Книга: Рождение шестого океана
Назад: Глава двадцать третья УТЕЧКА В ЦЕПИ
Дальше: Глава двадцать пятая МИР ЛУЧШЕ

Глава двадцать четвертая
РАЗГНЕВАННОЕ НЕБО

 1
Сайкл уехал из Джанджаристана, как только русский ток пришел туда. Вести переговоры он предоставил Тутсхолду.
— Валяйте, Тутти, кланяйтесь, — сказал он. — Вы сумеете, у вас гибкая спина.
Сам он еще не научился извлекать выгоду из поражения, побеждать отступая. У него тактика была проще: заплатить подороже, скупить по любой цене, стать единственным хозяином и тогда диктовать условия. Сейчас Джанджаристану нельзя было диктовать, требовалось уговаривать и договариваться. Сайкл предпочел свалить эту неприятную миссию на компаньона.
Впрочем, он не был удручен. В его душе жила уверенность, что сайклы в конце концов победят. Все в мире в руках божьих, а бог, конечно, за Сайкла, не за безбожников же! Значит, нужно ждать терпеливо и сохранять бодрость.
Главное—режим. Вставать в шесть утра; стакан молока натощак; кросс или перчатки. Ничто не поднимает так настроения, как хороший удар в челюсть. Когда ты ударишь, конечно, а не тебя ударят. Раз-раз-раз! Жалко, что этот Дасья не рискнет выйти на ринг. Он получил бы хороший хук левой...
Пословицы наши гласят: «В чужой монастырь со своим уставом не суйся», и еще «С волками жить, по-волчьи выть». Сайкл оставался Сайклом во всех странах. Всюду он возил свой сайкловский мирок: ботинки с шипами, перчатки, тренера и даже корову. Корова, впрочем, не вынесла путешествий в самолете, перестала давать молоко. Тренер оказался выносливее: он не отказывался драться на Аляске зимой и в Джанджаристане в разгаре лета. Это был призовой боксер, сошедший с ринга на склоне лет. Держась за выгодное место, он умело разыгрывал пантомимы — падал от мнимого нокаута, чтобы потешить самолюбие хозяина. Но делал это не слишком часто: три раза поддавался, два раза бил в полную силу. Так что «победы» доставались Сайклу не даром, и, потирая шишки, он говорил тренеру:
— Бокс — это нелегкий бизнес. Но если мне не повезет на бирже, я составлю себе состояние перчатками, не правда ли?
По четным числам — бокс, по нечетным — кросс. Согнув руки в локтях, Сайкл пробегал свои полмили в Лондоне, Джанджаристане и Лагнэге. За ним бежали розовощекие английские дети в башмаках, черноспинные джанги босиком, смуглые лагнэжские мальчишки в сандалиях из акульей кожи. Кричали, передразнивали, издеваясь над чудаком по-английски, по-джангийски или по-лагнэжски. Не замечая или не понимая насмешек, Сайкл бежал по стриженным английским лужайкам, мимо древних кирпичных стен Джарской крепости, заросших змееподобными лианами, по коралловым пляжам и кокосовым рощам Лагнэга, бежал, дыша размеренно через нос, чтобы набраться сил и твердости для своей работы. Работа эта заключалась, как известно, в том, чтобы перекладывать в свой карман местные деньги — фунты, джаны и лаги, а потом превращать их в доллары.
Сайкл полагал, что волки обязаны выть по-английски, и для всех монастырей хорош один устав — биржевой.
2
Лето кончалось, небо было по-осеннему прозрачное, акварельно-зеленого цвета. При солнечном свете такими сирыми и грустными казались голые горы Лагнэга, крошечные поля, с трудом отвоеванные у скал, одноцветные синие халаты крестьян.
По-видимому, в тот августовский день было четное число. Сайкл не бегал, а занимался боксом. И к раннему посетителю он вышел, придерживая у распухшего носа платок, запятнанный еще не побуревшей кровью.
«Тронутый этот богач, — подумал посетитель насмешливо. — Платит деньги, чтобы его били по носу. Я бы выбрал другое, более приятное развлечение».
Вслух он ничего не сказал, конечно. Наоборот, поклонился с подчеркнутой почтительностью.
Это был светловолосый человек с длинном носом и тусклыми глазами. Лицо его выражало беспросветное уныние. Пожалуй, Сергей Новиков узнал бы этого человека. Полгода назад он называл себя Геннадием Васильевичем Лузгиным. В день мезенской катастрофы он исчез, и вместе с ним — самолет Новиковых — премия за первый полет в ионосферу. Но Сергею говорили, что самолет был сбит, загорелся и упал на лед... Как же спасся Лузгин? Впрочем, здесь его, вероятно, называют иначе.
