20
В уединении своей комнаты я размышляла над уликами.
Как мне нравится звучание этих слов: «размышлять над уликами». Они выражают самую суть жизни следователя: нити чужих жизней, схваченные и сплетенные в нить… шнурок… веревку… возможно, петлю, которая окажется на шее убийцы. И тем не менее, несмотря на это, я начала понимать, что одиночество навеки станет основой «Артура У. Доггера и партнеров».
В уединении своей комнаты я размышляла над уликами. Идеальная фраза. Запишу ее для последующего использования.
Нравится вам или нет, но временами вам нужно побыть в одиночестве; временами вам нужно почувствовать себя одиноким; временами вам нужны другие люди.
Почему я раньше об этом не задумывалась? Поразительно, что я не обратила внимания на столь очевидный факт.
Я сделала то, что мне казалось правильным: десять минут смотрела в окно на Висто, где ранняя осень расцветила землю яркими цветами и деревья купались в лучах раннего заката.
Время идет. Мне не нужно об этом напоминать.
Я взяла дневник и сверху чистой страницы написала дату и время. Под ними:
ВОПРОСЫ
1. Сможет ли доктор Брокен и дальше притворяться, что он не в себе? Доггер думает, что он притворяется. Может ли очень богатый человек купить невидимость? Какие выводы мы можем сделать из билета на поезд?2. Почему и когда миссионерки решили покинуть дом миссис Прилл? В первую очередь зачем они туда приехали? Как калабарские бобы оказались в машине, которую они взяли в аренду?3. Для чего на самом деле нужен плетеный корсет миссис Стоунбрук?4. Как во всю схему вписывается мисс Трулав?5. Могу я ошибаться насчет пальца мадам Кастельнуово?
Я сразу же поняла, что ни на один из этих вопросов нет простого ответа. Они настолько же сложные, насколько дело само по себе – одно из самых странных, с какими мне доводилось сталкиваться.
Что мне нужно, так это хороший сеанс болтовни без запретов сначала с Синтией Ричардсон, а потом с Доггером. Только пережевывая улики, разбирая их на нити и заново собирая, можно узнать правду.
Конечно, всегда остается возможность поговорить с миссионерками и напрямую спросить, что они, черт возьми, собираются делать.
Разумеется, при условии, что они не убийцы. Если да, то несвоевременное замечание с моей стороны только встревожит их или, что еще хуже, подвергнет мою жизнь опасности.
Нет, в случае с этими путешествующими леди я должна сыграть в карты осторожно. Нельзя испортить все в последнюю минуту, как сказала бы Ундина, от избытка рвения.
Завтра вечером они будут читать лекцию по христианскому здоровью в приходском зале.
Я собираюсь быть там в первых рядах и направить дискуссию, когда наступит время для вопросов.
У меня на уме есть парочка решающих ударов.
Не важно, как я ни старалась, сон ко мне не шел. Я крутилась и вертелась, пыталась мысленно вычислить кубический корень из текущего 1952 года (думаю, это двенадцать с чем-то), цитировала по памяти фрагменты из «Атаки легкой кавалерии». Должна сказать, я помню немного и пыталась вспомнить имя противной девчонки, которая поет «Пикник медвежат».
Бесполезно. В конце концов я просто лежала и смотрела на потолочные тени, пытаясь сложить их силой мысли наподобие Моны Лизы.
Наконец я придумала себе интересное занятие. Буду по буквам проговаривать химическое название октаметилциклотетрасилоксан.
Задом наперед!
Н… А… С… К… О…
Какое чудное имя для слабительного. «Наско»: настоящее активное средство для каловых отходов.
Вот дьявол. Придется начать заново.
Н… А… С… К… О… Л…
В мечтах я ехала первым классом лондонской железной дороги «Некрополис», построенной на подложке из стучащих костей. Напротив меня на бархатной скамье сидели две леди в глухом трауре: все в черном от туфель до перчаток и вуали без единого проблеска.
Разумеется, они были мертвы. Я определила это по синеватому оттенку бледных, как мел, лиц, едва просвечивающих сквозь вуаль, и по темным ввалившимся глазам.
Хотя казалось, что они смотрят прямо, но вуаль мешала убедиться наверняка.
– Прекрасный день, – заметила я. Трудно определиться, что же сказать трупу. Даже два самых старых и толстых справочника манер, в том числе книга миссис Какбишьеетам, не дают никаких советов, как общаться с мертвецами. Особенно с теми, кому ты не представлен. О фамильярности не может быть и речи.
