4
Я и не представлял себе раньше, как трудно командовать. Если бы предстояло выбирать сызнова, я взял бы подчинение, а не командование. Я отвечал за все, а сведущ был лишь в ничтожной частице этого «всего». Одно вскоре мне стало ясно: флот не готов к походу. Так мы и доложили Земле по сверхсветовым каналам: требуется по крайней мере год для подготовки.
Однажды Ромеро обратился ко мне с просьбой:
- Дорогой адмирал, - он и Осима теперь называли меня только так, Осима серьезно, а Ромеро не без иронии, - я хочу предложить вам внести в свой распорядок новый пункт: писать мемуары.
- Мемуары? Не понимаю, Павел. В древности что-то такое было - воспоминания, кажется… Но писать в наше время воспоминания?
Ромеро разъяснил, что можно и не диктовать, а вспоминать мысленно, МУМ сама запечатлеет мысли. Но фиксировать прожитую жизнь нужно - так поступали все исторические фигуры прошлого, а я теперь, несомненно, историческая фигура. Историограф похода, конечно, и без меня опишет все важные события. А мне надо рассказать о своей жизни. Она внезапно стала значительным историческим фактом, а кто ее лучше знает, чем я сам?
- А Охранительница на что? Обратитесь к ней, она такого насообщит, чего я и сам о себе не знаю.
- Верно! Вы и сами того не знаете, что она хранит в своих ячейках. Нас же интересует, что вы считаете в себе значительным, а что - пустяком. И еще одно. Охранительница - на Земле, а ваша внеземная жизнь, неизвестная Охранительнице, как раз всего интересней.
- Вы не секретарь, а диктатор, Павел. Отдаете ли вы себе отчет, что в мемуарах мне придется часто упоминать вас? И мои оценки не всегда будут лестны…
Ответ прозвучал двусмысленно:
- Человеку Ромеро они, возможно, покажутся неприятными, но историограф Ромеро ухватится за них с восторгом, ибо они важны для понимания вашего отношения к людям.
В этот же день я стал диктовать воспоминания. В детстве моем не было ничего интересного, я повел рассказ с первых известий о галактах. Случилось так, что в эту минуту мимо окна пролетал Лусин на Громовержце, и я вспомнил другого дракона, поскромнее, - на том Лусин тоже любил кататься, - и начал с него. С тех пор прошло много лет. Я давно забыл те мемуары, ту первую книгу, как называет ее Ромеро. Я диктую сейчас вторую - наши мытарства в Персее.
Передо мною - лента с записью, рядом с ней та же запись в форме изданных по-старинному книг, пять толстых томов в тяжеленных переплетах - официальный отчет Ромеро об экспедиции в Персей, там много говорится и обо мне, много больше, чем о любом другом. И, если я пожелаю, вся эта бездна слов, сконцентрированных в отчете, зазвучит в моих ушах голосом Охранительницы, живыми образами засветится на экране.
Я хочу поспорить с трудом Ромеро. Я не был тем властным, неколебимым, бесстрашным руководителем, каким он меня изображает. Я страдал и радовался, впадал в панику и снова брал себя в руки, временами я казался самому себе жалким и потерявшимся, но я искал, я неустанно искал правильный путь в положениях почти безысходных - так это было. Я продиктую книгу не о наших просчетах и конечной победе: такую книгу уже создал Ромеро, другой не надо. Нет, я хочу рассказать о муках моего сердца, о терзаниях моей души, о крови погибших близких, мутившей мою голову… Нелегким он был, наш путь в Персее.
