Глава 20

Я добралась до дома на Легар-стрит сразу после строительных рабочих и водопроводчика Рика Кобылта. Рик мой старый знакомый. Я хорошо его знаю по ремонту в доме на Трэдд-стрит. Декоратор позвонила мне, когда я возвращалась от Джека, чтобы сообщить, что задерживается.

Моя мать привела всех на кухню, где угостила кофе с пончиками из пекарни Рут. Поставив на стол сумочку, портфель и папку Ивонны, я указала на часы, напоминая ей про плотный график, но она сделала вид, что не поняла.

Рич повернулся ко мне, и я увидела сахарную пудру у него на губах.

– Доброе утро, мисс Миддлтон. Спасибо, что рекомендовали меня вашей матери.

– Не стоит благодарности, Рич. Вы проделали в моем доме прекрасную работу, так что я рекомендовала вас с легким сердцем. И я ценю вашу пунктуальность. – Я бросила взгляд на мать, чтобы проверить, слушает ли она.

Рич мгновенно посерьезнел.

– Если не возражаете, мисс Миддлтон, я бы хотел поговорить с вами с глазу на глаз.

Напуганная тем, что он скажет мне, что ремонт ванной комнаты с ее бордельно красными стенами невозможен, я повела его в коридор.

– В чем дело?

Рич смутился и пару мгновений теребил инструменты на поясе.

– Вы помните ту маленькую проблему, что возникла у меня в вашем доме на Трэдд-стрит?

Я подняла брови. Хотелось надеяться, что это не то, о чем я думала.

– Вы о призраках? – подсказал он.

– О них. Верно.

Меня не переставало удивлять, когда я сталкивалась с такими же людьми, как я. Я как будто видела в них конкурентов.

– Надеюсь, в этом доме их нет?

– Почему вы спрашиваете?

Он нахмурил брови, глядя на меня с высоты своего роста.

– Мне показалось, что, когда я открывал входные ворота, я видел в окне наверху молодую женщину. Похоже, она была не рада моему приходу.

– Наверно, это была моя экономка, миссис Хулихан, – солгала я, отлично зная, что она повезла Генерала Ли в квартиру моего отца, чтобы пес не вертелся под ногами, пока здесь будут орудовать рабочие.

– Может быть, – сказал он, правда, с сомнением в голосе и вытащил из-за воротника золотую цепочку с массивным крестиком. – Я надел это на всякий случай.

Я постаралась не рассмеяться.

– Уверяю вас, тут нет никаких вампиров. Если же увидите призраков, просто не обращайте внимания.

Рич продолжал хмуриться. Мы оба понимали: я не ответила на его вопрос. Впрочем, услышав в кухне смех моей матери, мы дружно повернули головы.

– Ваша мама – красивая женщина. Вы с ней как две сестры.

Я в упор посмотрела на него. Меня так и подмывало спросить, то ли я выгляжу старше своих лет, то ли моя мать – моложе. В любом случае я не восприняла его слова как комплимент.

– Спасибо, Рич, за это наблюдение, – сказала я и вышла из кухни. – Давайте лучше я покажу вам ванную, которую я хочу переделать? А если вы перекроете воду, я могла бы, когда рабочие закончат на кухне, отправить их наверх.

– Не нужно ничего показывать, мисс Миддлтон. Ваша красавица-мать уже показала мне, так что я знаю, где и что мне делать.

– Спасибо, Рич, – сказала я и, пока он поднимался по лестнице, отвела глаза, чтобы не лицезреть попу вездесущего водопроводчика, выглядывавшую из слегка сползших вниз штанов.

Я вернулась в кухню одновременно с Ребеккой, вошедшей через черный ход. Ловя на себе восхищенные взгляды рабочих, она направилась прямиком к пончикам.

– Хочу кое-что показать вам, Мелани, когда у вас будет минутка, – сказала она, похлопав по сумке, перекинутой через плечо, и надкусила последний пончик с кремовой начинкой – мой любимый.

– Простите, дамы, – сказал один из рабочих, поднимая со стола тарелку с пончиками, чтобы накрыть его пищевой пленкой. – Когда мы прорежем гипсокартон, здесь будет довольно пыльно. – Он посмотрел на Ребекку, и его улыбка сделалась шире. Однако стоило ему заметить выражение моего лица, как улыбка тотчас погасла. – Вы уверены, что не хотите, чтобы мы сохранили эту корову?

– Нет, – сказали мы с матерью в унисон и посмотрели друг на друга. Впрочем, я тут же отвернулась и взяла со стола свои вещи, давая ему возможность закрыть пленкой весь стол.

