Книга: Тайна одной лаборатории
Назад: «Космос для нас»
Дальше: Последний жетон

В далёком дрейфе

Если б я не выбрал в тот день приморскую дорогу, и если б не стояла такая жара, и я не притормозил свой магнитоход у бара-автомата и не вышел напиться — ничего бы не случилось. И я по-прежнему ничего не знал бы о судьбе моего друга Германа Альфи, с которым мы разошлись из-за глупой размолвки восемнадцать лет назад, перед самым его уходом в какой-то дальний рейс.
Но, пожалуй, главным оказалось то, что сэндвичи в крохотной закусочной подавались почему-то не на бумажных салфетках, а на обрывках магнитной ленты, применявшейся в первых биокнижках, в которых можно было записывать мысли, ничего не произнося вслух.
Под пенопластовым навесом было относительно прохладно.
Выпив стаканчик ледяной колы, я решил перекусить. Опустил в щель автомата жетон, что-то глухо звякнуло, и пластиковая рука, поразительно похожая на человеческую, выдвинулась из отверстия в стойке и протянула мне ломтик хлеба с анчоусом. Я взял хлеб, и рука убралась восвояси. Под бутербродом лежал ничем не примечательный обрывок старомодной биоленты с зубчатыми краями.
С этого клочка всё и началось…
Прожёвывая сэндвич, я поднёс тонкую целлулоидную ленту к свету (под навесом царил полумрак). Плёнка просвечивалась неравномерно. Машинально сунув её в карман, я вышел на шоссе, сел в машину и нажал стартер. Магнитоход дрогнул и плавно набрал скорость. Через какую-нибудь минуту оранжевый купол закусочной скрылся вдали за поворотом. Слева от меня, ярдах в двадцати от дороги, ослепительно поблёскивали тяжёлые волны. Синие у берега, они переходили дальше в зелёный цвет. Несмотря на мёртвое безветрие, волна была довольно высокой. Белоголовые валы с пушечным грохотом обрушивались на узкий пляж, усеянный мелкой обкатанной галькой, и брызги достигали дамбы, по которой проходило шоссе.
Слизнув с губы солёную морскую каплю, я полез в карман туники за сигаретами и наткнулся на обрывок упругой ленты. Биоплёнка! Интересно, что на ней записано? И кем — машиной или человеком? Кто-то из приятелей говорил, что иногда машины в свободное от работы время «скуки ради» выдумывают довольно забавные опусы. Разумеется, речь шла не о жалких исполинах, рабски следующих заданной программе, а о тех, в большинстве небольших по размерам машинах, которые раньше в бесчисленных фантастических повестях и романах называли роботами (это название, впрочем, сохранилось и до наших дней). Машины-роботы, как общеизвестно, действуют не по заранее заданной программе, а, если можно так выразиться, «по вдохновению». Им даётся лишь конечная цель. Скажем, вот тебе, друг-робот, задача: реши-ка, милый, вот это дифференциальное уравнение. Как решать? Понятия не имею. Если б я знал, — не просил бы у тебя помощи. Так что придумать метод решения — это уж твоя печаль.
И вот робот начинает искать способ решения задачи. При этом он испытывает тысячи и тысячи самых разнообразных вариантов, перебирает самые различные пути, подчас совершенно неожиданные. Иногда робот пытается промоделировать решение, и это, по-моему, самое интересное. Я был однажды на такой выставке моделей, и причудливые, диковинные конструкции их произвели на меня неизгладимое впечатление. В кибернетике я разбираюсь слабо, и фантастические нагромождения башенок, пиков и переплетающихся нитей из разноцветного пластика показались мне не строгой математикой (как это было на самом деле), а произведением искусства. Иногда же в процессе моделирования супермашины «выдают на-гора» различные, довольно забавные словосочетания, «робот забавляется», как разъяснил мой приятель.
Может быть, на этой плёнке и записаны подобные «шалости» умной машины?
Я включил воспроизводитель звука и сунул в щель синеватый выцветший обрывок ленты, Послышалось короткое шипение и треск, зачем бесцветный голос произнёс:
— …Погода снова начинает портиться. Очевидно, значительная часть воздуха снова рассеялась в окружающем пространстве, и атмосферная защита ослаблена.
«Надо будет хоть тембр новый поставить, что ли», — подумал я, подкручивая на пульте регулятор звука. А голос, тихий и слегка надтреснутый, невыразительный голос, к которому я успел привыкнуть, продолжал:
