Глава 10
«ВЗРЫВ СЕГОДНЯ!»
Леди и джентльмены! Все вы знаете, что нашему любимому штату угрожает землетрясение. Знаете вы и о героических усилиях, предпринятых, чтобы отвратить бедствие. Мы пробурили 24 скважины и заложили атомные заряды, готовясь неторопливо и планомерно провести серию взрывов в середине ноября. Но в последние дни обстановка катастрофически ухудшилась. Мы не имеем возможности откладывать. Сегодня в 19 часов 00 минут…
Из радиопередачи 29 октября 19… года
События плыли мимо Грибова. Он вышел из игры, последние волнующие месяцы провел вдали от очага землетрясения, в спокойной Москве. Он мог только нетерпеливо ждать известий, изредка звонить по телефону Йилду или Мэтью, сердиться на отсутствие писем. И Грибов, не знал, что Йилд не хочет писать правду, а Мэтью не может, что он тоже выведен из игры… самым вежливым путем.
Дело в том, что в начале ноября в Америке проводились выборы, переизбиралась половина сената и половина губернаторов, губернатор Калифорнии в том числе. И Мэтью выдвинули кандидатом клубы сторонников разоружения те самые, которые так энергично боролись за мир и согласие в свое время.
Эти клубы были так сильны и многочисленны, что старые партии, соперничавшие между собой сотню лет, на этот раз объединились, выдвинули общего кандидата. У одной партии эмблемой; был слон, у другой осел. И сейчас на общих знаменах появился «слон-осел», двухголовый странный зверь. Американцам он напоминал «тяни-толкая» из детской сказки о докторе Дулитле.
Мэтью долго отнекивался. «Мэт, мы вам верим, — уговаривали его. — Вы самый популярный человек в штате, вас тут знают в лицо. Избирателей не надо будет агитировать. Каждый скажет: „Этот спасает нас от землетрясения, будет спасать и от войны“. И времени не потребуется много. Все равно вы ездите по штату, объезжаете скважины. По дороге завернете на митинг.» Решающий довод был такой: «В стане слон-ослов говорят, что только Мэтью опасен им. Другого кандидата они опрокинут шутя».
Но рьяные поклонники Мэтью не знали, что слух этот пущен по указанию Джеллапа. Узнав, что Мэтью дал согласие, старый хитрец потирал руки. «Вилка, — говорил он. — Угроза ферзю и ладье. Но даже в шахматах нельзя снять три фигуры сразу. А мы снимем. Провалив проект русского, провалим миротворцев на выборах и провалим дружбу с Советами. Вот это ход! Комментатор поставил бы три восклицательных знака».
Для него теперь все сплелось в одном узле: «Землетрясение во что бы то ни стало! И чем страшнее, тем лучше, убедительнее. Пусть будет как в Лиссабоне, как в Чили, как в Японии!»
Японское землетрясение 1.IХ. 1923 г. является крупнейшей катастрофой последнего времени.
«Осака Майяици» определяет только для Токио число сгоревших домов в 411 901, а число погибших жителей в 95 365. В Йокогаме уцелело всего-навсего 5 домов. Общее число разрушенных домов — 653 000, число потерпевших от землетрясения — 3 060 000; пропавших без вести 42 600.
Убыток, причиненный стране, оценивается не менее как в 10 миллиардов йен. Для сравнения стоит указать, что русско-японская война стоила Японии около 2 миллиардов йен и что годовой бюджет Японии равен 1 миллиарду йен.
После первого толчка в Токио сразу в 26 местах вспыхнул пожар, который прекратился только в 8 часов утра 3 сентября. Разрушение водопровода, стеснение передвижения, сильный ветер и размер охваченной пожаром площади сводили работу пожарных к нулю. Выгорело 3/4 Токио.
В Йокогаме загорелись склады нефти и керосина. Горящая нефть разлилась по бухте и поджигала деревянные пароходы. Тысячи народа задохнулись в дыму и пламени.
