…Когда-то мы с ним: фехтовали прутиками на лугу, и сейчас луч, пробившийся сквозь щель, кажется не спасительным канатом, а шпагой, которой можно проткнуть предателя. Как же ты дошел до этого, Витька Рожок, бравый, отчаянный Витька, капитан нашей футбольной команды? Что с тобой стало? Почему ты с ними — против своих? Тебя даже не пытали, как Петю, а он ничего не сказал и под пытками, он не назвал им твое имя, еще не зная, кто предал его и остальных…

Не могу лежать на правом боку — сломанное ребро впивается во внутренности. Нечем дышать. И на спине лежать не могу — они вырезали на ней звезду. Только одно положение тела еще приемлемо для меня — полулежа на левом боку, прислонясь головой и плечом к стене. Осталось недолго. Скоро услышу шаги… Луч-шпага окрашивается в золотистый багрянец…

Неужели никто не узнает о тебе, Витька? Я написал записку Скорику и спрятал ее под камнем. Но они могут найти ее. Кровью написал на стене: «Виктор Рожок — предатель». Но надпись они сотрут. Сколько бед ты еще натворишь, бывший «мушкетер»?

Луч становится ярче, словно раскаляется, багрянец постепенно исчезает, пылинки кружатся в золотистом свете. Нет, такой сверкающей шпагой не стоит убивать тебя, Рожок. Веревочная петля на широкой рыночной площади — для тебя. Чтобы все видели твои рыжие бесшабашные глаза, твои бегающие глаза, предатель. Как сообщить нашим? Кто сообщит? Ведь, кроме меня, никто не знает, что случилось. В отряде Деда думают о тебе как о герое. А ты мастер сочинять легенды…

Шаги… За мной… Что-то пролаял конвойный, звякают ключи, замок, скрипит дверь. Луч исчезает…

Мама, сестричка, простите, что я не успел в последние часы подумать о вас, проститься хотя бы мысленно. Это все из-за предателя, который часто бывал у нас дома. Помнишь, мама, ты наливала ему чай и подкладывала коржики, поглядывая на меня, — как реагирую, не жадничаю ли? Прощайте, мама, Нина…

Черная тень наискосок ложится на позолоченный пол.

Пытаюсь приподняться. Острое железо впивается в плечо.

— Берите его под руки. Сам не встанет.

— Тяжелый, — ворчит один из полицаев.

— Волчья балка недалеко, — утешают его. Черное колечко волос приклеилось к широкому, малость вогнутому лбу…

— Что, Витька, вспотел? Все-таки страшно? — Поворачиваю голову и смотрю в упор — это все, что я сейчас могу. Отмечаю, как его веко начинает подергиваться, будто у курицы, — он никогда не выносил моего взгляда, с первого класса я мог его запросто пересмотреть.

— Предатель, — говорю, не узнавая своего голоса, — наши с тобой рассчитаются.

Он ничего не отвечает, но кто-то из полицаев смеется. Доносится, словно издалека:

— Ты уже не скажешь. А кроме тебя, парень, некому.

— Узнают! — хриплю, сплевывая комки слюны. — Каждый из вас, гады, получит свое!

— А тебе что до того? — почти добродушно «интересуется» кто-то сзади меня. — Тебя не будет уже через минуту. Бросайте его с обрыва, пусть себе летит.

Я хорошо знаю Волчью балку и этот обрыв. Тут все восемь метров, а внизу — камни.

— Э, нет! — кричит Витька и повторяет: — Нет, нет!

Неужели что-то проснулось в нем, заговорило? И снова:

— Нет, не надо. Он, черт, живучий. А вдруг? Сначала пристрелим!

Черное колечко на взмокшем от пота лбу. Из-под куриного века взблескивает рыжий глаз.

— Стреляй сам для гарантии. Держи!

