Глава двадцать пятая

Нужно, чтобы на эту фотографию посмотрел кто-то еще, тот, кто сможет мне сказать, что я совсем выжила из ума, раз думаю, что Мэйси Стивенс – это моя сестра.

Бабушка не берет домашний телефон, хотя я звонила два раза. Я бросаю взгляд на часы, и меня парализует паника. Почти девять. Бабушка никогда не выходит из дома так поздно.

Я пробую звонить на мобильный и удивляюсь, что она берет трубку, а она, в свою очередь, удивляется, услышав меня.

– Тесса?

– Я звонила на домашний телефон дважды, – говорю я.

– Я ходила гулять, – отвечает бабушка вспыльчиво, как обычно бывает, когда я беспокоюсь. В этот раз я не завожу свою обычную речь, приправленную историями, как одна женщина пошла гулять одна ночью, а потом ее нашли, привязанную к батарее в подвале у маньяка.

В этот раз я говорю:

– Ты должна мне рассказать, кто отец Джослин.

Бабушка сопит в трубку. Я представляю себе, как ее душит влажный воздух Флориды, замедляя сердце до полной остановки.

– Я же говорила, Тесс…

– Ты соврала, – внутри меня что-то развертывается, превращая внутренности в клубок искрящих проводов. Я – динамит, который так и дожидается, пока кто-нибудь скажет что-то не то. – Мне осточертело, что мне все постоянно врут.

– Врут? – Бабушка, видимо, злится. – Единственный человек, который тебе врал, – твоя мать, Тесса. Она ограждала тебя от меня. Другую свою внучку я так и не видела.

Она тебе не внучка. Я не могу ей такое сказать и не скажу: бабушка подумает, что Фейетт довел меня до ручки.

Даже если я скажу вслух, что думаю, будто Джослин – похищенная девочка, это будет значить, что я думаю, что она мне не родная сестра. Даже после всего, что она натворила: соврала, сбежала, не вернулась за мной, – мне все равно кажется, что я не стала бы ее предавать.

Я выпаливаю первое, что приходит в голову:

– У меня же есть свидетельство о рождении, да?

– Что? Конечно, есть. Оно тебе было нужно, чтобы получить водительские права, помнишь?

Смутно. О документах заботилась бабушка, потому что я так волновалась, что дважды не могла сдать экзамен на права. И, потом, конечно, у меня есть свидетельство о рождении. Я родилась в Фейетте 18 декабря. Тем утром шел снег. Даже папа помнил, хотя, по его признанию, бо́льшую часть дней после 1994 года он провел как в тумане по вине виски «Джеймсон».

А Джослин? У нее не могло быть свидетельства, если она на самом деле – Мэйси Стивенс.

Выяснила ли это Джослин? Наверняка поэтому она и сбежала. Но почему она не связалась с семьей Стивенс? Здравствуйте, я – ваша умершая внучка. Воссоединение в стиле передачи «Жди меня» и тому подобное. Все думают, что от Мэйси Стивенс осталась кучка детских косточек; она навсегда останется в памяти людей двухлетней девочкой с плюшевой лягушкой.

– Тесса, в чем дело? Что случилось? – Бабушка, похоже, паникует. Я вдыхаю через нос.

– Ничего, – отвечаю я. – Ничего такого. Просто… мне надо доказать, что Гленн – не отец Джослин, на тот случай, если она вернется и потребует его деньги. Я не смогу найти ее свидетельство о рождении без имени отца.

Бабушка задумывается: видимо, почувствовала ложь в моем голосе. Когда отец умирал, у него не было даже ночного горшка.

– Тесса, – начинает она, – я скрывала от тебя правду, чтобы спасти тебя от ненужной боли.

– Бабуля, пожалуйста, скажи его имя.

– Алан Киркпатрик, – вздыхает бабушка. – Он мне никогда не нравился. Некоторые люди просто нехорошие, Тесса, и я знала, что их с Аннетт дети будут точно такими же.

Раздается сирена, но не у меня – где-то на фоне у бабушки. Ее голос дрожит.

– Я плохо искала твою сестру, потому что боялась того, что увижу.

Она не знает. Это слышно по ее голосу.