Жел. дор. пути были разбиты трещинами, и более дюжины пассажирских и товарных поездов были сброшены с рельс. Морская волна (цунами), вызванная землетрясением, разрушила берег между Камакурой и Хайата, более 500 домов в городах Шимода и Ито были смыты совершенно.
П. Полевой. «Некоторые данные об японском землетрясении 1 сент. 1923 г.»
Митинги, митинги, митинги! Казалось, Калифорния забыла о землетрясении. На улицах пестрели предвыборные, лозунги. В витринах банков, аптек, кондитерских, обувных, галантерейных, пылесосных и всяких прочих магазинов Мэтью встречал свои портреты. Как будто все улицы стали зеркальными. На перекрестках висели громадные слон-ослы и тут же эмблема мирных — младенческая соска.
Предвыборная борьба оказалась отнюдь не синекурой. Мэтью носился из округа в округ но на скважины заглядывал только по ночам. Митинги, митинги, митинги! Мэтью похудел, почернел, нос у него вытянулся, глаза ввалились, синяки обвели их. Осипшим голосом он кричал, потрясая кулаком:
— Долой тяни-толкаев! Не тяните, не толкайте нас к войне! Оружие в море! Пусть каждый младенец доживет до старости!
Противники Мэтью старались опорочить его любыми средствами. Писали в газетах, что один из дядей Мэтью умер в сумасшедшем доме, племянник ловит бродячих собак, а сам Мэтью не отдает долги прачке. «Мэтью холостяк! — кричали они. — Разве холостяк будет заботиться о младенцах?» Какие-то пьяницы взбирались на трибуны, уверяли, что Мэтью спаивал их. Когда-то, лет пятнадцать назад, Мэтью ухаживал за хорошенькой лавочницей, потом поссорился с ней и расстался. Теперь по штату за ним ездила толстая баба в полосатой юбке и всюду кричала: «Он меня обольстил? Не верьте обещаниям обманщика!» Это были излюбленные приемы двухпартийной борьбы, когда у обоих кандидатов одинаковая программа и избирателю в сущности все равно, за кого голосовать, он выбирает за красивое лицо, за добрую улыбку, за любовь к собакам, за трезвость, за синий пиджак или за голубой галстук.
И Мэтью, надрываясь, кричал в толпу:
— Леди и Джентльмены, парни и девушки! Эти тяни-толкай считают вас дурачками. Они думают, что вы забыли, кого выбираете. Я напоминаю, что вы выбираете губернатора, а не жениха для своей дочки. Эй, девушки, я действительно строил куры этой полосатой юбке пятнадцать лет назад, что было — то было, пусть она сама расскажет, что было. А потом она говорит: «Мэт, у тебя грязная работа, ты весь в масле, бросай бурить, иди к папе в лавку продавать дамские чулки». Девушки, заявляю вам торжественно, что я свое дело из-за полосатой юбки не брошу. И если какая из вас скажет «Оставь губернаторское кресло, от тебя пахнет чернилами», я ей отвечу: «Дорогая, до свидания». Губернатор вам такой годится? Выбирайте! А в женихи я не напрашиваюсь.
Леди и джентльмены, любители чистой воды! Я действительно не дурак выпить, но я не баллотируюсь в Общество трезвости. Я выступаю за то, чтобы деньги тратить не на оружие, а на орошение. Как инженер и бурильщик я за скважины. При мне вы получите воды вволю, больше, чем сможете выпить. Не знаю, как рассуждал мой больной дядя, я не читал истории его болезни, а сам я рассуждаю так: водородная, бомба может сжечь Сан-Франциско с Оклендом вместе, и бомба может спасти Сан-Франциско с Оклендом от землетрясения. Одна и та же бомба не взрывается дважды. Либо она спасет, либо уничтожит. Я за то, чтобы спасать. Как вы полагаете: здравый у меня ум? Пригоден вам губернатор с такими мыслями? А дядю моего не советую выбирать, он действительно умер в психиатрической больнице.
