В тревожные декабрьские дни 1825 г. Михаил как мог поддерживал Николая, именно он привез из Варшавы, где гостил до этого и где его застигло известие о смерти Александра, то самое письмо Константина матери, в котором великий князь окончательно отказывался от права на престол.

В то время он уже стал отцом: 25 февраля 1825 г. Елена Павловна родила дочь Марию. Позже, уже во время царствования Николая I, на свет появились еще четыре девочки: Елизавета, Екатерина, Александра и Анна. Не всем из них суждено было повзрослеть. Детская смертность в XIX в. брала свою дань с царской семьи, так же как и с семей бедных и неродовитых.

Две младшие дочери великокняжеской четы – Александра и Анна – умерли в возрасте двух лет, как говорили в то время, они «не пережили зубов». Когда у ребенка режутся зубы, он начинает «все тащить в рот» и часто «подхватывает» кишечную инфекцию. По этой причине, скорее всего, умерли обе дочери Александра Павловича и Елизаветы Алексеевны, такая же инфекция унесла жизни двух детей Михаила и Елены Павловны.

Но пока Елена Павловна еще не знает, что готовит ей будущее. Она нянчит свою первую дочь, обживает Михайловский дворец, и с огромным любопытством и благодарностью знакомится со всем, что может предложить ее пытливому уму Петербург. В Михайловском дворце появляются профессора Петербургского университета – великой княгине читают лекции академик Ф. Ф. Брандт, энтомолог и профессор К. И. Арсеньев, историк Д. А. Милютин, автор книги «Первые опыты военной статистики», представляет свой труд Елене Павловне. Великая княгиня пригласила ученого в Павловск и в разговоре «обратила внимание на такие подробности, на которых едва ли останавливались многие даже из ученых специалистов». Д. А. Оболенский вспоминает о ней как о женщине, «которая ясно знала и понимала, что такое Гражданская палата». Известный славянофил А. И. Кошелев писал: «Она поразила меня и своим умом, и своею ловкостью; и тем она произвела на меня самое сильное и самое выгодное впечатление. Взгляд ее на дела был истинно государственным». А князь В. Ф. Одоевский, прозаик и критик, восхищался: «Все ее интересовало, она всех знала, все понимала, всему сочувствовала. Она вечно училась чему-нибудь». Елена Павловна покорила даже сурового Николая Павловича. Он отзывался о ней так: «Елена – это ученый нашего семейства. Я к ней отсылаю европейских путешественников, в последний раз это был Кустин, который завел со мной разговор об истории православной церкви, я тотчас отправил его к Елене, которая расскажет ему больше, чем он сам знает». Николай имел в виду Астольфа де Кюстина – французского аристократа, бывшего помощника Талейрана, посетившего Россию в 1839 г. и оставившего весьма нелицеприятные заметки о русском дворе.

Беседы с княгиней действительно произвели на маркиза яркое впечатление. Запомнились ему и пышные праздники в Михайловском дворце: «Наружный фасад Михайловского замка, выходящий в сад, украшен по всей длине портиком в итальянском духе. Вчера, воспользовавшись жарой, меж столбов на этой внешней галерее развесили связки лампионов необычного вида. Лампионы были бумажные и имели форму тюльпанов, лир, ваз… зрелище изысканное и новое.

Мне говорили, что Великая княгиня Елена для каждого устраиваемого ею праздненства придумывает, как мне передавали, что-нибудь новое, оригинальное, никому не знакомое. И на этот раз свет отдельных групп цветных лампионов живописно отражался на колоннах дворца и на деревьях сада, в глубине которого несколько военных оркестров исполняли симфоническую музыку. Группы деревьев, освещенные сверху прикрытым светом, производили чарующее впечатление, так как ничего не может быть фантастичнее ярко освещенной зелени на фоне тихой, прекрасной ночи.