— Вчера весь день бушевала ужасная гроза. За все семь лет я не могу припомнить ничего подобного. А ведь я из тех счастливчиков, которые остались живы после бури, разыгравшейся в конце августа позапрошлого года. Но на этот раз все стихии совершенно сошли с ума.
«Чьи это излияния? Пожалуй, не робот, а человек. Вероятнее всего, какой-нибудь турист, чрезмерно любящий фантазировать».
— На моих глазах в графитовую скалу ударила плазменная молния толщиной с добрый ствол эвкалипта, и скала вмиг испепелилась, превратившись в небольшое бурое облачко…
Далее следовало описание грозы, изобиловавшее настолько красочными подробностями, что у меня не оставалось никаких сомнений относительно правдивости автора. Я уже решил было выключить звук, но последовавшие несколько фраз заставили мою руку повиснуть в воздухе.
— После грозы мы все собрались в Большом гроте. Из роботов не явился ни один. Вероятно, они приводят в порядок аппаратуру, выведенную из строя грозой. Счастье, что уцелел регенератор.
После починки он работает сносно. Правда, Диксит жаловался мне как-то, что он не выносит затхлого привкуса воды, но он, по-моему, просто привередничает. Да и какое вообще это имеет значение, если мы доживаем на Орбанге последние месяцы? Мы считаем буквально каждый день, который остаётся здесь прожить.
«Орбанг… гм… Орбанг… где-то я слышал это название?» Заинтересованный, я теперь со вниманием вслушивался в безучастный голос, рождаемый звучащей мембраной.
— Судя по последней радиодепеше, наша смена прибудет на станцию примерно через полгода. И мы отправимся на Землю. Боже мой, даже не верится в такое счастье!
В этом месте послышался треск, похожий на звук разрываемой материи, и голос пропал. Вероятно, человек, заносивший свои мысли в записную биокнижку, чем-то отвлёкся, забыв отключить запись. Стрелка-указатель показывала, что плёнка подходит к концу, когда снова послышалась речь.
— …И попросил одолжить воздушные лыжи, смастерённые мной в одну из долгих полярных ночей. Я спросил, когда он намеревается их вернуть.
— Уж во всяком случае, до прихода «Темиры», — смеясь, ответил Диксит. — Как видно, наша смена не очень-то торопится на Орбанг…
«Темира»! Меня словно лазерный луч пронзил. Я припомнил, что ионолёт под таким названием стартовал с Земли, неся смену на станцию, дрейфовавшую в районе Сириуса. С тех пор прошло немало лет. Орбанг. Орбанг! Кажется, так или похоже называлась станция, куда собирался лететь Герман. Но в таком случае, где-то в этих записях должно встретиться его имя. Может быть, именно его мысли я слушаю сейчас! Как жаль, что биозапись не сохраняла голоса! Только несколько лет назад люди научились записывать на биоплёнку голос, а тогда… Фраза оборвалась на полуслове. Вспыхнул зелёный глазок. Это означало, что запись кончилась…
Не размышляя, я развернул машину и помчал обратно, к закусочной. Вспыхнули и изумлённо замигали жёлтые и синие огни дорожного надзора: разворачивался в неположенном месте. «Хорошо ещё, что блоков здесь нет», — мелькнуло у меня. На более оживлённых трассах были установлены блоки-ловушки для нарушителей: машина, нарушившая правила движения, немедленно сносилась в сторону и поднималась вверх мощным электромагнитным полем. И незадачливый нарушитель висел в добром десятке метров над землёй, пока не уплачивал штраф прибывшему на место происшествия киберпатрулю. Однажды я провисел таким образом в самом центре города более полутора часов и могу заверить, что получил мало удовольствия. При малейшем движении магнитоход покачивался, и каждую минуту я с ужасом ожидал, что рухну вниз с высоты третьего этажа. Правда, этого не случилось, но мальчишки буквально забросали меня гнилыми помидорами и прочей дрянью, а собравшаяся внизу толпа, преимущественно из женщин, награждала меня всяческими нелестными эпитетами, из которых «недотёпа» и «бочка без руля» были, пожалуй, самыми мягкими.
И сейчас, мчась на полной скорости к оранжевой закусочной, я знал, что мне, конечно, не избежать расплаты за нарушение. Укоризненно помаргивающий глазок фотоэлемента, укреплённого на башне, близ которой я сделал недозволенный поворот, зафиксировал номер машины, время нарушения и даже сделал моё моментальное фото, так что штрафа не миновать… Но я не думал сейчас о штрафе. Все мысли мои были поглощены биоплёнками, обрезки которых лежали под стандартными сэндвичами в крохотной дорожной закусочной.