– Мелли, – обратилась ко мне моя мать, – мне нужно отлучиться по делам. С тобой все будет в порядке без меня?

Ее щеки запали, кожа вокруг глаз и губ казалась похожей на пергамент.

– Да, не волнуйся. Но как ты себя чувствуешь?

Она подняла изящную бровь:

– Предлагаешь поехать вместе со мной?

– Нет. Но я могла бы позвонить отцу, – выпалила я, покраснев.

Она улыбнулась и взяла с кухонного стула пальто.

– Тогда не беспокойся. Я уже ему позвонила.

Попрощавшись с рабочими и Ребеккой, она ушла. Я же вновь задумалась о том, что произошло тогда, многие годы назад, что вынудило ее оставить не только меня, но и отца.

Отступив назад, мы с Ребеккой наблюдали, как рабочие кувалдами и пилами ломали стену, навсегда уничтожая несчастную корову-лонгхорна. Ребекка фотографировала, а я с нетерпением ждала, когда они удалят весь гипсокартон и взгляду откроется то, что было спрятано за ним. Когда Ребекке надоело фотографировать, она оттащила от кухонного стола стул и села и, пока ждала, дергала ногой вверх и вниз. Я хмуро смотрела на нее, пока не поняла, что постукиваю ногой в том же ритме.

Я не знала, что Ребекка надеялась найти, и давно перестала гадать. И волны прячут нашу вину. Так сказал мне Вильгельм, а также, что за стеной спрятано то, что я ищу. Я надеялась получить хотя бы один ответ на все мои вопросы, найти то единственное, что приблизило бы меня к моей цели – вновь вести тихую, размеренную жизнь, в которую не вторгались бы члены семьи, рабочие или призраки.

Услышав, что стук молотка прекратился, я подняла глаза.

– Уже готово? – удивилась я. Мне казалось, что эту уродливую стену придется сносить весь день, но прошло меньше часа.

Бригадир подошел и, сняв каску, вытер рукавом лоб. В воздухе висели пыль и запах пота – и что-то еще, чему у меня не было названия.

– Да, мэм. Мы сняли весь гипсокартон и обнажили кирпичный камин в его первозданном виде.

Я шагнула вперед, чтобы взглянуть на камин. Он был глубоким, задние кирпичи почернели от огня и времени. Я вгляделась в эти закопченные кирпичи, пытаясь увидеть то, что, по словам Вильгельма, я должна была там найти.

– Нам нужно пробиться через кирпичи.

Головы всех дружно повернулись к Ребекке.

Бригадир, весь в гипсокартонной пыли, отчего его лицо стало похоже на мордочку енота, наморщил лоб.

– Мэм, в этом нет необходимости. Камин полностью исправен, просто нуждается в чистке.

– Пробейте кирпичи, – повторила она, как будто не слышала, что сказал ей строитель.

Она подошла к краю камина, где теперь стояли кухонные шкафчики и высились гранитные столешницы.

– Здесь были полки и потайная дверь, которая вела за камин. – Ребекка посмотрела на меня. – Думаю, дешевле пробить кирпичи, чем ломать сделанную на заказ мебель.

Я кивнула, не задаваясь вопросом, откуда у нее эта информация, но надеясь, что она права.

– Давайте, – сказала я бригадиру. – Сначала попробуйте пробить пару кирпичей, чтобы увидеть, есть ли там за камином хоть что-нибудь. И если есть, мы можем перейти к плану Б.

Бригадир было заупирался, но в конце концов я убедила его пробить кирпичную кладку. Мы с Ребеккой отступили. Он же поднял кувалду и с размаха стукнул ею по тому месту, где вокруг одного кирпича штукатурка слегка раскрошилась. Как свидетельство былого качества, кирпич даже не дрогнул, а вот штукатурка поддалась и треснула. Взяв в руки отвертку, рабочий проковырял ею с одного бока кирпича дыру, в которую можно было просунуть палец. Орудуя отверткой дальше, он вынул два кирпича, и я смогла заглянуть в образовавшуюся дыру.

Я шагнула вперед.

– Можно одолжить ваш фонарик?

Один из рабочих откликнулся на мою просьбу. Щелкнув кнопкой, я посветила в отверстие и заглянула в него. Комната за камином была глухая, без окон, с голыми стенами. Воздух там был спертый, а из отверстия тянуло запахом пороха и соленой морской воды. Луч фонарика скользнул по кирпичным стенам и земляному полу и наконец остановился на большом морском сундуке у дальней стены. «Твои славные предки начинали как мародеры», – вспомнила я слова Джека, глядя на сундук. Некая часть меня предпочла бы замуровать стену и забыть то, что я увидела.