— Алло, Вильсон! — приветствовал посетителя Сайкл, рассматривая окровавленный платок. — Подождите меня. Сейчас я приму душ и позавтракаю. Хотите стакан холодного молока? Не пьете? Напрасно! Мой дед пил только молоко, он прожил девяносто лет и нажил девяносто миллионов. Я доживу до ста лет и буду стоить в сто раз больше. Режим! Рано ложиться, рано вставать... Утром кросс или перчатки. Вам нужен режим, Вильсон, у вас мешки под глазами.
Слушая эту болтовню, Вильсон прикидывал про себя, как ему держаться. Что он знает об этом долговязом в клетчатой рубахе? Это босс, деньги, сила. Силе покоряются, деньгам кланяются, перед боссом стоят навытяжку— получают приказы, отвечают «есть». Стоит навытяжку он — барон с тысячелетней родословной, потомок рыцарей, отнявших у славян земли за Одером, бывший гитлеровский офицер, опытный разведчик и лазутчик, знаток русского, джангийского, джарийского и других языков. Стоит и слушает терпеливо какие-то глупости о молоке и боксе. Что такое этот Сайкл? Сила или мешок с деньгами? Простак он или прикидывается простаком?
Деньги-то он не сам нажил — получил от деда. Тот был действительно фигурой — биржевая акула, горилла. Из его загребущих лап никто не выходил живым. Говорили, что он промышлял контрабандой, держал игорные дома, дружил с гангстерами, ворующими детей у миллионеров. Говорили, но доказать не доказали, а деньги не пахнут. Девяносто миллионов ничем не пахнущих долларов старый Грант Сайкл оставил Сайклу — сыну, а тот передал нынешнему Сайклу уже сто девяносто. А внук — вот он — носит рубашку без галстука, позволяет какому-то нищему бить себя перчаткой по носу, пьет молоко и уверяет, что из молока делает миллионы. Миллионы-то он делает, это верно. Да еще столько, что старому Сайклу и не снилось. Нет не простак он, только прикидывается.
Это Тутсхолд познакомил барона с Сайклом. Тутсхолд — старая лиса. Он двадцать лет выжимал соки из Джанджаристана, знал все приводные ремни и ниточки в этой стране. Произошла революция, Джанджаристан объявил независимость, но Тутсхолд остался, пил соки, как и прежде. После казни убийцы Унгры выяснилось, что в преступлении замешан банк Чарии. Чарию изгнали из правительства, чуть не отдали под суд. А Тутсхолд все равно остался. И новый президент принимал его, возобновляя контракт на поставки угля.
Когда Тутсхолд взял Сайкла в компаньоны, все сказали: «Это овечка. Старик острижет ее и выбросит вон». Тутсхолд сосал Джанджаристан, Сайкл присосался рядом. Доходы шли обоим, но почему-то вышло, что у Сайкла оказалась четверть акций, потом треть, потом половина, потом пятьдесят один процент. И Сайкл стал распорядителем, а Тутсхолд—компаньоном, хотя у него вся душа была в Джанджаристане, а Сайкл владел еще шахтами в Пенсильвании, плантациями в Таиланде и бойнями в Аргентине, железными дорогами в Конго. Пастухи арканили быков, шахтеры глотали пыль в забоях, крестьяне дергали рис, стоя по колено в воде, — и все это для того, чтобы золотым ручейком бежали монеты в сейфы Сайкла. Нет, это опасный человек.
С ним надо держать ухо востро.
— Так вот, в беге самое главное—дыхание — рассуждал между тем опасный человек. — Вы дышите носом, но должны наполнить легкие кислородом. Начинать надо с дыхательных упражнений. Основное — растянуть легкие. Я пришлю вам книжку, где все это описано.
— Я прочту ее обязательно, сэр, — сдержанно кивнул Вильсон, как бы приглашая перейти к делу.
— В самом деле, о беге мы поговорим еще. Слушайте, Вильсон, я не доволен вами. Что это за глупые шутки насчет молний в кулаке? Теперь секретности конец. Весь мир знает, чем мы занимаемся здесь.
Вильсон поморщился. Ох, уж этот газетчик! Говорилось же ему, чтобы не писал ничего конкретного... Что-то вынюхал, что-то подслушал... Отвечай теперь за болтуна. Как вывернуться?
И в голове ловкого шпиона мгновенно возник план защиты. Надо представить так, как будто все делалось в интересах и даже по прямым указаниям миллионера.