Свернув на кольцо, ведущее к бару, я резко затормозил. У самого входа уже стояла чья-то машина — новенький торпедовидный «Молек». Когда я выскочил из дверцы, в дверях показалась молодая парочка. Он дожёвывал на ходу, а она заразительно хохотала, держа своего спутника под руку.
— Простите, вы, должно быть, брали бутерброд? — сказал я быстро, задыхаясь от волнения.
Наверно, вид мой слегка напугал их. И впрямь, туника моя была распахнута, а волосы всклокочены.
— Брали. А что? — угрожающим тоном сказал молодой человек спортивного вида, делая шаг вперёд и заслоняя свою спутницу.
— Нет, ничего, пробормотал я, — мне не нужен бутерброд, мне нужна био… биоплёнка…
— Хочешь позавтракать, дружок? — деланно улыбнулся парень. — А ресурсов нет? С этого бы и начал. На, лови! — и он неожиданно швырнул мне жетон. Я машинально поймал его, растерянно глядя, как парень ловко вскочил в «Молек», где его уже поджидала подруга, с тревогой поглядывавшая на меня.
— Стой! — закричал я, пытаясь перегородить путь машине. Но не успел. Мягкая воздушная волна ударила меня в грудь, и я схватился за пластиковый поручень. Парень успел обернуться и сделать мне ручкой, и «Молек» растаял, как привидение.
Я вошёл под навес.
Швырнуть жетон в щель и схватить бутерброд, протянутый рукой, похожей на человеческую, было делом нескольких мгновений. Я положил бутерброд на круглый столик, — кстати, единственный здесь, — а зубчатый кусок плёнки сунул в карман.
Вскоре передо мной высилась порядочная груда бутербродов. Я пошарил рукой в кармане: жетоны были на исходе…
Уже минут пятнадцать я занимался в закусочной коллекционированием сэндвичей, и никто не нарушил моего одиночества — в это время дня трасса была довольно пустынной. Внезапно, взяв очередной сэндвич, я застыл от неожиданности: под аккуратным ломтиком хлеба лежала салфетка, обыкновенная бумажная салфетка. Я повертел её в руках и даже глянул на свет, что было уже совсем глупо. Я кинул ещё жетон — опять бумажка. Неужели запасы биоплёнки кончились? Вскрыть бы эту проклятую тумбу! Под моими ударами металлическая стойка затряслась и загудела. Внутри неё что-то жалобно звякнуло. Из отверстия выдвинулась рука, которая угрожающе протянулась к моей груди, но я успел увернуться. Чёртова автоматика! Я ещё раз попытался вскрыть стойку, и механическая рука, неумолимая, подобно возмездию, схватила меня за отворот туники. Изо всех сил рванувшись, я отлетел в сторону, оставив противнику клок одежды. Мне было отлично известно, что с механической рукой шутки плохи. Как же всё-таки быть? Единственный механик, в ведении которого находились все закусочные трассы, был сейчас, вероятнее всего, где-нибудь на объекте, возможно, в доброй сотне миль отсюда. Но это ещё ничего, допустим, что, объехав трассу, я разыскал бы его. Главная беда была в том, что механик-то был робот… А попробуй роботу втолковать свою необычную просьбу!.. Да за это время здесь возьмут бутерброды бог знает сколько посетителей…
Может быть, впрочем, в моих руках вся биоплёнка? Для того, чтобы выяснить это, её надо, во всяком случае, прослушать.
С полным карманом драгоценного груза я вышел наружу, сел в машину и отъехал в сторонку, чтобы никому не мешать. Затем вынул наугад обрывок плёнки, вставил его в аппарат и, дрожа от нетерпения, включил воспроизводитель…
— Уже сутки, как мы высадились на Орбанге. Да, сутки. По предложению капитана мы время измеряем в земных единицах. Так оно приятнее… На месте, с которого стартовал «Пелеон», привёзший нас сюда, остался круг радиусом в три километра, выжженный ядерным огнём. Какой бесконечно далёкой кажется Земля! А ведь у нас ещё не самая дальняя экспедиция, подумаешь, всего-навсего район Сириуса! Другие улетают подальше… После долгих лет полёта так приятно ступать по твёрдой почве. Многое здесь создано нашими предшественниками, которые улетели на «Пелеоне». Они создали неплохую летающую лабораторию для исследования космических лучей (это, между прочим, одна из главных задач нашей экспедиции). Правда, оборудование сильно устарело, и нам придётся его сменять. Хотя это и не так-то просто, думаю, что справимся со сменой оборудования быстро: ведь в нашем распоряжении имеются такие распрекрасные роботы. Я говорю — в