Вместо этого я повернулась к бригадиру:

– Уберите столько кирпичей, сколько сможете. Чтобы в отверстие можно было пройти. – Я на миг закусила губу, пытаясь представить, что скажет Софи, увидев камин. – Можете удалять по кирпичу за один раз, чтобы стенка не рухнула.

– А-а-а, еще одна любительница старины, – проворчал себе под нос кто-то из рабочих.

Бригадир осадил его взглядом.

– Я вас понял, мисс Миддлтон. Мы сделаем все красиво и медленно, по одному кирпичику за раз. – Он почесал затылок. – Но чтобы вы понимали: цена, которую я указал в смете, не включала этот вид работ, поэтому придется внести некоторые коррективы.

Я внутренне вздохнула. У меня уже имелся богатый опыт общения со строительными подрядчиками во время реставрации дома на Трэдд-стрит.

– Я понимаю. Просто делайте то, что требуется, чтобы мы получили доступ к тому, что там позади камина, не повредив всю оригинальную кладку.

Ребекка взяла меня за локоть и осторожно оттащила прочь.

– Там комната, не так ли? И сундук морского капитана?

Я посмотрела на нее и кивнула.

– Очередной сон?

– Да. – Она оглянулась на камин. – Это займет некоторое время. Пойдем в другую комнату и сравним записи.

Посмотрев еще разок на рабочих, я дала Ребекке вывести меня в фойе. Поскольку большая часть дома, пока мы не определились с колером краски и еще не брались за стены, была без мебели, мы сели на нижнюю ступеньку лестницы.

Ребекка начала вынимать из сумки вещи.

– Я посетила Ивонну вчера днем, – сказала я. – По ее словам, вы с Джеком были у нее рано утром. Но я точно помню, что вы говорили, что ваша встреча состоится лишь на следующей неделе.

Она продолжила рыться в сумке, вглядываясь в ее темные глубины.

– Нет, она всегда была запланирована на вчера. Вы, должно быть, ослышались.

Я не стала говорить ей, что я записала дату на свой «блекберри», чтобы не забыть спросить у нее, что она там обнаружила. Я хотела было сказать ей, что, похоже, она планировала приехать к Ивонне первой, чтобы выяснить, что та ей скажет, чтобы потом решить, делиться со мной информацией или нет. Но затем я подумала про дневник и о том, как я тоже не обмолвилась ей о нем, и закрыла рот. Секрет на то и секрет, чтобы его хранить, а не делиться им.

Она положила сумку у наших ног.

– Не переживайте. В любом случае от Ивонны я почти ничего нового не узнала. Она сделала фотокопии, но отдала их Джеку, а не мне. Он сказал, что я могу взглянуть на них позже. Но я предпочитаю, чтобы у меня были мои собственные материалы, чтобы всегда иметь возможность просмотреть их в свободное время. К тому же, когда мы с Джеком бываем вместе, у него обычно пропадает желание работать. – Ребекка хихикнула, не глядя на меня, и продолжила сортировать свои папки.

Я сделала вид, будто ее слова не уязвили меня, словно смоченный в уксусе лоскут ткани, и вместо этого посмотрела на стопку папок у нее на коленях.

– Похоже, у вас здесь все разложено по полочкам.

– Они не из Исторического общества. – Она положила руки на стопку, и я вновь подумала, как хорошо они мне знакомы. – Я получила их через архив газеты. Помните, когда на судне впервые обнаружили человеческие останки, я сказала вам, что могу помочь сузить список возможных кандидатов? Так вот, я позаимствовала из папки Джека генеалогическое древо Приоло и занесла все имена в электронную таблицу, которую составила, а затем долго работала с микрофишами, чтобы посмотреть, найдутся ли в архиве газетные статьи или фотографии членов вашей семьи. Поскольку нам известен пол, примерный возраст и рост жертвы, я подумала, что это может пролить свет на то, кого мы искали.

Я пристально посмотрела на нее.

– Мне не терпится увидеть, что вы нашли, но я должна спросить у вас, чем это может помочь вам со статьей, которую вы пишете о моей матери?

Она на миг растерялась, а затем приняла оскорбленный вид.