— Сэр, — начал он. — Вы мне дали приказ сорвать электропередачу любыми средствами. Пусть русские знают, что мы держим их за горло, — говорили вы (на самом деле Сайкл этого не говорил), — тогда мы продиктуем свои условия... Пускай передают ток в своей стране. Но Джанджаристан — наша сфера влияния, и мы имеем возможность не допускать туда посторонних... Весь мир должен чувствовать нашу силу, — так вы сказали мне.  
— Я сказал так? Не припомню. Но стиль мой — толково и ясно: «Весь мир должен чувствовать нашу силу! ». Именно так. Но время еще не пришло, Вильсон. Кто вам разрешил самовольно выступать в печати?
«Смягчился, но хорохорится, — подумал шпион. — Надо поступиться частью денег».
— Сэр, следовало действовать энергично, — сказал он. — Перехватив русский ток, мы направили его в море... Но вода разлагается, залив кипит, выделяется водород и кислород, происходят взрывы гремучего газа... Левая печать подняла шум, взывала к полиции и санитарной инспекции. Я хотел построить газгольдеры. Но газа неимоверно много... хранить его незачем, а продавать некому, нет такого большого спроса на кислород и водород... И тогда подвернулось предложение поставлять электричество местным заводам. Однако владельцы хотели знать, откуда мы берем ток. Пришлось позвать корреспондентов и рассказать им популярно: тут Земля, тут ионосфера, разница потенциалов миллион вольт. Соединяем, идет ток. А что он идет главным образом с Камчатки — это уже деталь. И заводчики пошли на контракт. В настоящий момент, сэр, вы зарабатываете больше тридцати тысяч долларов в сутки, продавая русский ток. Почти миллион долларов в месяц, двенадцать миллионов в год.
Сайкл отставил стакан с молоком.
— О! — сказал он. — Вы, оказывается, делец, Вильсон. Ну, а если русские разоблачат нас?
— Да нет, русские не станут разоблачать. Перед конференцией они ни за что не признаются, что у них пропадает ток. Предпочтут молчать и снабжать нас.
— И делец и дипломат. Молодец, Вильсон!
Шпион горделиво приосанился. И тогда миллионер произнес сокрушительное:
— А сколько зарабатываете вы?
«Надо прибедняться», — подумал Вильсон.
— О, сэр, совсем немного. Я полагал, что мне достаточно сорока процентов.
— Шесть!
— Сорок шесть, сэр?
— Не прикидывайтесь дурачком, Вильсон. Просто шесть. Шесть процентов от чистой прибыли.
Помилуйте, сэр, я дал идею, я организовал, я директор, я конструктор..!
— Вы конструктор? Скажите еще, что вы изобретатель?
— А кто же изобретатель? —спросил Вильсон нагло.
— Насколько я знаю, какой-то русский с фамилией, оканчивающейся на «ов». А вы, уважаемый, просто стащили идею, как вытаскивают кошелек из кармана.
— Нет, это было не так просто, я заработал кровью и потом мои сорок процентов, — возразил шпион. — Идея досталась мне тяжелее, чем двум Новиковым вместе взятым. Я жил в России почти три года, три года ходил по лезвию ножа. Я научился думать на русском языке. Один, без всякой помощи, я подстроил катастрофу. Валентин Новиков чуть не разоблачил меня, но я его подстрелил. Я обезглавил лабораторию, я вывел из строя главного зачинателя. Без него они будут топтаться на месте, ничего не придумают нового. Я увел самолет, пограничные истребители гнались за мной, подожгли мотор. В темноте я спрыгнул с парашютом на лед. У меня не было ничего съестного. Я восемь дней грыз кожаные рукавицы и шлем. Вот как досталось мне изобретение. И вы говорите, что я не имею права на несчастные тридцать процентов.
— Вы растрогали меня до слез, Вильсон, — с насмешкой сказал миллионер. — Запишите свою историю, в Голливуде ее купят для кинобоевика. Но я не покупаю тем. Меня интересует другое: договор на поставку топлива в Джанджаристан. У меня был конкурент, сбивавший цену, и некий Вильсон взялся за солидную плату устранить конкурента. Я не скупился, оплачивал все расходы, но некий Вильсон задачи не выполнил, он только задержал моих соперников на две недели. По существу, надо было выставить за дверь неудачника Вильсона, но он обещал поправить дело, предложил новый план, требующий новых расходов... передал мне в возмещение кое-какие производственные секреты... А теперь тот же Вильсон хочет продать те же секреты вторично? Не выйдет! Шесть процентов, и скажите спасибо!