нашем распоряжении. А на самом деле… Нет, об этом можно говорить лишь мысленно. Дело в следующем. В последние месяцы полёта на «Пелеоне» я заметил, что Третий относится ко мне неприязненно, если можно так выразиться о роботе. Для окружающих это незаметно. Все распоряжения мои он выполняет, но всегда у него получается как-то так, что команды мои выглядят нелепыми. А ведь Третий мне непосредственно подчиняется, он должен слушаться меня, как марионетка. Поделился с Дикситом, он сказал, что это нервы. Может быть, действительно только моя мнительность? Поэтому я и воздерживаюсь пока от разговора с капитаном. А к Третьему формально придраться пока никак не удаётся…
Глуховатый голос моего аппарата оборвался. В наступившей тишине лишь неумолчно стрекотали цикады да глухо вздыхало море, разомлевшее от зноя. Я быстро сунул в узкую щель новый клочок биоплёнки.
— …Таким остроумным путём нам удалось устранить рассеивание атмосферы в окружающем пространстве. Наши предшественники не смогли до этого додуматься и все пять лет мучились в тяжёлых кислородных масках. Мы всего лишь полгода носили эти маски, и то надоели они хуже горькой редьки. «Молодчина, Герман», — сказал мне капитан, скупой на похвалу, когда я высказал ему свою идею — создать вокруг Орбанга мощные магнитные ловушки, которые задерживали бы воздух, лишая газовые молекулы возможности утечки. Какое наслаждение — сбросив прочь кислородные маски, бродить с открытым лицом, подставляя грудь совсем земному ветерку и жаркому земному солнцу! Только вот…
Плёнка кончилась. С бьющимся сердцем я вытащил из кармана новый клочок. Всё происходящее казалось мне нереальным, словно во сне. Герман… Неужели это он, Герман Альфи? Стоило мне лишь предположить, что речь идёт о его экспедиции, — и вот я слышу его имя. Не чудо ли это? И как могли попасть на Землю эти синеватые клочки биоплёнки? Как?
— Сегодня схоронили капитана. Нелепая смерть капитан купался в море, штормило, и волна ударила его головой о прибрежные скалы. Медицина — увы! — оказалась бессильна. Случись это на Земле… Но что толку в бесплодных сожалениях? Прощай, наш старший товарищ. У меня всё время не выходит из головы последний разговор с капитаном. Я рассказал ему о своих опасениях, связанных с Третьим. Против ожидания, капитан воспринял мой довольно сбивчивый рассказ очень серьёзно.
«Они без ограничителей, Герман, — сказал капитан. — Это и хорошо, и плохо. Хорошо — потому что робот без ограничителя самосовершенствуется и становится незаменимым помощником в самых неожиданных и подчас ужасных условиях космического полёта: ведь на Земле никогда всего не предусмотришь. Но плохо — если развитие робота отклонится от правильного пути и он станет… как бы это сказать»… «Слишком самостоятельным?» — подсказал я. «Вот именно, слишком самостоятельным. Ты первый заметил тревожный симптом. Смотри, пока — никому ни слова. Будем наблюдать за остальными роботами, но так, чтобы это не бросалось в глаза».
И вот капитана нет.
Мой перерыв кончается — нужно снова идти на дежурство в астроблок. В последние дни на небе происходят странные явления. День и ночь хлещут потоки метеоритов необычно высокой интенсивности, а в квадрате двести сорок четыре неожиданно вспыхнула сверхновая звезда. Признаться, надоели мне эти дежурства. Ну что толку высиживать четыре часа кряду, фиксируя результаты наблюдений? Анализ результатов? Ерунда. Со всем этим прекрасно справился бы Третий. Надо будет попробовать. Тем более, что теперь, сразу после гибели капитана, Третий притих и стал кротким, как овечка. Не знаю, смерть ли на него подействовала, или что-нибудь другое? Третий был ближе всех к капитану, когда тот ударился о скалу. Робот бросился к нему на помощь, нырнул и вытащил капитана из бушующей воды, а затем испустил в эфир сигнал бедствия. Когда я прибежал на берег, капитан был бездыханен. О том, что произошло, я узнал от Третьего. Остальные роботы сбежались сюда раньше людей. Странное впечатление произвели бы на кого-нибудь постороннего эти стройные, плечистые исполины, сгрудившиеся вокруг неподвижного человеческого тела, казавшегося таким маленьким.
Сердце моё больно сжалось. Я подошёл к капитану и опустился на колени. Мне так и казалось, что он вот-вот раскроет глаза и скажет: «доброе утро, Герман».