– Как скажет вам любой хороший журналист, прежде чем я смогу написать первое слово, я должна как можно глубже погрузиться в мою тему – в историю ее семьи, ее прошлое, ее настоящее. Ваша мать, история вашей семьи очаровывают многих чарльстонцев, в том числе и меня, и я прикладываю все усилия к тому, чтобы мой материал получился как можно более увлекательным. Думаю, вы заметили, что я не экономила на деталях ни в одном из моих биографических очерков наших знаменитых граждан.

Я недоуменно посмотрела на нее.

– Извините, но я не читаю газету. Я вынимаю страницу с объявлениями о продаже недвижимости и выбрасываю все остальное. Нет времени, – зачем-то добавила я.

– Понятно, – сказала она, хотя было ясно, что нет. – Кстати, раз мы заговорили об этом, я хотела бы получить у вашей матери личное интервью и очень надеюсь, что вы согласитесь выступить в роли посредника и поможете мне.

– Она все еще не отвечает на ваши звонки?

– Нет. – Ребекка улыбнулась, а может, просто стиснула зубы. – Я надеялась, что, если она увидит, что мы работаем вместе, то, возможно, согласится поговорить со мной.

– Почему вы так решили? Поверьте мне, я не имею на нее никакого влияния.

На этот раз улыбка Ребекки была искренней.

– У вас гораздо больше влияния, чем вы думаете. Я вижу, как она полагается на ваше мнение, как ждет, пока вы говорите. Мне кажется, она пытается защитить вас.

– Меня?.. – Я даже не смогла закончить предложение.

– Поверьте, Мелани, для человека, который видит так много, вы видите так мало вещей прямо перед вашим носом. – Она глубоко вздохнула, и прежде чем я успела возразить, продолжила: – Раньше я думала, что мать пытается защитить вас от общественного мнения, если вдруг станет известно о ваших экстрасенсорных способностях. Однако за этим кроется нечто большее. Я бы даже сказала, нечто более личное. Это даже не материнская любовь. Между вами как будто существует некая связь, о какой большинство людей могут только мечтать.

Я попыталась возразить, пустить в ход мои старые отговорки, мол, о какой любви может идти речь, если она бросила меня, но образ матери, бросившей меня, больше не вписывался в образ женщины, которая почти четыре месяца назад вернулась в мою жизнь. Она оказалась совсем не такой, как я ее себе представляла. Она была теплой, обладала чувством юмора и даже хотела устроить вечеринку по случаю моего дня рождения, пусть даже с опозданием на тридцать три года. Втиснуть старый образ в новый – все равно что пытаться влезть в чужую обувь, тесную и неудобную. Но как ни пыталась я привести оба образа в соответствие, ничто не могло изменить тот факт, что до сих пор она не горела желанием быть моей матерью.

Стремясь сменить тему, я вновь сосредоточилась на папках.

– Что вы нашли в архивах?

– Я пока не уверена. Определенно ничего окончательного. Однако я кое-что заметила на всех фотографиях. – Опустившись на колени на мраморный пол, она начала выкладывать ксерокопии снимков. – Я разложу их в виде генеалогического древа, чтобы сразу было понятно, кто кому кем приходится.

Я тоже опустилась на четвереньки и взялась помогать ей, раскладывая снимки ровными рядами, хотя вряд ли в этом имелась необходимость. Похоже, Ребекка была одержима порядком даже больше, чем я, выстраивая каждое поколение едва ли не с лазерной точностью, чем впечатлила даже такого педанта, как я. Закончив раскладывать их, она откинулась на пятки, чтобы полюбоваться своей работой.

– Что вы видите?

– У вас многое пропущено, но, думаю, я могла бы вам помочь.

Я открыла папку Ивонны. Помнится, она сказала, что положила в нее копии всех снимков или портретов тех, кто был на моем генеалогическом древе, какие она только нашла. Вытащив их, я заполнила ряд пустых мест на импровизированной таблице Ребекки, а дубликаты оставила себе.

Когда я закончила, Ребекка повторила вопрос:

– Так что вы видите?

Я посмотрела на море лиц, и все они были мне смутно знакомы. Некоторые клетки оставались пусты, но на других портретах было нетрудно обнаружить семейное сходство. Я видела глаза – некоторые могли быть карими, другие – зелеными. А еще мне показалось, что начиная с конца восемнадцатого века я узнала у нескольких женщин и у нескольких мужчин форму моего носа. Я также отметила, что почти все они носили очки, за исключением женщин помоложе, и поймала себя на том, что снова щурюсь, пытаясь разглядеть лучше. Похоже, тщеславие – наша наследственная черта, подумалось мне.

– Я вижу много людей, очень похожих на меня. Это то, что я должна увидеть?