Это значит, что бабушка здесь не замешана – в странной череде событий, которые в итоге привели к тому, что мои мать с отцом воспитывали похищенного ребенка как собственного.

Ненавижу себя за то, что позволяю себе такое подумать.

Рик заходит обратно в дом и сообщает, что звонила Мэгги. Кэлли сразу повезли в травмпункт. Полиция уже послала офицеров задержать Дэрила Каучински. Я периодически киваю его словам. Как только он со вздохом плетется в общую комнату, я звоню Кэлли.

Голосовая почта. Я вешаю трубку, не оставляя сообщения и размышляя, в какой момент успела принять решение рассказать Кэлли о сестре и Мэйси Стивенс. У меня нет причины думать, что она мне и впрямь поверит, и я вдруг понимаю, что поверить мне смогут немногие: возможно, Декер.

Вероятно, агент ФБР, которая звонила мне из-за номера Стивенсов. Разве ФБР не обязано расследовать любую зацепку, даже если она такая натянутая? Какая-то восемнадцатилетняя девушка думает, что ее сестра, которую она не видела десять лет, – Мэйси Стивенс. Сестра, чьей фотографии у меня нет.

Я иду наверх, закрываюсь в гостевой и остаюсь там, даже когда слышу, как после полуночи открывается дверь, а потом раздаются шаги на лестнице. Слышится бормотание. Кто-то включает свет в коридоре. Выключает. Спускает воду в туалете.

Моя дверь со скрипом открывается. Я зажмуриваю глаза, да еще дергаюсь для убедительности. Я мастер притворяться спящей. Вечерами, когда папа возил меня в «Лодочный домик», я ложилась на заднее сиденье по дороге домой, притворяясь, что отключилась, чтобы он отнес меня домой на руках.

Мэгги не включает свет и присаживается на край кровати.

– Мне бы так хотелось, чтобы ты была здесь, – шепчет она. – Все эти годы… Все было бы по-другому, если бы рядом с ней была ты.

Не знаю, поняла ли она, что я не сплю, или же говорит это только потому, что думает, что я не могу ее услышать.

После того как она уходит, я не засыпаю. Не засыпает и Кэлли. У меня в голове мы с ней ведем игру: кто дольше не уснет. Слышу, как она топает по комнате, катается на кресле по паркету, пока не соскальзываю в небытие после четырех.

Я просыпаюсь от стука в дверь. В мою комнату прокрадывается Кэлли с ноутбуком в руках. Я сажусь.

Спутанный шелк волос струится по ее плечам, играя на солнце разными оттенками блонда. Кэлли всегда была из тех девушек, которые просыпаются уже красивыми. Свет делает синяки на шее заметнее.

Она касается шеи, заметив мой взгляд.

– Что, все совсем плохо?

Голос такой, как будто кто-то царапает бок консервной банки. Она морщится.

Я подтягиваю колени к груди.

– Ты…

– Все нормально. – Кэлли садится ко мне на кровать, а не в кресло-качалку, как обычно. – У меня очень легкое сотрясение, поэтому мама, конечно, с ума сходит.

– Тебя пытался задушить Дэрил Каучински. Думаю, на этот раз можно сделать ей поблажку.

Уголки рта Кэлли чуть дергаются. Ее улыбка пропадает, но потом снова появляется на лице.

– Они задержали его на основании вождения в нетрезвом виде и будут держать его за это до тех пор, пока я не решу, выдвигать ли обвинения.

– Пока не решишь?

Кэлли пересаживается в позу бабочки, соединив стопы. Ее колени пружинят.

– Ты же видела, как он поступил с Кэти только за то, что я с ней поговорила. Я сделаю ей только хуже. Просто получу судебный запрет. – Она поднимает на меня глаза. – Я больше не считаю, что это он.

– Я – тоже. – Пэм сказала, что Капитан среднего роста. Никто при здравом уме не описал бы Дэрила Каучински как человека среднего роста. Он из того типа людей, кому приходится пригибаться, чтобы пройти в дверной проем.

– Ладно. – Кэлли вздыхает. Она открывает ноутбук и поворачивает его экраном ко мне. – Вот что я сделала ночью.