— Сэр, это нищенская оплата. Двадцать процентов, или я отказываюсь работать.
— Отказываетесь? Не получите ничего.
— Пятнадцать процентов. А не то я разоблачу вас.
— Валяйте! Русские должны знать, что это я держу их за горло. Иначе они не отступятся от Джанджаристана. Я-то получу поставки на уголь, а вы что? Шесть процентов...
И Вильсон ушел, сжимая кулаки. Шесть процентов, только шесть процентов за собачью работу шпиона, за риск, изворотливость и предприимчивость. А все остальное — этому любителю молока и бокса. За что? За то, что у него много денег. Много денег — вот и весь его ум. Много денег, и условия диктует он.
3
Станция, ворующая ток, станция-паразит была в точности скопирована с мезенской. Здесь была такая же вышка и такой же заливчик с соленой водой для заземления. Только на вышке стояло восемь аппаратов для ионизации воздушного промежутка, а не один, как в Мезени, потому что в Америке не производили таких мощных ускорителей.
Вильсон проводил на станции дни и ночи, хотя делать ему было почти нечего. Он просто сидел в кресле и следил за секундной стрелкой. Ток шел, деньги поступали. Его шесть процентов составляли три тысячи долларов в сутки, около ста двадцати долларов в час, примерно три цента в секунду. Электрический поток, текущий с неба, был для Вильсона золотым дождем. Тикающие часы отбивали его прибыли: три цента, три цента и три цента. Каждую секунду— три цента. Прошла минута—он пообедал, прошел час — купил костюм, еще час — радиоприемник, прошли сутки — купил автомобиль. Но в действительности Вильсон ничего не покупал, ел кое-как, не отлучался в ресторан развлечься. Он сидел перед часами и с упоением следил, как деньги бегут к нему в кошелек, каждую секунду три цента.
Вильсон очень гордился своей хитростью. Он не изобретатель, даже не инженер, что он стоит по сравнению с Новиковыми? Но все-таки он заставил работать на себя талантливого Валентина, упорного Сергея и сотни и тысячи этих ненавистных ему советских рабочих. Он перехитрил всех. Они думают, что работают на себя, а на самом деле катят монеты ему. Три цента, три цента, три цента!
Сто двадцать долларов в час, в день —три тысячи. Через месяц он будет обеспеченным человеком, через год — миллионером. Тогда он оставит волшебную кубышку, в ней уже не будет необходимости... Деньги идут к деньгам — таков закон всемирно-денежного притяжения. К миллиону текут миллионы — именно в этом секрет Сайкла. Если у человека миллион — он богатеет без хлопот и живет в свое удовольствие. А Вильсон не стар еще, может путешествовать или жениться, или купить поместье, восстановить блеск родового имени. Впрочем, нет... он уже убедился, что не родовое имя ценится в нынешнем мире. Лучше он останется в стране, где доллары притягивают доллары. Миллионеров охотно выдвигают в сенаторы. Кто знает, может быть, он станет еще и президентом! Был уже в истории президент Вудро Вильсон, будет еще один Вильсон— Генри. Вудро был болтуном и притворщиком: произносил речи против войны и объявил войну кайзеру. Генри Вильсон не станет зря болтать. Он завладеет всем миром. Сделает то, что не удалось Гитлеру — поставит на колени планету. Построит на Таити дворец в километр высотой, наверху прохлада, внизу тропики. В вестибюле, изнывая от жары, ждут его приказов наместники Англии, Италии, Бразилии, Китая и России. Да-да, и России тоже!. Пусть поклонится ему эта непокорная страна, которая обещает осчастливить всех своих граждан — не богачей, не чистокровных, не власть имущих, а рабочих и крестьян.
Первые дни Вильсон воровал энергию с опаской, но как будто все сходило с рук. Он приободрился и обнаглел. И Сайкл, возлагая большие надежды на ворованное электричество, затеял крупную спекуляцию: продавал энергию по дешевке, за четверть цены, надеясь разорить конкурентов и захватить в свои руки все электростанции острова. Тепловые станции, работающие на угле, стали закрываться одна за другой.
Гидростанций еще держались, но дела их были шатки. Владельцы вступили, в переговоры с Сайклом, предложили организовать трест. Шла торговля, сколько акций достанется Сайклу — сорок девять или пятьдесят один процент.
Будущие совладельцы треста должны были посетить, вышку 23 сентября вечером. Надо было показать товар лицом, убедить предпринимателей, что вышка — золотое дно. Сайкл велел Вильсону стараться вовсю, даже обещал акции будущего треста — надежный, верный капитал, не зависящий от жульничества.