Потерпев поражение несколько раз, противники попытались использовать ораторскую манеру Мэтью. На митинге в Окленде ловкий адвокат, потрясая какой-то бумагой, заявил: «Вот подлинная расписка Мэтью. Он получил десять тысяч долларов от „Солисито компани“. За что? Наверное, за заказы на буровое оборудование. И сейчас он скажет вам: „Я не ангел, взятки действительно получил, но вы выбираете губернатора, а не кассира“».
И Мэтью, красный от негодования, кричал в толпу:
— Леди и джентльмены, вас считают дурачками, неспособными видеть, неспособными рассуждать. Я живу за углом в доме двести шестнадцать, снимаю комнату с пансионом. Ну-ка, сбегайте туда, пересчитайте рубашки в шкафу, подумайте сами, получал я эти десять тысяч или не получал? Что же касается Кайндлера, моего соперника, он отрицать не будет, что в течение трех лет честно, законно и заслуженно получал деньги в качестве юриста Джедлаповой «Ураниум корпорейшен». Я не клеветник. Я не сомневаюсь, что Кайндлер добросовестно Служил Джеллапу тогда и служит сейчас, когда твердит, что наша страна должна быть грозной, пугающей и до зубов вооруженной. Головой думайте, леди и джентльмены! Не распискам верьте, а своей голове!
Так изо дня в день, по пять, по шесть раз в день, утром на северо-западе, вечером на юго-востоке. Когда там следить еще за скважинами? Но там все шло благополучно. Метод Джека Торроу оправдал себя: скважины углублялись быстро. И друзья-бурильщики, старая моховская гвардия, сами звонили своему начальнику, подбадривая:
«Круши их, Мэт! А у нас все в порядке! Прошли двадцать шестую милю. Жмем до проектной глубины».
Солано-бис была пройдена 19 октября. Остальные отстали от нее дня на три, на четыре. Бурение кончилось. На дорогах Калифорнии появились свинцовые фургоны с вооруженной охраной: из секретных, ныне общеизвестных складов прибывали атомные заряды.
29 октября под вечер Мэтью выступал в небольшом городке на традиционном осеннем празднике вина и винограда, в тысячный раз убеждая избирателей не голосовать за сторонников войны. Осипший, усталый, с рукой, распухшей от рукопожатий, Мэтью отвечал на записки и выкрики — дружелюбные и издевательские, деловые и дурацкие, поощрительные и провокационные. И вдруг пауза. Чей-то голос за окном, даже не голос, а бормотанье, но с очень знакомой интонацией. Пауза почему-то затянулась, слушатели повернулись к окнам… И тут Мэтью услышал (видимо, включили усилитель) явственный голос Йилда:
«…настойчиво просим вас выйти из домов под открытое небо — на поля, площади, скверы, пашни, подальше от всяких стен. Выводите из домов детей, больных, стариков. Предупредите всех соседей. Постарайтесь припомнить, кто может не услышать радио…»
У дверей уже бурлил людской водоворот. Избиратели ломились к выходу, толкая друг друга. Мэтью подхватил общий поток. Переворачиваясь вокруг оси, то пятясь, то боком он пробился к дверям. Кое-как он разыскал телефон. Не сразу удалось дозвониться на радиостанцию: наверное, туда обращались тысячи людей с недоуменными вопросами. Но Йилда там не было. Он приезжал днем, записал выступление на магнитную проволоку. Сейчас радиостанция прокручивала запись: «Леди и джентльмены! Все вы знаете, что нашему любимому штату угрожает землетрясение. Знаете вы и о героических усилиях… Мы не имеем возможности откладывать. Сегодня в девятнадцать часов ноль-ноль минут…»
Что же происходит? Видимо, нечто неожиданное и грозное, если нерешительный Йилд взял на себя ответственность, даже не предупредив Мэтью. Правда, Мэтью был в дороге, сразу не разыщешь. Но почему нельзя было отложить взрыв на несколько часов? Если положение критическое, все равно бомбами не помажешь. Ведь по проекту взрывать надо было за месяц до землетрясения.
