Как лозунг «свобода, равенство, братство» отразился на женщинах после того, как жизнь пришла в норму? Привел ли рост политической сознательности среди женщин и их заслуги перед родиной к немедленным изменениям? Короткий ответ – нет. Ни французским, ни американским женам как особой социальной группе не удалось извлечь из Революции пользу и улучшить свою жизнь. Их мужья стали гражданами в новом обществе, а они так и остались в статусе «жены такого-то».

В Америке не было издано новых законов, которые обеспечили бы женщинам, как чаяла того Эбигейл Адамс, защиту от тиранов-мужей. Избавившись от оков британского правления, американцы продолжали довольствоваться введенной британцами системой гражданского права: жена по-прежнему должна была служить и повиноваться своему мужу. Ее интересы по-прежнему подавлялись и не учитывались отдельно от интересов мужа.

А во Франции жизнь замужней женщины стала на деле еще тяжелее. Первый реформаторский запал Революции 1789 года смыло кровью эпохи террора. Гражданский кодекс, принятый при Наполеоне в 1804 году, сводил на нет все предыдущие попытки установить равноправные отношения между мужьями и женами; по сути, он, наоборот, закрепил старый, привычный порядок вещей. Француженки сделались заложницами своих мужей, в обмен на «протекцию» они должны были демонстрировать беспрекословное подчинение. По умолчанию считалось, что брак строится на принципе общности владения имуществом, а это значило, что жена не может самостоятельно распоряжаться имуществом, получать доход от него или от его продажи. Всеми доходами и наследством своей жены распоряжался мужчина.

Феминистские мыслительницы, которые в первые годы Революции были исполнены надежд и полны планов, при Наполеоне предусмотрительно хранили молчание. Знаменитую мадам де Сталь император, который не любил, чтобы женщины рассуждали, отправил в ссылку. Труд Мэри Уолстонкрафт «В защиту прав женщин» (1792), содержавший призыв давать девушкам образование, чтобы они не превратились в «заложниц брака», вышел из моды как в родной для автора Великобритании, так и во Франции и в Америке.

В годы после Революции предпринималась попытка создать новый образ женщины, обладающей гражданским самосознанием, – Линда Кребер дала ему определение «республиканская мать». И американкам, и француженкам вменялось в обязанность растить граждан республики и с должной ответственностью относиться к воспитанию гражданского чувства, а их домашние обязанности наделялись политической значимостью. Поскольку мальчикам до определенного возраста, как и девочкам, если вообще считали это нужным, давали домашнее образование, на матерях лежала обязанность не только научить детей общей грамоте, но и привить им чувство долга и любовь к родине. В помощь французским матерям предлагались патриотические тексты, построенные по аналогии с Катехизисом католической церкви, но посвященные республиканским добродетелям. Один из диалогов в книге «Хорошая мать и ее дитя» начинается с того, что ребенок задает вопрос: «Мама, расскажи нам что-нибудь о Республике, о которой мы столько слышали», – и мать отвечает: «Республика, дитя мое, это правление, основанное на принципах равенства…» – и так далее.

Задолго до возникновения системы публичного образования на француженок и американок была возложена задача воспитывать в детях – особенно в сыновьях – гражданские добродетели, которые считались необходимыми для благополучия нации. Именно благодаря тому, что роли республиканской матери, или матери-учительницы, как называли ее во Франции, придавали большое значение, многие француженки и американки впоследствии с легкостью вовлекались в социальную и политическую активность.

Иного мнения придерживается Эдит Геллес, исследующая жизнь американок: образ республиканской матери она рассматривает как шаг назад, откат с позиций, которые заняли жены в годы Революции. Материнство останется преимущественно домашним делом, вне зависимости от того, насколько оно связано с идеей общего блага. Подобно женщинам Древней Греции, французские и американские матери были в лучшем случае «пассивными» гражданами – их основным достоинством было то, что они могли передать гражданство своим сыновьям. «Активными» гражданами могли стать только мужчины, и такая привилегия оставалась за ними вплоть до XX века.

Воспитание настоящего гражданина было нормативной конструкцией, которая, вероятно, имела мало отношения к реальной жизни. Много ли француженок и американок действительно видели воспитание достойных граждан своей основной задачей? Вероятно, таких женщин было совсем немного, а большинство по-прежнему предпочитало рассматривать материнство как часть своих семейных, а не гражданских обязательств – если вообще задумывалось об этом.

На смену военной и революционной суматохе всегда приходит период радения о будущем молодого поколения, который знаменует, что ужас и кровопролитие остались в прошлом. Перифразируя популярное психологическое утверждение, можно сказать, что республиканское материнство было по сути откатом к позиции удовлетворения мужского эго. Я не считаю, что имел место спланированный заговор против женщин с целью вновь ограничить их сферой материнства и работы по хозяйству, но эта риторика имела именно такой эффект. Предполагалось, что жены и матери, будь они республиканки или кто-либо еще, должны покинуть публичную сферу, оставив ее мужчинам, и посвятить себя проблемам дома и семьи.

И все же существует одно произведение искусства, в котором выражен и передан взгляд на жену как на активную, отважную политическую фигуру, – опера Бетховена «Фиделио», чья премьера состоялась в 1805 году. Возвышенный образ женщины в этой опере был продиктован идеями Французской революции, здесь главный героический персонаж, главный спаситель – не муж Фиделио, а жена Леонора. Она спускается в тюрьму, чтобы освободить своего исстрадавшегося мужа из рук тирана-пленителя. В головокружительную кульминацию («O Gott! o welch’ ein Augenblick») Бетховену удалось вложить столь же мощный утверждающий смысл, как и в знаменитую оду «К радости». И в этом случае торжественность момента может быть особенно глубоко прочувствована женщинами.