Но как раз в этот день с утра начались неполадки. Обычно поток энергии нарастал к полудню, потому что солнечные лучи увеличивали проводимость ионосферы. Но в этот день сила тока не поднималась с утра, а к двенадцати часам начала падать.
У Вильсона в руках было только одно средство: он мог расширить ионизированный столб и уменьшить таким образом сопротивление. Поколебавшись, Вильсон применил это средство. Помогло лишь на полчаса. И опять поступление тока уменьшилось. Вильсон еще раз расширил столб, и еще раз... Ему с трудом удавалось обеспечить потребителей.
Что случилось? Неужели русские догадались? И что же они предприняли? Уменьшили подачу тока? Поставили станцию-перехватчик? Но тогда и Джанджаристан получает меньше тока. Это значит — Сайкл победил, его соперники сдались, ликвидировали электропередачу на юг. Жаль все-таки, что их спугнули. Может, лучше было бы воровать скромнее — брать не три цента в секунду, а только два или один цент.
Но как отказать заводам, ведь они потребуют неустойку? И что сказать представителям, которые прибудут сегодня? Прощай, электрический трест! Владельцы гидростанций не покорятся Сайклу, у Вильсона не будет надежных акций. Мечте конец, конец властителю мира, президенту Генри Вильсону. Завтра Сайкл выгонит его на улицу за ненадобностью. Нет пути назад, все поставлено на карту. Не надо трусить! Едва ли русские сократили подачу тока, вероятнее, появились какие-нибудь помехи.
— Ва-банк! — сказал себе Вильсон и взялся за рубильник последнего, восьмого аппарата.
Это было 23 сентября в шесть часов вечера по времени Лагнэга и в одиннадцать утра по московскому.
4
Самолет прибыл на Северострой в 6. 20 утра.
Спускаясь по трапу, Сергей увидел среди встречающих Зину. В груди у него потеплело. «Какая славная девушка. Не поленилась встать так рано». Он долго тряс ее руки, все собирался поцеловать, но так и не решился, хотя еще в Москве думал, что при встрече это приличнее всего сделать. Однако момент был упущен, а потом было уже неудобно.
Над стройкой занималось позднее утро. Ели были темно-синими, а снег — голубым. Снежинки кружились в воздухе, пуховым ковром устилали мостовую. Изящные звездчатые кристаллы таяли на рдеющих щеках Зины, на ее длинных ресницах. Сергею захотелось взять девушку под руку и идти с ней куда глаза глядят, вперед и вперед, глотая холодный, как ключевая вода, воздух, ловя губами тающие снежники. Но дело прежде всего.

 

 

— Мне придется поехать на электростанцию, Зинуша. Ты не сможешь проводить меня?
Зина согласилась, подавив в душе недовольство. Она выпросила среди недели выходной, чтобы побыть с Сергеем, а он приехал и сразу — за дела. Не догадался отложить хотя бы на полдня. Не следует ли обидеться, сказать, что она торопится на работу? Нет, слишком дороги их редкие свидания, чтобы тратить часы на кокетливую игру.
— До вышки сорок минут езды, и мы все. время будем вместе, — сказал Сергей, усаживая Зину в автомашину.
— А обратно вы скоро поедете?
— Почти сразу. Только не называй меня на «вы».
— Я тоже хочу, только не получается.
Сергей захлопнул дверь и сел рядом с Зиной. «Целых сорок минут рядом с ней! » — подумал он улыбаясь. И все-таки счастье было неполным. Сергея мучила совесть. «Ты блаженствуешь, сидя рядом с этой чудесной девушкой, — твердила совесть, — а больной друг тоже любит ее. Выходит, ты блаженствуешь за его счет».
— Ты навещаешь Валентина? —спросил Сергей. В его голосе совсем не осталось теплоты.
— Валентин Николаевич поправляется, — ответила Зина. — Он уже встает, даже гуляет. Доктор Кудинова говорит, что его скоро можно будет везти в Москву. А сама я не видела его уже месяц с лишним, — добросовестно созналась девушка.
— Почему так давно? Много работала?
— Нет, я приходила в больницу, но Мария Васильевна не пускала меня. Ей не нравится, что я часто навещаю Валентина Николаевича.
— Его нельзя беспокоить?
— Отчего же, беспокоить можно. Но, по-моему, она ревнует.
— Да, она властная дама.
— Конечно, властная. Но, кроме того, она любит его.
— Как любит? Кто тебе сказал?
Зина снисходительно улыбнулась.
— Я женщина, Сережа. Женщину нельзя обмануть.