Вместо светло-карего — черный глаз. Вмиг становится багровым, из него вырывается пламя. Почему не слышно выстрела?…

…Когда я проснулся — весь в холодном липком поту, — эта мысль не покинула меня: «Почему не слышал выстрела?» Спустя мгновение понял: ну, как мог забыть? Это элементарно: слух срабатывает медленней, поэтому я увидел пламя, но услышать уже ничего не успел. Я — тот, кем был во сне. Но кем я был? Почему один и тот же сон вижу вторую ночь подряд? И так четко, с повторяющимися деталями? Случайность? Но не слишком ли много деталей для случайности?…

«Зачем тебе копаться в этом, старина? — ругаю себя. — Дружки отчаливают сегодня, уезжай с ними и забудь сны, которые видел в этой сторожке. Иначе испортишь себе весь отпуск — и не только отпуск… Мало ли загадок на свете и мало ли чудаков, стремящихся все их разгадать? Зачем это тебе?»

Но я уже знаю, что ни забыть этих снов, ни вот так просто уехать не смогу. Проклятое, не подвластное уму упорство, оставшееся еще со школьных лет, заставлявшее меня с моими средними способностями пробиваться в отличники, дотягиваться до первых учеников, уже проснулось и подняло голову, как кобра. Оно много раз подводило меня, не давая уютно устроиться в жизни. Оно заставляло меня, молодого физика, младшего научного сотрудника с прочным будущим, поддерживать и развивать против своей воли рискованные идеи, вместо того чтобы по проторенному руслу кропать кандидатскую диссертацию. Я уже потерял миловидную невесту. Ей надоело дожидаться. Я прозевал перспективную должность в соседнем отделе, поругался с одним влиятельным ученым, который мог бы взять меня в свиту своих последователей…

…Я выхожу из сторожки, прощаюсь с друзьями по туристской ватаге, нехотя отвечаю на удивленные вопросы, ссылаясь то на ушибленную ногу, то на простуду, — и остаюсь еще на сутки.

Целый день слоняюсь по лугу и лесу, слушаю, как шумят деревья, подсматриваю за веселыми рыжими бестиями-белками, спускаюсь к реке и, завороженно глядя на волны, вижу в них небо с облаками, перевернутые деревья, черно-белых коров. Все это усиливает впечатление двойственности окружающего мира и самого себя, и опять я терзаюсь бесплодными мыслями, пытаюсь подобрать золотой ключик к таинственной дверце.

Разогреваю себе нехитрый обед на походной печке, пеку картошку на костре, хотя мне уже не хочется есть, — делаю все, чтобы себя занять.

С тревогой, даже со страхом жду ночи, боясь, чтобы сон не повторился, и надеясь, что он все-таки повторится. Долго лежу с открытыми глазами, наблюдая, как гаснут лучики, пробившиеся сквозь шторы, сквозь дыры в двери и бревенчатых стенах сторожки, оставшейся здесь еще с времен дровяного склада. Мне чудятся чьи-то шаги, и я приподымаю тяжелеющую голову. Шаги и трубный звук… Лось? Нет, это просто ветер, умеющий подражать кому угодно.

Вон там, в дальнем углу под камнем, я спрятал записку. Как она попадет к Скорику? Кто достанет ее, прочтет имя предателя и поспешит в отряд? К Антону Моисеевичу Скорику — командиру разведки, или к Деду…

Постой, о какой записке я думаю? О каких друзьях, которых надо спасти даже ценой собственной жизни? Неужели я уже заснул? Но почему так болит все тело, особенно сломанное ребро? Это мордатый полицай двинул меня, уже поваленного и связанного, кованым сапогом.

Э, нет, так не пойдет! Очнись, дурень, открой поскорей глаза во всю ширь, пока сон не навалился!