Ребекка закатила глаза:

– Приглядитесь. Это ведь очевидно. Посмотрите на людей в верхней части семейного древа и сравните их с последними четырьмя поколениями.

Я снова посмотрела на таблицу и нахмурилась.

– Ничего не вижу, – сказала я, – но я заметила, что у вас есть несколько фотографий Розы. Правда, на всех она в раннем детстве – младенец или маленькая девочка, поэтому я не могу сравнить ее с девушкой на портрете.

– Знаю. Ее имя я искала первым делом, но это единственные ее снимки, какие я смогла найти, что довольно странно, потому что, когда она стала взрослой, ее имя появлялось в газете довольно часто. Например, я узнала, что после землетрясения тысяча восемьсот восемьдесят шестого года она путешествовала по Европе с друзьями, которые жили в Англии. А когда вернулась, то вышла замуж за своего жениха, который ждал ее с тех пор, как она уехала, и они путешествовали по всему миру. Собственно, в доме они поселились лишь после того, как у них родилась дочь Сара, и даже тогда Роза была в некотором роде отшельницей.

Зато она активно занималась благотворительностью и отдала на эти цели необычайно большую сумму денег. Но я не смогла найти ни одной ее фотографии во взрослом возрасте. Как будто она стеснялась фотообъектива. – Ребекка вновь указала на снимки. – Давайте, Мелли. Посмотрите еще разок и скажите мне, что еще вы видите.

Я подалась вперед, внимательно рассматривая снимки, пока носы, глаза и подбородки не поплыли у меня перед глазами. Лишь сев прямо и посмотрев еще раз, я увидела то, что имела в виду Ребекка. Мой взгляд скользнул поперек семейного древа, а затем вниз, до последних четырех поколений. Я посмотрела на Ребекку и встретилась с ней взглядом.

Девять из десяти людей на фотографиях, которых мы видим в верхней части древа, держат в руках трость, – изрекла я тоном триумфатора. – Даже две молодые женщины. И все они низкорослые и довольно полные. – Я провела пальцем по мраморному полу между снимками и остановилась возле моей прабабушки Розы. – О Розе мы можем сказать лишь то, что она была упитанным младенцем, но если посмотреть на мою бабушку Сару и мою мать, то они внезапно стали высокими и стройными. – Ребекка разместила внизу таблицы мою выпускную фотографию из колледжа, ту, на которой я была с химической завивкой и в подплечниках, фотографию, о которой я хотела бы забыть. Но даже несмотря на нелепую прическу и моду восьмидесятых годов, не было никаких сомнений, что я родственница Джинетт и Сары Приоло.

– У нас есть фотография Чарльза, мужа Розы?

Ребекка покачала головой:

– Я ее не нашла. Если честно, я надеялась, что вы или ваша мать, когда будете перебирать вещи на чердаке, найдете старые фотоальбомы или отдельные снимки.

– Мы еще толком не занимались чердаком, но я дам вам знать, если что-то найдем.

Ребекка вновь пристально посмотрела на фотографии.

– Должно быть, Чарльз был высоким и стройным, и вы все пошли в него.

Я задумалась:

– У останков, найденных на судне, был врожденный дефект бедра. Возможно, это объясняет наличие трости.

Ребекка посмотрела на меня с толикой уважения.

– Неплохо. Я не додумалась свести воедино два этих факта, но, похоже, это многое объясняет.

Она начала собирать с пола фотокопии. Я взялась ей помогать, стараясь не нарушить их порядок. Я чувствовала себя слегка неловко; она поделилась со мной информацией, я же без видимых причин не желала рассказывать ей про дневник. Несмотря на смутные опасения, я решила, что тоже должна поделиться с ней своей находкой.

Я прочистила горло.

– Забыла сказать вам одну вещь. Софи нашла дневник, он был спрятан в старом письменном столе моей бабушки. Кто его вел – неизвестно, но записи в нем датируются концом девятнадцатого века, когда моей прабабушке Розе было бы около двадцати лет.

Я потянулась за своей сумочкой и вытащила дневник, чтобы показать его Ребекке. Та как-то странно посмотрела на него, и мне подумалось, может, она уже спрашивала меня про него, я же ответила ей, что ничего не находила.

– Личность автора является загадкой, – продолжила я. – Но она упоминает другую девушку примерно того же возраста. Первая буква ее имени «Р». Это заставляет меня думать, что это вряд ли моя прабабушка Роза, потому что у нее не было сестер, а две девушки в дневнике определенно живут под одной крышей. Мне почему-то кажется, что девушки на портрете, с медальонами «M.» и «Р.», – это те же самые девушки, что и в дневнике. Но кто они и почему медальон «М». был найден с телом на нашем судне, остается загадкой.