— Но это превосходно. Он просто счастливчик!
— Он обязательно полюбит ее. Она такая красавица, — вздохнула Зина.
В душе Зина совсем не считала Кудинову красавицей. И Клава сказала, что у московской докторши нездоровая бледность, а брови неестественно черные, вероятно, накрашенные. Но Зина, как и Сергей, готова была покривить душой, потому что любовь Валентина тяготила ее. Но если Валентин полюбит другую...
И здесь Сергей поцеловал ее. Это вышло нечаянно. Машину встряхнуло на ухабе, они стукнулись лбом и... поцеловались. И еще... и еще раз, хотя дальше дорога была гладкая.
Несколько минут спустя Зина сказала, без труда переходя на «ты»:
— Сережа, строительство почти закончено. Вообще зимой легко дают отпуск. Ты не можешь задержаться на несколько дней?
— Я придумал еще лучше. Возьми отпуск через две недели, приезжай в Москву, и мы там поженимся,
— Прямо сразу?  
 — А зачем откладывать?
— Нет, я не согласна так скоро. Я хочу побыть невестой немножечко. Наверное, это очень приятно.
— К чему тянуть? Мы могли бы пожениться и поехать на юг в свадебное путешествие.
— Успеется в путешествие. Мне надо сначала поговорить спокойно. Ведь я почти ничего не знаю о тебе. Ты должен рассказать все-все.
— Я обязательно расскажу. Всю биографию с самого детства. Буду говорить две недели подряд.
— Давай начнем сейчас.
— Ну, слушай: я родился в Москве...
— Хотела бы я посмотреть, каким ты был маленьким.
— У матери есть фотография. Да, нужно еще рассказать про родителей. Родословной у меня нет. Мой дед погиб в 1920 году, под Перекопом. Отец вырос в деревне, от Москвы сто двадцать километров.
— А наша деревня на Днепре, пониже Запорожья.
— Дед был столяром-краснодеревцем. Отец тоже стал столяром, потом модельщиком... Тебе неинтересно, наверное.
— Нет, интересно. Но про отца ты расскажешь потом. А сейчас я хочу знать, как ты полюбил девушку Зину.
— Это было летом, на практике. Я встретил ее в кузове грузовика и полюбил с первого взгляда.
— А за что?
— За то, что она самая необыкновенная.
— Неправда, самая обыкновенная...
— Нет, необыкновенная. Погляди в зеркало, увидишь сама.
— Обязательно погляжу и девочек спрошу тоже...
5
 Сергею пришлось побывать на электростанции, на плотине и за плотиной, там, где возле разрушенной вышки уже стояла новая. Ожидая его, Зина терпеливо сидела в машине. Сидела в одиночестве, но не скучала, вспоминала олова Сергея, его взгляды и тихонько улыбалась, удивляясь своему счастью. Часов в десять Сергей заехал в больницу. Зина не пошла с ним. «Не могу, — сказала она. — Вдруг Валентин Николаевич заговорит о прошлом, а я сегодня безжалостная».
Из вестибюля Сергей позвонил Кудиновой. Когда она спустилась в приемную, темноглазая, чернобровая, в белоснежном халате, который подчеркивал яркие краски ее лица, Сергей вновь, как при первом знакомстве, удивился ее красоте, но теперь без неудовольствия.
«Хорошая пара для Валентина», — подумал он.
— Больной Новиков очень ждет вас, — сказала Кудинова Сергею. — Он хочет что-то сказать вам по секрету, не знаю, что именно. Почему-то мне он не может объяснить, в чем дело.
Она подчеркнула слово «мне», Сергей заметил это, хотя обычно не обращал никакого внимания на интонацию. Но сегодня он придирчиво искал намеки на любовь. Ему так хотелось, чтобы догадка Зины подтвердилась.
«Вот как! —подумал он. —Докторша забыла, что мы и друзья детства, и товарищи по работе. Ей кажется, что у Валентина не может быть секретов от нее, даже служебных».
— Постарайтесь успокоить больного, — продолжала Кудинова. — Сердце работает у него хорошо, но нервы еще не срослись, как следует, даже при небольшом волнении могут быть обмороки. Не спорьте с ним, говорите размеренно, не повышая голоса. Если он будет возбужден, успокойте его.
Сергей был растроган.
— Спасибо, доктор, — сказал он. — Не знаю, как благодарить вас за все, что вы сделали для Валентина.
— А почему же вы должны благодарить меня? —обидчиво спросила Кудинова и, не прощаясь, вышла из комнаты. И снова Сергей подумал, что, пожалуй, Зина права. Если друг больного благодарит врача — это понятно и естественно. Но если друг благодарит любящую, женщину— это действительно обидно.
