Глава 47

Я только что закончила расставлять последние куски вариантного мыла – яркие лимонные, нежные лавандовые – в ванной для вечеринки, когда миссис Клиффтон зовет меня, и я поднимаюсь на звук голоса вверх по лестнице. Майлз вытирает пыль, а Уилл помогает Женевьеве расставить ряд тонких хрустальных бокалов.

Отполированный воском пол сияет.

– У меня для тебя есть кое-что, Айла. – Миссис Клиффтон задергивает шторы на огромном окне ее спальни, исчезает в гардеробной и появляется оттуда, держа вешалку, укрытую черной тканью. – Не обижусь, если тебе не понравится, – говорит она, поднося ее ближе. Я разворачиваю ткань слой за слоем и обнаруживаю атласное платье изумрудно-голубого цвета. Осторожно касаюсь многоярусной шифоновой юбки и чувствую, как краснею от удовольствия.

– Тебе нравится? – с волнением спрашивает миссис Клиффтон. – У мистера Финча все еще были твои мерки, так что оно должно быть впору. Но если тебе не нравится…

На мгновение у меня перехватывает дыхание. Я собиралась надеть старое платье Беас, которое в целом подошло.

– Оно прекрасно, – только и могу вымолвить я. – Спасибо. – А потом спешу в свою комнату, чтобы примерить платье.

Расстегиваю пуговицы на рубашке и надеваю платье через голову. Оно струится как вода по плечам и спине и охватывает талию легким корсетом. Маленькие белые жемчужинки лежат на ткани как капли инея, а глубокое декольте открывает мамино ожерелье на груди. Я снимаю его и держу в руке, размышляя, надо ли мне оставить его где-нибудь спрятанным в моей комнате. В конце концов возвращаю ожерелье на шею и поворачиваю цепочку так, чтобы она упала и блестела на спине между лопатками.

– Миссис Клиффтон! – зову, стуча в ее дверь. Она открывает, одетая в атласное бальное платье темно-синего цвета, с короткими рукавами и низким декольте, и я думаю, что еще не встречала никого более элегантного.

Увидев меня, она широко улыбается.

– Ох, дорогая. Тебе нравится платье? Ты видела себя? Выглядишь потрясающе.

Она ведет меня в ванную и делает взмах кистью в сторону зеркала. Мое отражение вращается и появляется. Я делаю шаг вперед.

Платье подчеркивает мои золотисто-каштановые волосы – реку темной меди, и миссис Клиффтон с помощью плойки завивает их над плечами большими, мягкими волнами. Потом прикалывает к ним веточку серебряных цветов. Мои глаза смотрят на меня из зеркала, серые и яркие, и, хотя я желала бы более эффектных изгибов груди и талии, корсет помогает. Думаю, это из-за того, что я не трачу много времени на разглядывание своего отражения в последние дни, но девушка, которая смотрит на меня из зеркала, выглядит как-то старше.

Миссис Клиффтон красит губы ярко-красной помадой и добавляет вазелина, а потом предлагает их мне. Как только она заканчивает с румянами, наше отражение снова гаснет в пустом зеркале. Она поворачивается ко мне в поисках одобрения, когда звенит дверной звонок.

Я просто киваю и широко улыбаюсь ей, и это заставляет ее улыбнуться.

– Уильям! – зовет она. – Попроси твоего отца подойти к двери!

Я возвращаюсь в свою комнату за туфлями, потом бросаю взгляд с балкона. Приехала Элиза. На ней алое платье, ниспадающее шифоновыми складками, с россыпью серебряных блесток вокруг декольте, словно его обрызгали Мерцанием. У нее высокая прическа, на которую, наверное, понадобилось полдня, а плечи выглядывают из-под меховой накидки. Она заливается высоким, звонким смехом в ответ на что-то, сказанное доктором Клиффтоном, и пьет из бокала игристый сидр, который Женевьева подала на серебряном подносе.

– Спасибо, – говорит она. – Его мне купила мама.

Жду, пока миссис Клиффтон не спустится вниз, чтобы поприветствовать Элизу и предотвратить возможную ссору. Сжимаю перила и внимательно смотрю на ступени, чтобы не упасть. Когда схожу по лестнице, Элиза и Уилл позируют вместе для фотографии. Он в черном костюме и галстуке. Его глаза обжигающе голубого цвета, брови темные и изогнутые, и хотя я приказываю своему сердцу так не делать, оно все равно ноет.

– Улыбайтесь, Уильям, естественной улыбкой, – говорит миссис Клиффтон, и в тот момент, когда щелкает фотоаппарат, он поворачивается лицом ко мне. Потом в двери появляется Джордж, а прямо за ним – его мать.