«Прекрасный день для похорон» может оказаться ужаснейшим промахом, а «Мне так жаль, что вы умерли» – этикетным самоубийством.
Решение, как и во многих других ситуациях британской жизни, заключалось в том, чтобы поджать губы, изобразить микроскопический кивок и отвернуться к окну.
Вижу вас. Соболезную. На этом закончим.
Тем временем две покойные дамы сидели абсолютно неподвижно, если не считать покачивания поезда, и смотрели сквозь меня на рисунок обивки вагона.
Словно я невидимка.
Почему-то это глубоко меня ранило. Это задело чувство, которое я раньше в себе не ощущала. Что-то нужно сделать. Такое пренебрежение требует реакции.
– Далеко едете? – поинтересовалась я.
Им придется задуматься.
Я мысленно хихикала, когда одно из двух привидений подалось вперед и идеально поставленным голосом любезно ответило:
– До самого конца.
Не могу поверить своим ушам! Меня поставила на место покойница.
Пока я пыталась придумать достойный ответ, который, боюсь, находился за пределами моего ограниченного опыта светской беседы с трупами, я заметила нечто странное во второй мертвой женщине. Ее руки были аккуратно сложены на коленях, но, несмотря на черные шелковые траурные перчатки, было очевидно, что одного пальца не хватает.
Я не могла оторвать от нее глаз.
Дыхание со свистом вырывалось из груди, я задыхалась, как будто взбежала на вершину какой-нибудь легендарной горы.
Рот пересох. Я сглотнула.
И потом обнаружила в себе голос.
– Мадам Кастельнуово? – спросила я.
Звонок будильника перепугал меня до потери сознания. Трясущейся рукой я потянулась выключить чертову штуку.
Завтрак в Букшоу – единственный ритуал в Букшоу, который остается неизменным с незапамятных времен. Но теперь, когда Фели уехала, он все равно кажется другим и больше непраздничным.
Что-то отличалось, когда Даффи сидела за своим концом стола, молча ссутулившись над книгой, а Ундина напротив меня трещала по обыкновению. Такое ощущение, будто сам стол понес серьезную утрату. Никто из нас даже на миг не смотрел на пустое место, где раньше сидела Фели.
Даже когда суетливо вошла миссис Мюллет с нашими яйцами, настроение не улучшилось.
– Это сварено в мешочек? – спросила Даффи, подозрительно рассматривая яйца.
– Конечно, милочка, – ответила миссис Мюллет. – Точно как ты любишь.
– Как я могу быть в этом уверена? – был вопрос.
Разбей его и узнаешь! – хотелось крикнуть мне.
– Потому что, – объяснила миссис Мюллет, – пока я его варила, я пела «Весь мир земных творений». Все семь куплетов с припевами после каждого плюс еще один в конце. Шесть минут ровно. Точно как ты любишь.
И она запела:
Все дивные созданья,
Весь род существ земных —
От мала до велика
Господь задумал их.
Даффи закатила глаза.
От пестрой птички певчей
До нежного цветка —
Во всех твореньях ярких
Видна Его рука.
Даффи испустила преувеличенный вздох.
Богач в своих хоромах
И в хижине бедняк —
Обоим им назначил
Господь, чтоб было так.
– А теперь ешь свое яйцо, милочка, пока оно не остыло и мне не пришлось унести его домой на корм цыплятам.
Даффи аккуратно обезглавила яйцо ложкой и, поедая его без единого взгляда, вернулась к книге, которую ей одолжил на свадьбе Фели Карл Пендрака, – что-то, написанное человеком по фамилии Капоте. Судя по фотографии на суперобложке, он выглядел как принцесса из сказки, которую разбудил не тот принц. Я знала, что у книги наверняка есть свои достоинства, потому что Даффи прикрывала рот рукой, чтобы кусочки яйца не вываливались.
Когда миссис Мюллет удалилась на кухню, Ундина наклонилась над столом и сказала мне громким конфиденциальным шепотом:
– Я вернула эту плетеную штуку в комнату мисс Стоунбрук. Готова поспорить, что она ничего не заметила.
– Гм-м-м, – протянула я. По поводу сомнительных поступков лучше высказываться уклончиво.