Валентин сильно изменился за время болезни, пополнел, лицо стало у него рыхлым и бледным, как у людей, не бывающих на свежем воздухе. Исчезла порывистость и живость, появилась скованность в движениях. Видимо, Валентин приучился беречь силы и обдумывать каждый жест — стоит ли двинуть рукой или можно обойтись?
— Я давно жду тебя. Есть очень важный разговор, — сказал он Сергею.
— Прежде всего, как твое здоровье?
Но Валентин не дал вовлечь себя в беседу о процедурах и лекарствах, такую заманчивую для каждого больного.
— О здоровье не буду говорить. Надоело. Поправляюсь. Хочу работать. Мария Васильевна считает, что к праздникам можно будет приехать в Москву.
— Я вижу, Мария Васильевна очень заботится о тебе... больше, чем о других больных.
— В ее практике я исключительный случай, живая диссертация. Понятно, что она уделяет мне много внимания. А кроме того, она в самом деле замечательный врач и прекрасный человек— заботливый, мягкий, очень добрый...
— И красавица, кроме того. Она нравится тебе?
— Как она может не нравиться?
— А ты заметил, что она любит тебя?
— Какие глупости! Кто тебе сказал?
— Но это заметно с первого взгляда. Она страшно ревнует тебя. Зину не пускает в палату, обиделась, что у нас с тобой секреты.
Валентин криво усмехнулся:
— Ладно, брось разыгрывать. Как же, полюбит такая женщина калеку. Все понимаю: вы с Зиной решили, что меня надо утешать. А я не нуждаюсь. Обойдусь без сватов. И вообще, — ты мне зубы не заговаривай, Сережка. Я звал тебя, чтобы поговорить по делу. Вопрос очень серьезный. Посмотри, хорошо ли закрыта дверь?
Лицо у Валентина стало озабоченным, на лбу появились морщины.
— Слушай, Сережа. Мне тут делать нечего, я лежу и читаю с утра до ночи. И вот недавно в одном иностранном журнале, притом отметь в популярном журнале, не в специальном, я наткнулся на широковещательную статью под заголовком «Громовержец нашего века». И если отбросить треск, восклицательные знаки и рекламные выкрики, из статьи все-таки можно понять, что за границей есть опытная установка, извлекающая электричество из ионосферы.
Сергей молча кивнул головой.
— По-моему, это очень важно, Сережа. А самое главное вот что: в том же номере — портрет изобретателя. Открой тумбочку, возьми журнал на нижней, полке. Прикрой пальцем усики и прическу. Узнаешь? Это же Лузгин, собственной персоной! Мерзавец, украл нашу идею и выдает себя за изобретателя. А если он построит вышку, что получится? Ведь в ионосфере нет границ. Когда он подключится, часть нашего тока потечет к нему. Я не хотел писать об этом в письме, но ты немедленно обратись в Министерство. Вероятно, можно действовать дипломатическим путем. Ведь он же—вор и убийца! Кажется, есть какие-то соглашения о выдаче уголовных преступников.
Сергей покачал головой.
— Дипломатическим путем ничего не выйдет, найдут отговорки.
— Но надо же принимать какие-нибудь меры.
И тогда Сергей сказал после минутного колебания:
— Думаю, что ты имеешь право знать, Валя. Это все не новость для нас. Действительно, шпион сумел сбежать за границу и около месяца тому назад соорудил в Лагнэге вышку специально для того, чтобы воровать электричество. И так как Лагнэг ближе к Камчатке, чем наши потребители, ток течет туда.
— Тут ничего не поделаешь, это закон Ома.
— Нет, кое-что можно поделать. Ведь между Камчаткой и Лагнэгом лежат советские земли— в том числе цепь Курильских островов.  Если мы поставим там, на. самой границе, вышки мы закоротим ионосферную цепь. Ток примут наши пограничные станции, он не дойдет до Лагнэга.
— Нет, Сережа, все-таки некоторая часть будет обтекать стороной.
— Небольшая часть, процентов пять-десять, вероятно. А у жуликов сидят на проводе потребители. И вдруг сила тока падает раз в десять. Ведь это же банкротство!
—- Они могут увеличить ионизацию в столбе. Тогда сопротивление в их цепи упадёт, их доля увеличится.
— Но ионизацию можно увеличивать только до известного предела. Иначе ионосфера разрядится сама. Шпион знает это. Ведь он подстроил такой же разряд в Мезени.