– Видишь, Джордж, – щебечет миссис Макельрой, – я хочу, чтобы плющ карабкался по фасаду дома именно так – точно как у Клиффтонов. И свет повсюду. Матильда, то, что ты сделала, просто великолепно, – говорит она и тянется за стаканом шампанского. – Вдохновляюще, правда.

Увидев меня, Джордж присвистывает. У него на шее клетчатый галстук в цветах Стерлинга, красный с серебром. Волосы причесаны, а веснушки едва видны. В нем ощущается уверенность, которой не было, когда я увидела его в тот первый день за дверями старшей школы.

– Айла и Джордж, встаньте с Уиллом и Элизой, и мы сделаем фотографию, – говорит доктор Клиффтон, – в честь бала, которого так и не было.

Я колеблюсь, а потом оказываюсь между Джорджем и Уиллом, пытаясь не встречаться глазами с последним, но видеть его губы, на тот случай, если он что-то скажет мне. Его рука ложится на мое бедро. Мне интересно, как он пахнет.

В коридоре Майлз сидит на сделанном Уиллом стуле, его волосы приглажены назад, а галстук-бабочка сидит слегка набок, словно он начал стягивать его с шеи, но потом остановился.

– Давайте сделаем фото для вашего папы, – предлагает доктор Клиффтон, и я приседаю рядом с Майлзом. Фотоаппарат щелкает, и, прежде чем я встаю, Майлз шепчет мне на ухо:

– Финальное слово – красивая.

– О, спасибо, Майлз, – говорю. Удивление ударяет мне прямо в голову, такое же золотистое и игристое, как пузырьки шампанского миссис Макельрой. Я ношу неожиданный комплимент Майлза весь оставшийся вечер как аромат духов.

Начинают приезжать другие гости. За Макельроями следуют Бэбкоки, Фитцпатрики, Перси, Питерсоны, несколько других семей моих одноклассников и Вив, женщина, продающая цветочные ожерелья. Дом наполняется людьми, и мы высыпаем на задний дворик, где Клиффтоны воздвигли огромную палатку. В воздухе еще чувствуется холодок ранней весны, но палатка начинает гудеть от тепла наших тел, а у входа стоит корзина с мешочками Угольков для тех, кому они могут понадобиться.

В поисках Беас мы с Джорджем проходим мимо ваз, наполненных розовым и оранжевым львиным зевом и коралловым нерине, цвета такие яркие, что их хочется выпить. Я нахожу Беас стоящей у другого конца длинного стола. Она накладывает на тарелку ассорти из сыра с медом и инжиром, кусочков мяса, фруктов, пирогов и тортов. Хрустальная чаша с пуншем увенчивает конец стола.

На Беас серебряное платье с бусинками вдоль края подола и белые атласные перчатки до локтя.

– Айла, это платье, – говорит Беас с набитым ртом и изящно проводит руками в перчатках по губам, – настолько лучше того моего старого, которое ты собиралась надеть.

– Да, выглядишь красиво, – подтверждает Джордж, но он рассеян. – Марго Темплтон здесь? Почему? – он стонет. – Она снова смотрит в этом направлении. Может, она тут для того, чтобы заранее выбить тебя из колеи перед завтрашними соревнованиями?

Мой желудок трепещет от нервов.

– Давай не будем об этом, – прошу я.

Из дома выходят Уилл и Элиза, она берет его под руку и ведет через толпу, чтобы поговорить с кем-то или пожать руку, словно они здесь на официальном приеме. Уилл смеется, слушает и берет для Элизы бокал пунша, но, когда думает, что никто не видит, он ускользает, чтобы одному пройтись по дорожкам сада за домом.

Беас ловит меня на том, что я наблюдаю за ними.

– Знаешь, когда им было четырнадцать, он пообещал ей, что отведет ее на Рождественский бал, – говорит она, отпивая глоток пунша.

– Что? – спрашиваю я, тотчас же краснея.

Она поднимает бровь.

– А с Внутренним взором нельзя избавиться от старых обещаний.

Я начинаю бормотать, что не знаю, о чем она толкует, когда доктор Клиффтон стучит ножом по стакану и приглашает Джорджа выйти к передней части палатки. Шум вечеринки затихает, пока Джордж прокладывает путь вперед, а голос доктора Клиффтона разрезает чистую ночь. Миссис Клиффтон стоит рядом с ним со сверкающими глазами.

– Приветствую всех, – говорит он. – Матильда и я очень рады, что вы все смогли присоединиться к нам сегодня вечером.