Шаги… За мной… Черное колечко волос приклеилось к широкому вогнутому лбу…

Что, Витька, вспотел? Все-таки страшно? Кажется, я понимаю, «мушкетер», как ты дошел до жизни такой. Проглотил бы я сейчас свой болтливый язык за то, что назвал тебя когда-то «нашим Ломоносовым». Да, я тоже виноват, я тоже внес лепту в хор, славящий тебя, капитана футболистов и заводилу, одного из «первых учеников». Ты так привык к своей славе, что воспринимал как должное неумеренные похвалы, преклонение девчонок, надежды учителей. У тебя были кое-какие способности, но работать по-настоящему ты так и не научился. И надежды рушились одна за другой. Проиграла соседям наша футбольная команда, ты провалился на вступительных экзаменах. Тебя стали обгонять ребята, на которых ты привык смотреть сверху вниз. Вспоминаю, как ты однажды отозвался о Пете, когда узнал, что его приняли на заочный в институт. Тогда я не придал значения твоей злости. А ты, наверное, постепенно начал ненавидеть нас всех — свидетелей твоих несбывшихся надежд…

Поворачиваю голову и смотрю в упор — это все, что я сейчас могу, — и вижу, как его правое веко начинает подергиваться, будто у курицы, — он всегда не выносил моего взгляда.

— Предатель, — говорю я. — Наши с тобой рассчитаются.

Доносится приглушенное:

— Так ты же не скажешь.

— Узнают! — хриплю я, сплевывая комки кровавой слюны. — Каждый из вас, гады, получит свое!

Но думаю я уже не о них, а о тех, с кем шел на задание. Я уверен, что они выполнят его, не зря же Семен успел свалить офицера и нырнуть в лесную чащу.

— Бросайте его в балку!

— Сначала пристрелим!

Через минуту меня не станет. Слышишь, Антон Скорик, рассчитайся с предателем! Найди его, выкопай из-под земли и рассчитайся! Прощайте, друзья. Я ничего не сказал. Вспомните когда-нибудь обо мне. Пусть это будет так, как нам рассказывала на уроке Маргарита Ивановна, пусть разыщут эту балку. Прощайте, мама, сестра и вы, Маргарита Ивановна. Вы учили нас жить достойно — не становиться предателем ни за что, ни перед кем…

Черный глаз изрыгает пламя. Рушится небо. Сквозь последнюю боль, гасящую сознание, — последняя мысль, последнее удивление: «Почему не слышно выстрела?»…

…Найти Антона Скорика! Сообщить: Виктор Рожок — предатель! Скорее! Погибнут хлопцы! Я тяжело подымаюсь, помогая себе руками, мотаю головой, стряхивая остатки сна. Мне это почти удается. Почти — потому что мысль: «Найти Антона Скорика, сообщить о предателе», - остается в сознании, как глубокая заноза. Она звучит сквозь все мои размышления. На всякий случай ищу в углу записку — ее нет…

Ветки хлещут меня по лицу, окончательно возвращают к действительности. Куда бегу? Давно нет войны, партизан. Может быть, и командира разведки Скорика, и предателя Рожка давно нет в живых, и мой сон… Но сон ли это? Только ли сон?

«Мистика! — говорит во мне Скептик. — В детстве начитался чего-то щекочущего нервы, наслушался россказней бабки Матрены о всяких чудесах, потом увлекся модными теорийками о взаимопроникающих потоках времени — вот оно все в голове перемешалось да и сказалось в лесной глуши. Стыдитесь, молодой человек, а еще физик, как сказал бы один хорошо знакомый вам аспирант!»

«Двойное повторение сна с подробностями — не пустячок», - возражает Упрямец.

«Ах, оставьте, не смешите! Перегрели голову на солнце, в мозгу образовались застойные очаги. Обратитесь к специалисту, называемому психиатром, — он истолкует ваш сон. А если сами не сумеете вовремя остановиться, он поместит вас куда следует».

«И все же надо проверить, — твердит Упрямец. — Сейчас единственный и простейший способ проверки — выяснить, существовали ли на самом деле Скорик и Виктор Рожок. Местность ты знаешь. Волчья балка совсем близко. Поселок там один. Вспомни, что рассказывали о партизанском отряде, действовавшем там во время войны. Кажется, и некоторые имена называли… Значит, как это ни удивительно и несмотря ни на что, ты бежишь в правильном направлении. Продолжай!»

«Ладно, так и быть!» — согласился с этим доводом Скептик, уже загадав наперед, уже хорошо зная, что ни о Скорике, ни о Рожке никто из бывших партизан в поселке не вспомнит…