Я гляжу на страницу Саши на «Связи» – двадцатилетней довольной девушки, которая предлагает услуги джентльменам Фейетта и района Уэстморленда, но готова поехать и дальше.

Когда мы были маленькими, у Кэлли была кукла марки «Американская девочка». Не такая крутая, как в то время, когда у нее были собственные книжки, а такая, которую делали по заказу, чтобы она выглядела в точности как ты. У Саши были даже футбольная форма и одежка для вращения жезла, как у Кэлли.

– Милое имя, – говорю я Кэлли, пока она крутит вниз страницу. Сердце трепещет – там селфи девушки, сделанное через плечо у зеркала. Она в плавках от бикини, длинные светлые волосы струятся по спине. Узнаю чехол от телефона Кэлли: мятного цвета, с рисунком одуванчика, семена раздувает невидимый ветер.

– Я закрыла лицо, – говорит Кэлли. – На всех страницах девушек, где я была, нигде не показано лицо. Есть тонна других сайтов – просто отвратительно, как их много, я выложила и там тоже.

Мне приходится отвернуться.

– Не нравится мне это. Не надо таким заниматься.

Кэлли закрывает ноутбук.

– Сама знаешь, мы бы даже не стали рассматривать такой вариант, если бы были другие.

Я проглатываю слюну.

– И что дальше?

– Ждем, – отвечает она. – Поглядим, заинтересуется ли он.

Я рассказываю Кэлли, что у меня, возможно, есть зацепка по Джослин, чтобы она дала мне ключи от машины, пока Рика с Мэгги нет дома. Кэлли хочет поехать со мной, но я ей напоминаю, что Мэгги придет в бешенство, если застанет Кэлли не в постели.

Первая остановка – компьютерный зал в библиотеке. Я ввожу номер с карточки Кэлли, и тут же появляется серое окно с часовым таймером интернет-сессии.

Ищу свидетельства о рождении и нахожу совпадение на сайте архива, который хвастает тем, что в его базе данных более 4,6 миллиарда записей. Чтобы проверить, работает он или нет, ввожу: имя и девичья фамилия матери – Аннетт Мауди, место рождения – Флорида.

Найдено две записи. Не могу просмотреть полное изображение сканированного свидетельства без платного членства, но на вид оно какое надо.

Ввожу: Джослин Мауди в Пенсильвании.

Пробую «Джослин Киркпатрик» и, когда ничего не выходит, «Джослин Лоуэлл», хотя сестра не меняла фамилию на отцовскую, пока не стала чуть постарше.

Я просовываю палец в дырку на коленке джинсов. Видимо, какая-то ошибка. Или мама соврала о том, где родилась Джослин: она рассказывала, что уехала от отца Джослин, переехала в Пенсильванию, там родила, встретила Гленна Лоуэлла, когда ребенку исполнилось два, а годом позже Гленн с мамой поженились.

Вот только в США нет свидетельства о рождении ни Джослин Мауди, ни Джослин Киркпатрик. Поисковая система спрашивает, имела ли я в виду «Джастина Мауди» или «Джейсона Киркпатрика».

Закрываю сайт и гляжу через плечо от паранойи, что кто-то понял, что я не отсюда, и сдаст меня за пользование карточкой Кэлли. Но люди за компьютерами напоминают вялых зомби перед экранами мониторов. Надеюсь, я на них непохожа.

Еще раз ищу Мэйси Стивенс, просматривая фотоальбом журнала «Пипл», изданного пять лет назад. Мне кажется, что она до сих пор приковывает внимание людей: Мэйси Стивенс, Крошка Америки. Общественность так же жаждет ответов, как и ее родная семья.

Безумие – думать, что на прошлой неделе она взяла и зашла в окружную тюрьму Фейетта как двадцатишестилетняя Бренди Батлер.

Пробегаю взглядом по статье. Мое внимание привлекает одна цитата: «В 2004 году, в интервью с Синтией Чан, Робин и Берни Стивенс заявили, что считают: их внучка до сих пор жива, так как могла быть продана на черном рынке приемных детей. В правоохранительных органах сказали, что они продолжат искать возможных свидетелей Мэйси, но предостерегли, что торговля детьми в США случается крайне редко».