– Правда! Правда! – кричит кто-то из толпы.

– Приятно и горько приветствовать здесь жителей Чарлтона сегодня вечером. Но мы верим, что трагедия и трудности дают нам уникальную возможность собраться всем вместе, чтобы поддержать друг друга, поднять общий дух. – Он делает паузу. – Думаю, это может помочь.

Он снимает покрывало с патефона, и, когда он открывает ладонь, показывая мешочек с вариантами, устанавливается тишина.

– Человек, который их нашел, будет иметь честь сделать это, – говорит доктор Клиффтон, подталкивая Джорджа с мешочком вперед. Когда Джордж отмеряет горстку, воздух внезапно тяжелеет от задержанного дыхания и нарастающих ожиданий. Кто-то в толпе шепчет, а другой шикает на него.

Доктор Клиффтон устанавливает иглу на проигрыватель.

Джордж посыпает его вариантами. Потом они оба отступают и ждут. Беас сжимает мою руку, а я в ответ – ее.

Несколько долгих секунд царят только тишина и напряжение. Но потом первые ноты начинают просачиваться в толпу, как солнечный свет сквозь воду. Люди вокруг меня, одетые в лучшие наряды и обвешанные украшениями, с горящими взглядами, подаются вперед, чтобы слушать музыку. Инстинктивно руки подлетают к губам, и разговоры затихают. Потом кто-то роняет стакан на кирпичи патио, и он вдребезги разбивается.

Когда музыка неожиданно нарастает, раздается громкий крик радости. Трубы возвращают к жизни «Джерси-Баунс» Бенни Гудмена, и воздух становится ярче от музыки, а люди поворачиваются к нему волной. Несколько человек подходят ближе к проигрывателю. Остальные хватают кого-нибудь и начинают танцевать, образуя импровизированную сцену на траве.

Не забуду до конца жизни, как наблюдала за этим потрясающим моментом, когда исчезнувшее вернулось. Одни стоят с закрытыми глазами или со сцепленными вместе руками, другие подпевают словам, а кто-то сидит на скамейках или краешке фонтана, вытирая тихие слезы. Джордж салютует миссис Перси, когда по очереди танцует со мной и с Беас.

– Не такой уж я олух теперь, а? – спрашивает он нас.

– Ты настоящий Фред Астер, – говорит Беас, и он сияюще поглядывает на нас через постоянный поток людей, подходящих, чтобы хлопнуть его по спине.

Наконец музыка становится усыпляющей, медленной, романтичной. Я отворачиваюсь от Уилла и Элизы, которые танцуют рядом с центром палатки. Нахожу Майлза, мы сидим с ним на траве под беззвездным небом и грызем карамель. Я жонглирую ими для него, как делала раньше, пока песня не кончается. Каждый раз, когда заканчивается одна мелодия и начинается новая, толпа взрывается аплодисментами. Я прохожу к краю толпы и ловлю взгляд Уилла с другой стороны площадки. Он поднимает руку, чтобы помахать, и я машу в ответ.

– Привет, – произносит он беззвучно, одними губами.

– Привет, – отвечаю с расстояния, через толпу. Я достаточно хорошо его знаю, чтобы понять, когда он по-настоящему счастлив. Глаза Уилла ярко блестят, лицо расслаблено, и, уверена, впервые за этот вечер он не притворяется.

Становится поздно, но гости не выказывают желания уходить. Теперь понятно, как сильно они все хотят остаться, впитать последние ноты музыки, собрать ее в складках платьев и забрать домой в карманах. В каком-то смысле они смогут это сделать, потому что я видела маленькие мешочки, расставленные рядами около двери – на взгляд, достаточно, по крайней мере, на одну песню для каждого гостя. Я подавляю зевок и раздумываю над тем, чтобы пробраться наверх, в свою постель. Но когда приближаюсь к лестнице, замечаю странное выражение лица миссис Трипплхорн, которая разговаривает с миссис Фитцпатрик. Из-за этого взгляда начинаю подозревать, что они говорят обо мне.

Сонливость мгновенно исчезает. Подбираюсь ближе, прижимаясь к стене, чтобы оставаться в тени.

– Она правда вылитая Джульет. Так похожа, что это беспокоит, – говорит миссис Фитцпатрик.

Чутье меня не подвело. Я присаживаюсь за вазоном и вожусь с ремешком туфли.

– Все дело в глазах. Я сказала бы, что Джульет всегда была добра ко мне, но, когда бы я с ней ни говорила, всегда казалось, словно она смотрит сквозь меня. Очень жаль бедных деток, потеряли маму в таком юном возрасте. – Миссис Трипплхорн щелкает языком.