Я оторвала глаза от дневника и посмотрела на Ребекку, которая почему-то сделалась белой как мел. Она встретилась со мной взглядом, и впервые с момента нашего с ней знакомства я ощутила нечто помимо неприязни к ней.

– В чем дело?

– Это она, не так ли? Девушка на корабле. И здесь, в доме. Она сейчас здесь, наблюдает за вами. Наблюдает за нами.

– Вы о чем? – Я схватила ее за руку. Та была холодна, как лед.

– О вашей матери. Держите этот дневник подальше от нее. Он… для нее опасен.

– Знаю. Она уже дотрагивалась до него. Но сейчас с ней все в порядке.

Ребекка покачала головой и закрыла глаза.

– Нет-нет. Я видела сон. Ей нельзя прикасаться к нему снова. – Она открыла глаза. – Обещайте мне.

– Я не думаю, что…

– Держите этот дневник подальше от нее. – Ее голос прозвучал резко, и она, похоже, это поняла. Она положила мне на плечо руку. – В детстве у меня всегда бывали эти предчувствия, и они всегда бывали верны. Но потом я поняла, что другие дети не такие, как я. Они думали, что я странная, или ненормальная, или что там еще. Со мной никто не хотел дружить. Я меняла школы. Со временем я научилась подавлять сны, так же как я, вы научились не видеть то, что вы видели. – Ее губы скривились в грустной улыбке.

– То, что делают дети, чтобы сверстники приняли их в свою компанию. – Она покачала головой. – В любом случае, с того момента, как я впервые встретила вас на тротуаре, перед тем как ваша мать купила этот дом, мне снятся сны. Я не помню все из них, но все они, так или иначе, вертятся вокруг вас и вашей семьи. И я была права в ста процентах случаев.

Она пристально посмотрела на меня, и я подумала, что она скажет что-то еще. Но она молчала.

– Так что, по-вашему, это значит? – спросила я.

– Не знаю. Я уверена, что и вы не всегда понимаете то, что слышите и видите. Это дар, но он не из легких, не так ли?

Я пристально посмотрела на Ребекку. Мне тотчас вспомнилось, как моя мать увидела ее, когда взяла в руки дневник, я подумала, может, стоит рассказать ей об этом? Однако, вспомнив, что Софи не доверяла ей, я сдержалась. Имелись у меня и свои собственные опасения, которые, как я твердила себе, не имели ничего общего с отношениями Ребекки с Джеком. Несмотря на наши с ней взаимные признания, я по-прежнему была убеждена, что ее вторжение в мою жизнь не было случайным и что даже ее объяснение, что, мол, она пишет статью о моей матери, казалось мне надуманным.

– Хочу для более глубокого понимания прочесть вам одну из записей в дневнике. Заметьте, речь идет о Р., – сказала я и пролистала страницы, пока не нашла запись, которую искала.

– «Этим утром отец снова взял нас с собой в море. В молодости он служил в Военно-морском флоте Конфедерации, и я думаю, что в глубине души он по-прежнему моряк, потому что не любит ничего, кроме моря, когда ветер вздымает волны и корабль летит на всех парусах. Он всегда прививал Р. любовь к морю, чтобы она полюбила его так же сильно, как и он сам. Наверно, потому, что она старшая из нас. Но она к морю равнодушна, возможно, из-за своего физического недуга.

Она хорошо скрывает его, поэтому никто, даже ее поклонник, не догадывается о нем, но я вижу, как в конце дня ее хромота дает о себе знать. Причиной тому физическое напряжение, без которого хромоту невозможно замаскировать, когда она идет, не опираясь на трость. Я знаю, что об этом лучше не упоминать, даже из сочувствия или в попытке ей помочь, потому что тогда она смотрит на меня так, что я чувствую себя виноватой в том, что являюсь обладательницей пары нормальных, здоровых ног.

Мне нравится ходить под парусом. Я даже набралась опыта, и отец по-настоящему гордится мной. Но я постоянно притворяюсь, будто предпочитаю сушу. Проще пропустить любимое занятие, чем иметь дело с гневом Р., которая злится на меня за то, что я преуспела в том, чего ей не дано, – и я не обязательно имею в виду умение ходить под парусом».

Закончив читать, я посмотрела на Ребекку. Между ее бровями пролегла крошечная морщинка.

– Похоже, эта Р. умеет помыкать другими, вам не кажется?