«…выводите из домов детей, больных, стариков! Предупредите всех соседей. Постарайтесь припомнить, кто может не услышать радио…»
Мэтью позвонил еще в Сакраменто — в штаб борьбы с землетрясением. Йилда там не было, телефонистка сказала, что он поехал к семье. («Этакий эгоист, в такую минуту только о своих заботится», — подумал Мэтью.) «А кто в штабе? Тичер? Позовите Тичера». Но телефонистка отказала. Тичер очень занят, он велел не тревожить его. Ни для кого! О мистере Мэтью не говорил. Лучше вы приезжайте сами, мистер Мэтью…
Мэтью кинулся к своей старенькой машине. И зачем он держится за эту реликвию — ни виду, ни скорости. Надо было соглашаться на вертолет, предлагали же…
Ехать по улице было почти невозможно. Из домов выносили столы, шкафы, кровати, узлы, детские коляски. Машину, лавирующую среди мебели, провожали угрозами и проклятьями. Только выбравшись за город, Мэтью мог включить четвертую скорость. Но тут же, взглянув на часы, сообразил, что в штаб, пожалуй, он опоздает. А даже если и не опоздает, то примчится в последнюю минуту, не успеет разобраться в обстановке, не успеет понять, надо ли вмешиваться, откладывать взрыв или, наоборот, не оттягивать, экономить секунды.
Не стоит ли заехать к Ийлду? Если Гемфри еще дома, он даст вразумительные объяснения. Тут же можно посоветоваться, вмешаться при надобности.
Сизая асфальтовая лента пересекала сады. Яблони и абрикосы стояли правильными рядами, словно школьники на гимнастике. У всех стволы были обмазаны белой пастой, обведены кругом взрыхленной земли. Там и сям вздымались игривые оросительные фонтанчики. Солнце заходило за Береговой хребет, добавляло красный оттенок траве, деревьям, листве. Радугой вспыхивали фонтанчики, в асфальте отражались карминовые облака. Природа утихомирилась к вечеру, как ребенок, уставший от беготни, все казалось таким нежным, спокойным, добрым… Так не верилось, что жестокие силы угрожают этой идиллической долине.
«…Сегодня в девятнадцать часов ноль-ноль минут Комитет по борьбе…»
Мэтью подъехал к голубому домику в двенадцать минут седьмого. Ворота были притворены, но не заперты. Бросились в глаза приметы спешного бегства: игрушки и детские платьица на траве, следы колес на клумбе. Апельсиновое дерево было сломано, очевидно задето фургоном, раздавленные плоды смешались с грязью. Ясно было, что Йилды уехали. Мэтью подергал дверь, постучал для очистки совести, никто не отозвался.
Все-таки Мэтью не понимал Йилда. Для чего тот помчался домой? Жена и трое детей? Но капитану, отвечающему за пять миллионов жизней, нельзя думать только о своей семье в час катастрофы. Жену мог предупредить по телефону, она вывела бы детей в поле, как все другие матери Калифорнии, переждала бы подземные толчки и вернулась бы. А вещи вывозить к чему? Ведь землетрясение-то отменялось. Неужели Йилд не верил в успех? Отдал приказ для проформы и побежал спасать родных?
Что же случилось в последний день?
Так или иначе, Мэтью ничего не выяснил, Йилда нет, искать его в поле бессмысленно. До штаба уже не доехать. Поздно. Надо добиваться по телефону. Где тут телефон поблизости?
