвокатов.
Его слова впечатлили Валентина Петровича, который был человеком хоть и вспыльчивым, но умным.
– Ладно, слушай, парень. Все равно раз письмо у следователя, то никакая это теперь не тайна. Рано или поздно непременно наружу выплывет. В общем, я не знаю, кто Елизавете на меня наговорил, только считала она меня своим наипервейшим врагом. Дескать, сплю и вижу, как бы мне от Аленушки, доченьки ее возлюбленной, избавиться. Что и в комнату ее отдельную затем запер, чтобы со свету сжить. И в еду велел яду добавлять, чтобы девочка постепенно бы чахла да угасала. В общем, старался сжить ее со свету, такие вот дела.
– А этого не было?
– Ты что, дурак? Зачем мне убогую травить? Что она, меня объедала? Нет. Мешала чем-то? Тоже нет. Больше скажу, что я и запирать ее на замок не хотел. Не лежала у меня к этому душа. Никогда за девчонкой никакой злобы не водилось. Идиотка, да. Но добрая да ласковая. Признаюсь, я ее даже любил по-своему.
– Но вы запрещали другим своим детям играть с ней.
– Не запрещал я им ничего такого! Играла она с ними.
– А мы слышали другое. Что вы Аленушке не разрешали водиться со своими детьми.
– Ложь! Другое дело, что ни Светка, ни Гошка, ни Ромка не хотели с ней дружбы водить. Эти трое у меня хоть и с головой, а недобрые уродились. Сейчас еще ничего, научились себя в руках держать, а в детстве Аленушке от них часто доставалось. И дразнили они ее, и колотили. Только она их побоев не помнила и зла не держала. Но Елизавету это коробило. Вот она и стала чаще Аленушку в ее комнате запирать, чтобы от обид оградить.
– Значит, Аленушка даже в детстве не проявляла ни к кому агрессии?
– В том-то и дело! Потому мне вдвойне чудно было то, что она в доме в последнее время учинять стала. Разгром тут устроила, жена с Антониной и прислугой три дня мусор выгребали! Камер в доме ни тогда, ни теперь не было, Лиза противилась, и я не мог понять, что спровоцировало приступ, но понял, что нужно теперь Аленушку под присмотром держать. Одна жена, у которой в помощницах немощная Антонина да Клавдия, с доченькой своей могла и не справиться. Нанял охрану. Заставил дверь железную в комнату девочки поставить. Потому что девочка-то она девочка, а ручкой своей подковы стальные, как блины, гнет. А потом и окна пришлось заложить.
– И так как ваша жена активно против этих мер безопасности возражала, то вы ввели новое правило: входить к своей дочери Елизавета Николаевна могла лишь в присутствии кого-нибудь из охранников.
– Я прав был. Девчонка стала опасна. Я хотел оградить свою жену и всех, кто жил вместе с ней в доме, от опасности.
Где-то Валентина Петровича можно было понять. Нелегко содержать в доме инвалида такого рода. И, конечно, хозяин имел право тревожиться за безопасность и даже жизнь своих близких.
– Вот только обычно люди с синдромом Дауна не проявляют ни к кому агрессии, – сказал Слава. – Да, они отличаются от здоровых, но могут социализироваться и вести почти обычный образ жизни. И к тому же они на редкость простодушны, ласковы, привязчивы и добры. В них начисто отсутствуют такие понятия, как злоба, агрессия, желание причинить боль своему ближнему. Их душа как бы лишена обычной для других защитной оболочки. И мне очень странно, что такой человек мог кого-то испугать.
– Мне тоже кажется странным такое поведение Аленушки.
– Вероятно, его кто-то спровоцировал.
– Но зачем?
– Чтобы, в свою очередь, спровоцировать Валентина Петровича на ответные меры.
– Запереть Аленушку?
– Изолировать ее от матери и остальных.
– Но Елизавета Николаевна была с таким положением дел не согласна. Она считала, что Аленушка должна жить нормальной жизнью, что нельзя запирать бедного ребенка только потому, что она что-то там пару раз сломала или испортила.
– И так как, оставаясь дома, где за нею денно и нощно следила охрана, нанятая мужем, она ничего не могла предпринять, то Елизавета Николаевна приняла решение бежать как можно дальше.
– А до этого она приготовила себе фальшивый паспорт, некоторую сумму наличными и сумела, не без помощи Клавдии с Антониной, которые были на ее стороне, вывести из дома Аленушку через потайной ход, который ведет из винного погреба в старую конюшню, а оттуда сразу за ограду.
– Думаю, что Аленушку даже вывезли из дома самой первой. Потом бедняжку оставили в безопасном укрытии, возможно, под присмотром той же Анны Семеновны.
– И уже потом Елизавета Николаевна решилась бежать сама. Говоришь, у нее был приготовлен фальшивый паспорт? Покажи его мне.
Ната показала. Детектива паспорт заинтересовал.
– Высокое качество подделки. Так и не скажешь, что он на чужое имя. Чтобы организовать документ такого уровня, нужно быть профессионалом. Дашь мне этот документ на время?
– Зачем?
– Хочу понять, кто еще помогал Елизавете Николаевне с побегом. Кто-то ей этот паспорт изготовил. Сама она не могла его нарисовать.
– Все-таки что-то тут не складывается. Если Валентин Петрович оберегал свою жену от одной лишь Аленушки, зачем он настаивал, чтобы Елизавета и по городу передвигалась с охраной? Ладно он поселил охранников в доме, где жила Аленушка, которую считал опасной. Но зачем Елизавете Николаевне охранники еще и в городе?
Слава ответа не знал.
Но сам Валентин Петрович на этот вопрос ответил с подкупающей простотой:
– А чтобы не засиживались. Раз я им деньги плачу, пусть работают.
– Но зачем…
– Зачем-зачем! – разозлился мужчина. – Мне так захотелось, я так решил, и точка!
И в этом был он весь. Самодур до мозга костей. Но при этом нежный отец и заботливый супруг, который, может быть, самую чуточку перегибал палку в своем стремлении оградить свою семью от всех проблем и переживаний. Просто отец лучше знает, что нужно его детям и жене для счастья. И заблуждаться не может, потому что это же он, а он никогда не ошибается.