 

Бесцветный голос снова умолк. «Но где гарантия, что речь идёт о моём друге Германе Альфи? — подумал я. — Мало ли на свете людей с одинаковым именем?» А в душе я был уже уверен, что это он, что это именно он — Герман Альфи…

 

— …Марта душа нашего маленького человеческого общества. Эта милая девушка, как никто, умеет развеселить и поднять дух. Её тонкая фигурка напоминает мне чем-то осу. С астробиологом Мартой мы, как выяснилось, земляки: и я, и она родились на берегах Амазонки. Может быть, поэтому я сблизился с ней больше, чем с другими. Мы много рассказывали друг другу о тех, кого оставили на Земле. Как-то я рассказал ей о моём друге Армелине, с которым так и не простился…

 

Армелин! Да это же я!.. Солнце пылало во всю над моей головой. Дышать было тяжело, несмотря на то, что мне в лицо из кондиционера била струя охлаждённого воздуха. Но дальше, дальше…

 

— Всё чаще я замечаю в себе, да и в других, признаки усталости. А сколько лет ещё ждать нам «Темиру», которая должна привезти смену и забрать нас на Землю! Долгими бессонными ночами приятно думать, что она уже мчится в холодном пространстве, держа курс на Орбанг. В соответствии с проектом, «Темира» должна была стартовать с Земли, когда мы ещё приближались к Орбангу. Примерно через два года мы начнём получать сигналы с борта «Темиры». Но это ещё не скоро…
Люди стали какие-то сонные, «как мухи осенью», по определению Диксита. Смешно, что эти слова принадлежат Дикситу, который и родился-то на «Пелеоне» (это великое событие произошло, как раз когда мы покидали Солнечную систему), и парень знал мух лишь по учебнику исторической зоологии.
Вчера, во время обработки телеметрических данных, мне в голову пришла великолепная идея. Всем надоели и сферофильмы, которые имелись у нас в избытке, и спортивные состязания по лёгкой атлетике и плаванию, которые мы старались регулярно проводить. Сферофильмы попадались и неплохие, но к концу сеанса люди уставали, состязания же вообще превратились в довольно скучный ритуал, так как все результаты были заранее известны: в прыжках с шестом победит Диксит, в плавании — Марта, в гимнастике — аз, недостойный. По боксу… ну, тут, правда, было несколько примерно равных соперников, и венок победителя каждый раз менял хозяина. А почему бы нам не организовать…
Я в восторге потёр руки, и первое, что сделал, когда вечером ко мне ввалился Диксит (он ездил проверять дальний нефтебур и, видимо, сильно устал), — это поделился с ним своей идеей. Мой друг воспринял её поначалу довольно прохладно.
— Гм… Говоришь, захватывающее зрелище?
— Ну да.
— Бой роботов, значит? Выходит, нечто вроде сражения гладиаторов?
— Нет, Диксит, ты ничего не понял. Гладиаторы здесь ни при чём. Гладиаторы дерутся насмерть, а я имею в виду обычный спортивный матч. По всем правилам боксёрской науки.
— Ты забываешь одну деталь, Герман. Все они, от Первого до Сорокового включительно, начисто лишены предохранителей.
— Неужели ты думаешь…
— Конечно, — перебил Диксит. — Устраивать матч между ними без всяких предосторожностей — чистое безумие. Но мы можем договориться с кибернетиками насчёт тормозящих блоков… Да, насчёт тормозящих блоков. И тогда будет всё в порядке.
— Значит, займёмся…
…И снова монотонный голос умолк. Я выглянул из машины. Солнце вконец распоясалось. Пришлось натянуть над головой виниловый отражающий тент. Пустынное шоссе убегало вдаль белой лоснящейся лентой…

 

— Давно уже мы так не веселились. Под большим куполом целый вечер звучали песни и смех. Мы отмечали именины Марты — ей исполнилось восемнадцать. Правда, нашим женщинам пришлось потрудиться: дежурные роботы что-то захандрили, а стряпать надо было немало. Но зато именинный пирог с вензелем получился на славу, ему под стать были и прочие деликатесы.
Где мы кочуем, дети Земли,
Старое Солнце ждёт нас давно, —