– Так много болезней и смерти в этой семье, если подумать об этом. Они почти следуют за ними повсюду.

«Вы неправы», – думаю я. Мама всегда говорила, что она и дня не проболела в детстве.

– Я видела ее однажды, – продолжает миссис Трипплхорн, – с тем странным мальчиком. Помнишь?

Я задерживаю дыхание. Странный мальчик. Они, должно быть, имеют в виду Стивена.

– О да. Тот, в коляске? Я почти совсем забыла об этом. Он был таким изможденным, всегда с ним было что-то не так. Странный бедняжка, не так ли? Интересно, что с ним произошло.

– Айла, почему ты сидишь здесь, в углу? – говорит миссис Макельрой чересчур громко. Она качается, словно не может удержать равновесие. Женщины затихают при звуке голоса миссис Макельрой и обмениваются многозначительными взглядами, а потом меняют тему разговора.

– Просто так, – отвечаю, вставая. – Занимаюсь своими делами. – Я собираю складки платья и поворачиваюсь к лестнице. – Тоже можете как-нибудь попробовать.

– О-хо-хо, – хихикает миссис Макельрой, – мне тоже приятно было тебя увидеть, дорогая. – Она допивает остатки шампанского из бокала. Пока я поднимаюсь по лестнице, она спрашивает, не обращаясь ни к кому в особенности: – Так куда пошел тот очаровательный парень с коктейльными креветками?

Я забираюсь по лестнице и оставляю яркий, гудящий шум вечеринки ради черных теней коридора.

Дохожу до двери, когда слышу шаги позади себя. Резко оборачиваюсь, и чья-то рука касается моей.

Уилл.

Ох.

– Все нормально? – Слежу за его губами, чтобы понять слова. – Я сделал что-то не так?

– Конечно же, нет, – отвечаю быстро.

– Тогда почему ты избегаешь меня? Я почти не видел тебя последние недели, а сейчас практически орал тебе.

Я сглатываю. Роюсь в голове в поисках подходящего ответа.

– Я…

Вижу в его глазах проблеск, когда он наконец понимает. Он слегка улыбается, мимолетно.

– Ты… ты не можешь… – говорят его губы, не заканчивая фразы, а глаза широко открываются и полны неуверенности. Воздух вокруг меня электризуется. Я делаю самый глубокий глоток воздуха, наполняю им свои легкие. Больше не могу скрывать правду. Поэтому пожимаю плечами и еле заметным покачиванием головы объясняю ему все как есть.

– Айла, – говорит он, делает шаг ко мне, колеблется. Сердце бьется в ритме волны вверх-вниз.

Потом он наклоняется и целует меня.

Его губы теплые и мягкие, и мое сердце трепещет и задевает грудную клетку, а внутри все начинает цвести, сиять и гудеть. И я целую его в ответ, сначала мягко, а потом все сильнее. Поднимаю руку, чтобы коснуться того места на его шее, как мне всегда хотелось, за все те моменты, когда я желала привлечь его к себе, и все слова, которые думала произнести. Я чувствую, как его дыхание сбивается, а сердцебиение взрывается между нами.

Мы отстраняемся друг от друга, вспыхиваем, входим в мою комнату и бесшумно закрываем за собой дверь. Моя кожа сияет, и ее покалывает, когда он касается моего локтя, изгиба талии. Берет листочек бумаги и пишет на нем: «Я тоже тебя не слышу».

Я снова и снова читаю слова, и мое сердце ликует. «С каких пор?» – пишу я.

Он улыбается и пишет: «Какое-то время».

«Я пряталась от тебя», – пишу в ответ.

Мы испещряем блокнот записями:

Мы слышим шум вечеринки внизу, шаги Майлза на ступенях, и Уилл берет меня за руку.

– Мне нужно идти, – говорит он одними губами.

– Тебе нужно идти, – повторяю я, но вместо этого он наклоняется и шепчет мне в ухо тайные слова, которые я никогда не узнаю, которые падают и тают, я чувствую его дыхание, легкое, как снежинки, когда оно касается моей кожи. Я – и счастье, и радость, и взлет, и жар. Пробегаю кончиками пальцев по его скулам, острому изгибу челюсти и признаюсь воздуху:

– И я бы снова все это сделала, чтобы пережить это мгновение с тобой.

А потом он смеется, а его глаза сияют, словно в них разгорелся огонь, и он смотрит на меня, как будто не может действительно поверить, когда мои губы снова касаются его губ.