— Верно, Сережа, он будет опасаться. На этом его не поймаешь.
— А если мы увеличим напряжение в ионосфере, Валя?
— То есть включим станцию с повышенным напряжением?
— Да, несколько станций с повышенным напряжением.
Валентин в волнении присел на кровати.
— Это надо сделать, не откладывая. И тогда электрическая лавина рухнет на голову мерзавцу.
— Все подготовлено, — сказал Сергей торжественно. — Вышки на Курильских островах уже работают. Камчатская энергия почти отрезана. Шпиону пришлось увеличить ионизацию. Он снизил сопротивление до опасной границы. Мы следим за ним, измеряя силу тока на границе. Теперь остается включить высокое напряжение. Это будет сделано...
— Когда? — Спросил Валентин, задыхаясь.
Сергей посмотрел на часы:
— Через четыре минуты, —сказал он отчетливо.
6
Шесть станций повышенного напряжения включились одновременно. Один миг — тридцатая доля секунды понадобилась для того, чтобы напряжение возросло над Лагнэгом.  
Генри Вильсон находился в это время на вышке с посетителями. Гости оказались не в меру любопытны, даже назойливы. Вильсон побаивался, что по приборам можно догадаться, как неровно поступает ток, как велики затраты на ионизацию столба и ничтожен выход полезной мощности. И загораживая спиной циферблаты, он скалил зубы в предупредительной улыбке, расхваливая свое воровское предприятие:
— Мы открыли практически неисчерпаемый источник тока, — уверял он. —
Затраты ничтожны — только на сооружение и оборудование приемника. Цену за ток можно назначить сколь угодно низкую. Нам важно объединить усилия, со временем мы подчиним все электростанции страны, потом Азии, Южной Америки, всего мира. Электричество — это сила, это жизнь, движение! Мы создадим Всемирный Электрический трест. Планета будет в наших руках...
Гости слушали, радостно улыбаясь. Власть и золото манили их. Подчиним электростанции всего мира — какая чудная музыка!

 

 

— Планета будет в наших ру... — произнес Вильсон.
Он не договорил, последнего слова. Вообще, он не сказал в жизни больше ничего. Волна высокого напряжения дошла до Лагнэга... Ионосфера разрядилась, электрическая дуга высотой в сто километров встала над вышкой. И Вильсон сгорел, испарился в одно мгновение. Исчез с лица земли будущий миллионер. Горстка золы, облачко угарного газа—вот все, что осталось от него.
... Впрочем день или два Вильсон служил еще пищей для искателей сенсаций. Один из них приехал вместе с промышленниками, час или полтора ходил за Вильсоном по вышке, но потом сообразил, что о подчинении планеты все равно писать нельзя, а красивые фразы о свободе, инициативе и таланте он и сам сочинит в буфете. Катастрофа застала журналиста у стойки. Он был ослеплен, оглушен, сбит с ног. Разряд получился еще страшнее, чем в Мезени. Дуга, ударившая в землю, вырвала целый пласт. Вокруг нее возник сноп молний. Навстречу взвился вихрь огненных брызг — это летели куски расплавленных балок, стоек и раскаленные детали машин.
Только минут через десять потрясенный журналист решился ощупать свои руки и ноги. «Кажется, я жив», — подумал он без большой уверенности. Затем возникла следующая мысль: «Удирать скорее, пока цел! » Но тут же ее догнала третья: «На этом можно заработать».
Теперь он боялся только одного: лишь бы его не опередили! Он рысцой побежал к своей машине, на ходу придумывая первые слова: «Молния вырвалась из его кулака! » Начало как будто броское. Следует добавить какой-нибудь мистики. На радио любят мистическое. Или завернуть насчет происков красных? Нет, лучше не стоит. Скажут, что я преувеличиваю их мощь.
Текст выступления был составлен по дороге на радиостанцию. Сообщение вышло короткое, но повторялось целый час беспрерывно. Во все уголки земного шара радиоволны доносили хриплый голос журналиста: «Сегодня на моих глазах погиб громовержец нашего века, повелитель молний! Молния вырвалась из его кулака. Есть грань, у которой человек должен остановиться, обнажив голову. Смертный не смеет поднимать руку на небеса. Разгневанное небо покарало безумца... »
В Москве, в своем кабинете, генерал Рокотов выключил радиоприемник.
— Разгневанное небо? — пробормотал он с усмешкой. — Ну ладно, пусть будет «разгневанное небо».
Назад: Глава двадцать третья УТЕЧКА В ЦЕПИ
Дальше: Глава двадцать пятая МИР ЛУЧШЕ