Синтия Чан раньше была главной ведущей передачи «Этим вечером» на NBC, пока ее не подсидела Дайан Сойер или кто-то другой. Бабушка иногда смотрела ее передачи: Чан – элегантная, монотонно говорящая женщина, которая временами кивала со своего кожаного кресла, пока гости ее студии плакали.

Я нахожу на «Ютьюб» интервью со Стивенсами и втыкаю наушники в компьютер. Видео идет сорок минут. Пропускаю начало, в котором, по-видимому, родители Аманды по большей части доказывали ее невиновность.

Аманда забеременела в девятнадцать. Отец ребенка умер в дорожно-транспортном происшествии с мотоциклом. Жизнь у Аманды была трудная, но она любила Мэйси и ни за что не причинила бы ей вреда.

На двадцатиминутной отметке Синтия Чан спрашивает Стивенсов, что, по их мнению, случилось с внучкой.

– Я думаю, ее продали, – говорит Робин Стивенс со всей злостью женщины, которая вбила себе в голову какую-то мысль и не собирается от нее отказываться, пока ей не докажут обратное. Я разбита. Она напоминает мне Джослин. Где-то в голове бормочет отец.

На экране Робин Стивенс промокает платком глаза. Даже сидя она вполовину меньше мужа. Волосы коротко стрижены и покрашены в цвет вишневой колы. Она поправляет очки формы «кошачий глаз».

– Мэйси – красивая, здоровая девочка. Знаете, сколько платят за здоровых белых детей на черном рынке?

Видео начинает обрабатываться в буфере. Я выхожу из экрана. Все равно я услышала все, что было надо.

Ванда, похоже, не удивлена. Она откладывает в сторону бумажный футляр и тяжело, всем телом, вздыхает.

– Снова я, – говорю я.

– Милая, я не знаю, как тебе помочь. – Ванда виновато на меня смотрит. Я знаю, что она, скорее всего, получила мое сообщение и решила не отвечать.

Я наклоняюсь к краю конторы.

– Это важно. Я кое-что нашла в вещах отца. Мне кажется, он что-то знал о пропавшей девочке.

Ванда поворачивается в кресле и кричит через плечо:

– Билл, я на обед.

Она встает. Я иду к охранной решетке.

– Нет, стой там, где стоишь, – ворчит Ванда.

Она встречает меня по другую сторону стекла и жестом зовет за собой на улицу. Сбоку здания есть внутренний двор для сотрудников. Два длинных стола для пикника, за одним из которых сидят три охранника и едят с пластиковых подносов.

Мы с Вандой присаживаемся за свободный стол. Я замечаю, что она не принесла с собой обед.

– Дело в Мэйси Стивенс? – спрашивает она.

Что-то во мне сдувается.

– Я нашла номер телефона, позвонила, и случилось нечто странное. Мне перезвонила агент ФБР и сказала, что этот номер – горячая линия для пропавшей девочки.

Я ожидала, что Ванда удивится, например, попросит меня рассказать больше. Вместо этого она вздыхает.

– Твой отец пытался вымогать деньги у всем известной семьи пропавшей девочки, – говорит она, – и он был не первым. За много лет минимум пятеро заключенных заявляло, что они убили девочку Мэйси Стивенс.

Я моргаю.

– Ложные признания, – поясняет Ванда. Они отбывают пожизненное, им скучно. Заявляют, будто что-то знают о громком убийстве, потом говорят, что знают, где тело, только ради того, чтобы полиция пустилась по напрасному следу, обратив внимание на них. Такое случается постоянно.

– Это непохоже на моего отца, – говорю я. – Он сел даже не за убийство. Что если он правда что-то знал?

– Он позвонил на горячую линию и сказал, что расскажет, где Мэйси, – говорит Ванда, – но только если ему сначала отдадут награду.

– И больше он об этом ничего не говорил?

Ванда качает головой.

Вот и случилось: единственная вещь, которая, как я думала, никогда не сможет меня сломить, оставила во мне первую трещину.

Доказательство, что мой отец оставался куском дерьма до самого конца.