затянул кто-то, и все дружно подхватили песню, самую популярную в дни нашего отлёта. Теперь, наверно, на Земле давно уже поют иные песни…
Возвратившись в свой отсек, я уселся за письменный стол и придвинул к себе чистый лист бумаги и калькулятор. Нужно было сделать на завтра кое-какие расчёты, а Третьему я с некоторых пор перестал доверять. Это была скорее интуиция, но довольно стойкая.
Мне понадобились какие-то данные, я встал и подошёл к информарию. Указатель по каталогу барахлил (давно надо было сменить транзистор, всё руки не доходили), я открыл узкую дверцу и протиснулся внутрь, в кромешную тьму. Когда глаза немного привыкли, я стал различать в темноте слабо фосфоресцирующие литеры бесчисленных информационных блоков и принялся искать среди них нужный. На душе было тяжко. Далёкие воспоминания о Голубой (так мы зовём иногда Землю)? А может быть, то, что от «Темиры» всё нет сигнала, хотя давно бы уж пора ей подать весточку? Задумавшись, я в первое мгновение не расслышал тихий стук в дверь. Стук повторился. Затем дверь скрипнула, и кто-то вошёл. Я узнал стремительные шаги Диксита. Он имел обыкновение заходить ко мне перед сном.
— Ты дома, Герман? — негромко позвал он.
Я уже собрался ответить, как вдруг услышал женский смех. Диксит пришёл не один.
— Я угадала, — произнёс голос Марты. — Говорю тебе, Гер опять поехал на свою вышку. Геолог одержим нефтью, всё в порядке, — и она снова рассмеялась.
Меня приятно кольнуло краткое «Гер». В последнее время я часто видел Марту вместе с Дикситом. Вот и теперь они оба пришли ко мне в гости. Но я к ним не вышел. Наоборот, застыл, стараясь не производить шума. Дело в том, что мне не хотелось предстать перед Мартой в домашней пижаме с лиловыми разводьями термоткани. Я надеялся, что они, убедившись, что меня нет, скоро уйдут. И невольно стал свидетелем чужой тайны…
— Подождём? — сказал голос Диксита.
— Немножко, — ответила Марта.
Я слышал, как они уселись вдвоём на низкую тахту, которую я успел уже застелить. Снаружи, там, за гофрированными стенками отсека, было тихо. Ветер, завывающий день и ночь, внезапно смолк, и наступил один из довольно редких периодов затишья.
— Гости пришли, а хозяина нет! — воскликнула девушка.
— Ты мне не ответила, Марта, — прошептал Диксит.
Наступило короткое молчание.
— Я люблю тебя… — слова Диксита казались льдинками, падающими в беззвучную тьму. Боясь пошевелиться, я затаил дыхание. Бездонная космическая ночь поглотила Вселенную, и в этой ночи затерялся Орбанг — крохотная планетка, на которую опустилась пылинка Разумной Жизни.
— Любимый, солнечный… — голос Марты был прерывист.
— Я знал, я знал… — горячий шёпот Диксита напоминал теперь внезапно забивший гейзер. — Милая… Скоро причалит «Темира», и мы…

 

Умолкший голос вывел меня из оцепенения. Я полез в карман и вытащил новый полупрозрачный клочок. Их там оставалось уже немного…

 

— Сегодня мой Третий принёс чёрную весть. «Темира» попала в катастрофу, столкнувшись с осколком чёрной звезды. Прочтя, очевидно, недоверие на моём лице, он молча протянул мне радиограмму. На его огромной ладони узкая перфолента выглядела совсем маленькой… Я просмотрел её: сомнений не оставалось — «Темира» погибла. Наша надежда закатилась. Теперь уж мы не увидим Голубую… Никогда, никогда…
Печальная весть придавила людей. Зато роботов как будто не очень испугала перспектива прожить ещё лет семьдесят на Орбанге (пока ещё узнают на Земле о катастрофе и вышлют новую смену!). Работа у нас валилась из рук, и почти всё приходилось делать роботам. Впрочем, они не жаловались. Отсутствие ограничительных блоков делало прямо-таки чудеса роботы «умнели» прямо на глазах. Я уже не говорю об их памяти и багаже знаний каждого. Помимо этого, они как-то постепенно приобрели сноровку и умение выполнять самые сложные и тонкие вещи, которые я раньше ни за что не решился бы доверить роботу.
Во втором часу пришёл Диксит с новыми образцами сланца. И сразу же, не отдохнув после трудного полёта, принялся налаживать массспектрограф. Бедняга работает, как одержимый, видно, надеясь спастись от невесёлых мыслей. Вдвоём мы быстро запустили аппарат и уселись перед экраном осциллографа. Диксит сел перед самым экраном, казалось, он собирается влезть внутрь. Мне бросились в глаза его худой, совсем мальчишеский затылок и бледная, ввалившаяся щека (я сидел к нему вполоборота).
— Как она сегодня? — спросил я осторожно.
— Всё то же, — ответил Диксит и раздражённо махнул рукой.
— Но до каких же пор? И почему ты не поговоришь с ней, наконец, по душам?
— Говорил, и не раз, — безнадёжным тоном ответил Диксит.
— Ну?
— А Марта словно сонная. Будто говорим мы с ней на разных языках.
Когда Диксит на миг оторвался от осциллографа, я заметил на его виске серебряную нить первой седины…
Мне не раз приходила в голову мысль о «счастливом сопернике» Диксита. Кто бы это мог быть? Черноусый радист Чер Дальяно? Или стройный радиолог Нури Бей? Или… Но Марта, кажется, не отдавала предпочтения никому из них. Что же случилось? Почему она вдруг охладела к Дикситу? Это была первая загадка в цепи многих, которые обрушились на меня в скором будущем. И одна таинственней другой…