– Знаю. Вот почему я постоянно говорю, что она не может быть моей родственницей. С другой стороны, Джек, похоже, убежден, что мои предки грабили корабли, так что только бог ведает, какие еще скелеты может скрывать мое генеалогическое древо.

Ребекка промолчала, ограничившись кивком. Однако, судя по ее пристальному взгляду, она как будто пыталась запомнить мои слова.

Я вернулась к дневнику.

– Этим утром, когда я показала дневник Джеку, мы нашли визитку, которая, как мы полагаем, принадлежала автору дневника. – Я открыла заднюю страницу и нахмурилась, увидев, что карточка соскользнула обратно в маленький кармашек, в котором она была спрятана. Я попыталась засунуть под клапан мизинец, чтобы выудить ее, когда из кухни появился бригадир.

– Извините, дамы, но мы проделали в стене достаточно большую дыру, чтобы в нее можно было войти. Я уже побывал внутри, чтобы удостовериться, что там ничего не треснуло и не обвалилось, и похоже, что все в порядке.

Дневник был мгновенно забыт. Я положила его на ступеньку. Мы обе встали и направились вслед за бригадиром обратно на кухню. Когда я подошла к отверстию, один из рабочих вручил мне фонарик. Я оглянулась на Ребекку: та не сводила с меня глаз.

– Высота потолка всего примерно пять с половиной футов, – объяснил бригадир, посмотрев на мои шпильки. – В те времена народ был ниже ростом.

– Похоже на то, – пробормотала я, неохотно сбрасывая с ног лодочки на высоком каблуке. Оставшись в одних колготках, я шагнула в пролом. Мои ступни коснулись прохладной, плотно утрамбованной земли; легкие вдохнули двухсотлетний воздух.

– А мне можно войти? – Обернувшись, я увидела подсвеченный со спины силуэт Ребекки.

Не знаю почему, но моим первым желанием было отказать ей. Хотя мы с ней только что и поделились нашими находками, я не была готова сделать ее полноправным партнером.

– Одну минутку, – сказала я. – Тут очень низкий потолок, много паутины и, похоже, ничего больше нет. Не знаю даже, стоит ли вам тратить на это свое драгоценное время…

Я не договорила: в проломе показалась ее нога, за ногой последовала голова, а затем и остальная часть тела. Ребекка улыбнулась своей задорной улыбкой чир-лидерши.

– Прошу прощения. Я не расслышала ваших слов. Что вы сказали?

Эх, с каким удовольствием я бы пришла в ярость! Но, увы. Меня отчасти даже восхитила ее бравада, хотя бы потому, что она сделала именно то, что сделала бы я, окажись на ее месте.

– Я сказала, что здесь темно и вам следует захватить фонарик.

Раздался щелчок, и я увидела, что она держит под подбородком фонарик. Его луч падал так, что ее глаза напоминали черные дыры. Я отвела взгляд.

– Наклоните пониже голову, потолок очень низкий. Здесь нет ничего особенного, кроме сундука. – Я быстро обвела лучом фонарика кирпичные стены, от пола до темных дубовых балок на потолке, уложенных с трехфутовым интервалом. Посередине, напоминая позвоночник побелевшего от непогоды и времени скелета кита, тянулась длинная поперечная балка. Поводив по ним лучом фонарика, я вновь медленно направила его на сундук. Его луч уже почти упал на крышку, когда Ребекка сказала:

– Погодите. Посветите снова наверх. – С этими словами она направила луч своего фонарика на потолочную балку в дальней части комнаты, возле стены. – Похоже, там что-то нацарапано.

Мы обе посветили фонариками в одно и то же место и одновременно шагнули вперед, чтобы лучше рассмотреть надпись, а затем одновременно застыли на месте, молча читая слова.

«Вильгельм Хоффманн, 1782 год. Gefangener des Herzens».

Мы посмотрели друг на дружку.

– Это по-немецки, – сказала я.

Она кивнула:

– Вы знаете, что это значит?

– Нет. – По моему позвоночнику пробежал неприятный холодок, и я поежилась.

– Я тоже. Но в том, что это немецкий, есть смысл.

Я в упор посмотрела на нее. Интересно, как она узнала?

– Почему вы так думаете?

Настала ее очередь посмотреть на меня в упор.