Мэтью сел в машину, взялся за ручной тормоз… и вдруг вспомнил: у него есть ключ от голубого домика. Он висит на связке и сохранился еще от тех времен, когда они с Грибовым ночевали тут, пять раз в неделю. Кстати, у Йилда есть телевизор-селектор, прямая связь со штабом.
Распахнутые шкафы, пустые вешалки, скомканные бумажки, грязные следы на линолеуме… Мэтью передернуло. Голубой домик был непохож сам на себя, как труп непохож на живого человека.
В передней полутьма. Мэтью схватил трубку селектора. Мертвое молчание, даже не гудит. Тока нет, что ли? Дотянулся до выключателя. И лампочки не горят. А где тут пробки? Насколько он помнит, у Йилдов пробки автоматические, починить их ничего не стоит, нажал кнопку — и свет зажигается.
Нащупал кнопку, надавил. Темно по-прежнему. Чиркнул зажигалкой. Что такое — провода оборваны? Зачем понадобилось Йилду, уезжая, еще и провода рвать? А ну-ка, скрутим. На живую нитку, без изоляции. Вот и свет! Лампочки набирают накал…
«…нашему любимому штату угрожает землетрясение…»
Йилд? Он дома?
Не успев сообразить, что он слышит голос Йилда по радио, Мэтью толкнул дверь кабинета.
Что это?
На полу, скорчившись, лежал человек. Липкая черная лужа растеклась по пластмассовому узорному полу, в правой руке поблескивал пистолет…
— Гемфри, дорогой! Зачем? Какая глупость!
Обрывки мыслей метались в потрясенном мозгу: «Был человек, и нет! Вчера еще видел его, разговаривал с ним. Человека нет, а голос живет, гремит над мертвым телом: „Выводите из домов детей, больных, стариков…“ А где же Бетти, знает ли она? Трое детей, такой удар для бедняжки! Как это он не пожалел жену? И почему, с какой стати? Ошибся в расчетах, боялся суда? Значит, катастрофа неизбежна, нельзя ее предотвратить?»
На столе белела записка, придавленная пресс-папье. Заметив ее, Мэтью потянулся, решился переступить через тело, схватил бумагу дрожащими руками:
Дорогие друзья, сограждане, соседи! Я ухожу из жизни потому, что мне горько и стыдно, невозможно смотреть вам в глаза. Поверив в проект Александра Грибова, не разобравшись в его расчетах, я стал соучастником великого преступления, виновником ваших бедствий. Калифорния, прости меня! Бетти, прощай!
Молись за мою грешную душу. Воспитай детей христианами. Когда они вырастут, расскажи им правду о несчастном отце, пусть они не проклинают глупца, который вызвал катастрофу по доверчивости.
Мэтью трижды прочел это странное письмо, никак не мог уловить его смысла. Йилд считал себя виновником катастрофы. Какой? Ведь катастрофы-то не было!
И вдруг Мэтью понял все.
Это было не самоубийство, а инсценировка самоубийства. Кому-то нужно было землетрясение, кто-то хотел извлечь выгоду из катастрофы. И Йилда купили или запугали, уговорили взять на себя вину, ему продиктовали эту записку, обещая покой, безопасность, даже богатство в далеких странах. Обещали и обманули, предпочли убить и сделали это за час или два до катастрофы. Все было принято в расчет: кругом паника, дома опустели, быть под крышей небезопасно. Никому и в голову не придет ломиться в запертый дом. Даже такую деталь учли убийцы: после землетрясений бывают пожары от замыкания проводов. И чтобы предсмертная записка не сгорела с голубым домиком вместе, убийцы, уходя, оборвали провода. Одного они не могли знать: что Мэтью едет сюда и у него в машине ключ от дома Йилдов.
Королевский гамбит был излюбленным началом короля Уранового — Джона Джеллапа.
Гамбит, как известно, заключается в жертве пешки на f4. Пешка отдается для того, чтобы, опередив противника в развитии, создать стремительную атаку.