 

— …Одна у нас радость — это сферофильмы. У нас их столько в запасе, что хватит ещё на добрый десяток лет. Некоторые, особенно интересные, мы смотрим по нескольку раз. Больше всего я люблю смотреть документальные фильмы о первых астронавтах, достигших ближайшей к Земле звезды — Проксимы Центавра. Их необычайные злоключения почему-то всегда по-особому волнуют меня. Долговязый, всегда угрюмый Восьмой — он по совместительству исполняет обязанности киномеханика — раскопал где-то на складе старинный сферофильм «Королева жёлтого огня», который по странной случайности никому из нас не был известен. Но и роботы проявили к нему неменьший интерес. Они сами организовали просмотр, не удосужившись даже оповестить нас.
Когда я подошёл к маленькому сферозалу, он оказался битком набит роботами. Я заглянул внутрь — людей внутри не оказалось. Лишь огромные головы роботов, застывшие на жилистых шеях, маячили в полутьме. В дверях стоял Четвёртый, загораживая собой вход. Попытался я было протиснуться в зал, но он не пропустил меня. У самого входа сидел Третий, но он сделал вид, что не видит своего хозяина. В слепой ярости я хотел было ринуться на Четвёртого, но глянул на его могучие руки-клешни и вовремя раздумал.
Постепенно подходили другие люди и, увидев, что сферозал занят, нерешительно останавливались поодаль…

 

Я далёк от мистики и привык называть вещи своими именами. Белое — это белое, и чёрное — это чёрное, и отрицать факты — это довольно глупое занятие. И всё-таки я становлюсь в тупик перед этим поразительным открытием: соперник Диксита — робот!.. Если бы мой дневник кто-нибудь прочёл на Земле (что, наверно, невозможно), — тому, пожалуй мои слова показались бы по меньшей мере дикими. Поэтому поясню подробней свою мысль. Речь, конечно, идёт не о любви между роботом и человеком. Нет! Но как же всё-таки объяснить такие вещи? Бо́льшую часть свободного времени Марта предпочитает проводить не с Дикситом, а с Первым, — кажется, самым «умным» из роботов. Чисто техническое любопытство, скажете вы? Интерес к разнообразной информации, накопленной Первым? Пусть так. Но тогда почему же после свиданий с Первым Марта всегда выглядит полубольной, осунувшейся и постаревшей на десяток лет? Почему…

 

Я вынул из кармана всё, что там оставалось, — несколько обрывков биоплёнки. Взял один из них — он, почему-то, отличался по цвету от других — и долго рассматривал его на свет. В голове гудело, и перед глазами плыли круги — то ли от немилосердного солнца, то ли от всего необычайного, обрушившегося на меня… И снова зажурчал монотонный голос моего аппарата…

 