– Вам нужно освежить ваши знания истории, Мелани. В декабре тысяча семьсот восемьдесят второго года британские войска покинули город, чтобы после окончания войны вернуться в Англию. Многие гессенские наемники, не будучи особенно лояльными британской армии, дезертировали. Некоторым повезло спрятаться у американцев. – Она слегка пожала плечами. – Для некоторых это означало свободу, что касается остальных, то они просто обменяли военную форму на рабский труд на своих «спасителей», которые потребовали за свои усилия оплату. – Ребекка рассеянно поводила по надписи пальцем. – Я не удивлюсь, если узнаю, что ваши предки Приоло, если они действительно были мародерами, отправили его работать на побережье. Согласитесь, это гораздо менее рискованно для членов семьи, если бы его поймали.

История с гессенцами была мне смутно знакома. Помнится, мы что-то такое проходили в школе по истории. Я вновь подняла глаза на надпись. Каждая буква состояла из прямых штрихов, как будто нацарапанных чем-то острым, например ножом или вилкой. Я постаралась их запомнить. Я также подумала о том, что Ребекка сказала о судьбе некоторых дезертиров. Мне очень хотелось надеяться, что она ошибалась насчет Вильгельма.

Затем я вновь переключила внимание на сундук. Впереди дерево было слегка поцарапано в том месте, где сейчас болталась пустая петля, а раньше наверняка висел замок. Латунные накладки потемнели от времени.

Я положила руку на крышку, надеясь что-нибудь почувствовать – пусть всего лишь некое предостережение о том, что может лежать внутри, – и приготовиться. Но нет, моя ладонь ощутила лишь прохладную, лакированную древесину. Зажав фонарик подбородком, я попыталась открыть крышку, но смогла поднять ее примерно на дюйм, после чего она выскользнула из моей руки.

Положив фонарик на пол, я направила его луч на сундук и повернулась к Ребекке:

– Положите свой фонарик и помогите мне открыть крышку.

Я взглянула на ее изящные руки. Очень хотелось надеяться, что нас двоих будет достаточно.

Что бы ни было в сундуке, я точно знала, что не хочу, чтобы рабочие это увидели и, возможно, сообщили бы эту новость первому встречному.

Ребекка сделала, как я просила: она вернулась и встала рядом со мной лицом к сундуку.

– Я посчитаю до трех, и когда скажу «три», поднимите крышку.

Она кивнула, и я начала считать:

– Раз, два, три!

Тяжелая крышка сундука отказывалась поддаваться, а затем тесное пространство внезапно наполнилось вонью гниющей рыбы. Я услышала, как Ребекку потянуло на рвоту, но крышку она не отпустила. Мне на шею легла чья-то холодная рука. Я вздрогнула и едва не выпустила крышку, однако в последний миг напрягла пальцы и удержала ее.

А затем почувствовала рядом с собой солдата. Я ощутила его присутствие, как ребенок чувствует тень: темная и скользкая, она мгновенно прячется за пределы поля зрения, в какую бы сторону вы ни повернулись. А затем к нам внезапно присоединилась третья пара рук. Еще мгновение, и крышка со стуком откинулась, ударившись о стену позади сундука.

– У вас там все в порядке? – В проеме показалась голова бригадира.

– Да, все в порядке, – отозвалась я, отмахиваясь от него. Мы с Ребеккой стояли, положив ладони на внутреннюю поверхность откинутой крышки, и пытались отдышаться. Один фонарик внезапно замигал и погас. Комнату тотчас окутали глубокие тени. Ничего не говоря, я медленно попятилась от сундука, взяла исправный фонарик, посветила им в черную, разверстую пасть пустого сундука и подождала, пока то, что я увидела, запечатлевалось в моей памяти.

– Он пустой, – сказала Ребекка. Ее голос прозвучал глухо, как будто под водой. Я вручила ей фонарик, а сама, как однажды показал мне Джек, начала постукивать по сундуку снаружи и изнутри, прислушиваясь, не изменится ли где-нибудь звук. Если да, это может означать потайное отделение или второе дно, где спрятаны драгоценности. Увы, звук повсюду был плотным и твердым, хотя я, чтобы окончательно убедиться, проверила все дважды. Я выпрямилась. Мною владело разочарование, причем даже большее, чем я могла объяснить.

– Он определенно пустой.

Мягкая рука погладила меня по щеке, и я подняла глаза, чтобы посмотреть на Вильгельма. Его шляпа, как обычно, была зажата под мышкой, вездесущий мушкет прижат к телу. Единственное, что удивило меня в нем, – это то, что смотрел он не на меня; его взгляд был прикован к Ребекке. Она ахнула и выронила фонарик. Словно в замедленной киносъемке, я смотрела, как он падает из ее рук на пол. И за миг до того, как фонарик со стуком упал на твердый земляной пол и погас, я увидела лицо Ребекки и поняла: она тоже его видит.