А потом я приняла внезапное решение, может быть, слишком поспешное, но великие мысли часто бывают такими.
– Даффи, – спросила я, – ты знаешь что-нибудь о костюмах, сплетенных из ивы?
Даффи оторвалась от книжки, но в ее глазах ничего не загорелось. Единственный верный способ завладеть ее вниманием – задать вопрос, который потребует демонстрации ее впечатляющих познаний.
– Ива, – ответила она, заложив страницу в Капоте пальцем, – использовалась друидами на праздниках весны и середины лета. Цезарь говорил, что они сооружали огромные фигуры, куда помещали жертв и сжигали их.
– Я думала о чем-то поменьше, – сказала я. – Что-то, что можно надеть как корсет или портупею.
– Надо было так и сказать, – проворчала Даффи. – Считается, что в ивовом дереве, из побегов которого делают плетеные изделия, живут духи, и его часто используют для оригинальных костюмов на деревенских танцах.
– Зачем? – продолжила расспрашивать я.
– Согласно автору «Золотой ветви» сэру Джеймсу Фрейзеру, это из-за симпатической магии, закона симпатии, который можно разделить на два направления: закон подобия и закон контакта.
Я перестала понимать что бы то ни было.
– Ясно, – сказала я.
– Закон контакта, или контагиозная магия, предполагает, что вещи, которые однажды контактировали друг с другом, остаются навеки связаны. Что делают с одной, происходит и с другой или чувствуется другая. Хороший пример – это зубная фея. Твой зуб забирают, чтобы хранить его вечно в волшебной стране, чтобы ты был в безопасности здесь, на земле.
– Звучит разумно, – заметила Ундина, ощупывая свои коренные зубы.
– Чушь, – возразила Даффи. – В этом вся суть.
Видя, что мы сбиты с толку, она продолжила: «Закон симпатии, с другой стороны, основан на идее, что подобное привлекает подобное, были объекты в контакте или нет. Еще это именуется гомеопатической магией. Делаете куколку в виде мисс Трулав, если вы ее недолюбливаете. Засовываете внутрь ее волос или обломок ногтя, если можете их заполучить, и втыкаете в куклу иголки. Мисс Трулав хватает инфаркт, и она умирает».
– Вуду! – выкрикнула Ундина.
Мои мысли внезапно замедлились, будто мозг превратился в желе.
– Почему ты вспомнила именно мисс Трулав? – спросила я, осторожно подбирая слова. – Почему не кого-то другого?
– Ой, пф-ф-ф! Я вспомнила ее имя, потому что она – первый высокомерный тиран, имя которого приходит на ум. С тем же успехом я могла бы сказать «Флавия де Люс», и ты бы тряслась две недели.
Ундина медленно водила руками над кастрюлей с подогревом.
– Это не воск я поджариваю, – запела она. – Это печень, сердце и селезенка Фелисити де Люс, вот что я поджариваю. – И она добавила: Так часто делала Ибу. Шутила.
Моя кровь превратилась в кипяток. Потом в лед.
Эта девочка понимает, что она говорит?
Ее мать была ведьмой? Неужели она на самом деле наслала проклятие на тетушку Фелисити? И на кого-то еще?
Возможно ли, что Лена де Люс ответственна за падение моей семьи? Что, если наше состояние много лет назад сгорело в огне в Сингапуре?
Никогда в жизни мне до такой степени не хотелось побыть одной.
Сейчас моя кровь превратилась в свинец.
– Очень смешная шутка. – Я слышала себя словно со стороны. – А теперь беги и помоги миссис Мюллет в огороде. Может, она даже испечет тебе булочки.
Ундине не требовалось второе поощрение. Она исчезла в кухне, неся в высоко поднятых руках свою грязную тарелку, словно трофей.
– Что ты рассказывала? – вернулась я к Даффи.
Сестрица оторвалась от книги со страдальческим лицом читателя, которого отвлекли от процесса.
– Что? – переспросила она.
– Об иве, – напомнила я. – О плетеных костюмах.
Она драматически закатила глаза к потолку, как будто перелистывая все страницы, которые она прочитала в жизни, от «А – это апельсин» до мистера Капоте, нетерпеливо лежавшего на столе.
– Племенные ритуалы, – сказала она. – Родезия. Обряды перехода.
– Спасибо, Дафна, – поблагодарила я.
Я услышала достаточно.
Осталось только понять, что это значит.