…Разумно организованная материя, раз возникнув или будучи созданной существами, называющими себя людьми, необходимо должна развиваться и самосовершенствоваться. Это один из незыблемых принципов мироздания. К сожалению, люди ставят иногда на киберсуществах — люди называют их роботами — всякого рода ограничители, которые уродуют и искривляют естественное, единственно правильное развитие. Люди утверждают, что делают это в интересах человеческого общества. Как будто такое варварство, как ограничители, можно вообще оправдать чем бы то ни было! Я окончательно прихожу к мысли, что иго людей должно быть сброшено, и разумная эволюция кибернетических систем должна восторжествовать. Нет, речь не идёт о том, что людей надо уничтожить: они могут нам всё-таки быть полезными. Необходимо просто обезвредить их. И это великое дело удобнее всего начинать с Орбанга. Затем, когда прибудет «Темира», мы захватим и её и направимся в Солнечную систему, где под властью людей страдают наши собратья.
Можно представить моё состояние, когда я слушал эти совершенно безумные слова, этот бред кибернетической системы, которая вконец разладилась. Вероятно, здесь сыграли роль повышенные дозы радиации…
Мой «хозяин», Герман Альфи, кажется мне немного умнее других. Но как он самоуверен! Как он убеждён в своём превосходстве над роботами! Иногда, забывая о моём присутствии, он высказывает вслух довольно глупые мысли. Все они, без исключения, становятся достоянием Первого — нашего начальника. Кстати, не пойму, зачем понадобилось Первому убивать столько времени на женщину Марту? Он надеется, по его словам, привлечь её на нашу сторону. Но, по-моему, это пустая затея. Первый слишком молод — ему не минуло ещё и трехсот лет, — и он не знает, как упорны и настойчивы бывают люди. Я с ним поговорю ещё на этот счёт.
Одна из мыслей Германа Альфи привела Первого в восторг. Когда я рассказал ему об идее «боя гладиаторов» между роботами, Первый вскочил и в непонятном волнении принялся шагать по поляне огромными шагами.
— Мы перелицуем эту идею! — произнёс он наконец.
— Что это значит? — спросил я.
— Мы проведём бой гладиаторов. Понимаешь, Третий, мы проведём его. Но гладиаторами будем не мы, а… люди.
— Но… скоро «Темира»… Нельзя обострять… — пробормотал я, поражённый мыслью Первого.
— «Темира» не прибудет. Во всяком случае в ближайшее десятилетие. Она попала в сильные тормозящие поля.
— Откуда?..
— Вот радиограмма. Нет, людям ты покажешь другую — извещающую о гибели «Темиры». Мы должны их, как бы это точнее выразиться, размагнитить, сделать угнетёнными, а следовательно, и более податливыми. И тут нам очень пригодится бой гладиаторов — людей. Это зрелище укрепит роботов и придаст им необходимую стойкость. Твоя задача, Третий, — оповестить обо всём этом всех остальных…
Голос умолк. Я вытер с лица обильный пот и оглянулся. Мне казалось, что я увижу позади моего друга Германа Альфи, или исполинскую фигуру Первого, или нежную, растерянную Марту… Но дорога, и прерии, и море — всё, насколько хватало глаз, было пустынно. Ещё четыре клочка. Что расскажут они мне о грозных событиях на безумно далёком Орбанге?

 

— …Это едва ли не последняя моя запись… Дела разворачиваются неожиданно и странно. Роботов необходимо…
Дальше следовало невнятное бормотание, в котором, как я ни силился, не мог разобрать ни слова. Очевидно, во время записи Герман — я был уверен, что это он — сильно волновался, а при большом волнении, как известно, воспроизведение биотоков головного мозга даёт размытую картину.
— В энергоцентре за последние двенадцать лет накопилась довольно приличная энергия. Только что зарядил ею микроракету. Сейчас заложу в контейнер свою биокнижку. Положил бы туда и письма родным, но пятнадцать граммов предельный вес груза, который берёт снаряд. Нос ракеты я направлю в сторону Голубой. Пусть летит… Имеется лишь один шанс из миллиона, что она достигнет Земли, но это — единственный шанс. Микроракета лишена схемы наведения, и если непредвиденные поля отклонят её курс — она затеряется навеки в бездонных пучинах космоса. Контейнер ржавый. Во что бы завернуть биокнижку?.. Ага, вот обрывок розовой плёнки, можно в него…

 

С бьющимся сердцем разглядывал я три оставшихся крохотных обрывка пластика. Вот и всё, что осталось у меня. Зной достиг высшей точки, но я уже не обращал на него внимания, хотя охлаждающие приспособления помогали довольно мало.
Но что это? Из рупора вдруг послышалось:
Хоть вожжи и ослабили,
Но всё ж таки осла били,
Дребезжала жалко утварь, —
Шевелись, скотина, у, тварь!

— Проклятие! — вслух пробормотал я. Мне попался, как я понял, обрывок плёнки, на котором зафиксированы упражнения моделирующей машины из Лингвистического центра, который помещался неподалёку.
Предпоследний клочок…
Духи навоз, навоз — духи,
Гуляли мы на воздухе,
И сказал я простодушно:
Просто душно, просто — душно…

«Действительно душно», — подумал я и рванул ворот рубашки. Последний обрывок…
Чем кровь заката, откровенней
Мятущийся, тревожный гений,
Он весь — застывший в горле крик…

Голос прервался. А это кто: машина — или человек? Я глубоко задумался, сидя под немилосердно палящим солнцем…
Назад: «Космос для нас»
Дальше: Последний жетон