Большая галерея, предназначенная для танцев, была декорирована с исключительной роскошью. Полторы тысячи кадок и горшков с редчайшими цветами образовали благоухающий боскет. В конце залы, в густой тени экзотических растений, виднелся бассейн, из которого беспрерывно вырывалась струя фонтана. Брызги воды, освещенные яркими огнями, сверкали как алмазные пылинки и освежали воздух. Роскошные пальмы, банановые деревья и всевозможные другие тропические растения, корни которых скрыты были под ковром зелени, казалось, росли на родной почве, и чудилось, будто кортеж танцующих пар какой-то чудодейственной силой был перенесен с дикого севера в далекий тропический лес. Невольно грезилось наяву, так как кругом дышало не только роскошью, но и поэзией. Блеск волшебной залы во сто крат увеличивался благодаря обилию огромных зеркал, каких я нигде не видел ранее. Эти зеркала, охваченные золочеными рамами, закрывали широкие простенки между окнами, заполняли также противоположную стену залы, занимающей в длину почти половину всего дворца, и отражали свет бесчисленного количества свечей, горевших в богатейших люстрах. Трудно представить себе великолепие этой картины. Совершенно терялось представление о том, где ты находишься. Исчезали всякие границы, все было полно света, золота, цветов, отражений и чарующей, волшебной иллюзии… Этот дворец как бы создан для праздненства, и казалось, что после бала вместе с танцующими парами исчезнет и эта волшебная зала. Я нигде не видел ничего более красивого…».

О чем же говорили французский политик и юная великая княгиня? Она расспрашивала маркиза о его друзьях, французских писателях и публицистах, о которых, вероятно, слышала во время своей жизни во Франции. Но Кюстин заметил, что она говорит меньше, чем, вероятно, хотела был. «В беседе этой мне пришлось взять себе за правило только слушать и отвечать; но я готовился к тому, что великая княгиня назовет другие имена, еще раз польстив моей патриотической гордости и подвергнув мою сдержанность касательно друзей новым испытаниям. Я обманулся в своих ожиданиях; жизнь великой княгини протекает в стране образцового такта, и она, конечно, лучше моего знает, что следует и чего не следует говорить; равно опасаясь смысла и моих слов, и моего молчания, она больше не возвращалась к разговору о нашей современной литературе. Есть имена, самый звук которых способен смутить то душевное равновесие и единообразие в мыслях, к какому принуждает деспотия всякого, кто хочет жить при русском дворе», – отмечал дипломат.

И все же общее впечатление было весьма благоприятным: «Она слывет одной из утонченнейших дам в Европе; беседа с нею до крайности увлекательна».

Жизнь великой княгини уже не так счастлива и беззаботна, как это было в первые дни по приезде в Россию. У Елены Павловны появились первые недоброжелатели.

Александра Осиповна Смирнова-Россет пишет в мемуарах: «Великий князь Михаил Павлович тогда был за границей, где и обрел вюртембергское сокровище, которое отравило его жизнь».

Чем так насолила Елена Павловна «своенравной Россети»? Возможно, ее отношение – это отражение отношения великой княгини, а потом императрицы Александры Федоровны, жены Николая, которая золовку недолюбливала. Не стоит забывать, что «подковерные игры» – неизбежная сторона жизни любого Двора. Совсем не случайно Петр Андреевич Вяземский писал жене 2 января 1832 г. о Елене Павловне: «…здесь не заживется, ибо не уживется, и разногласие ее с прочими членами царской семьи слишком резко».

Неприязнь эта зародилась с самых первых дней знакомства. Александра Федоровна записала в дневнике в день свадьбы Михаила и Елены: «Необходимо описать здесь еще день свадьбы… ввиду его важного значения для меня, так как он даровал мне невестку – спутницу в моей грядущей жизни. Дружба которой могла бы сделать мое существование и жизнь во многих отношениях прекрасными, но холодность которой могла бы также послужить мне источником не одного печального часа…». Видимо, она уже тогда подозревала, что отношения не сложатся – обе принцессы слишком разные по характеру. Возможно, Александра казалась Елене чересчур сентиментальной, но, скорее, именно Елена представилась Александре слишком амбициозной. При всей своей хрупкости и романтичности Александра все же дочь королевы Луизы Прусской, не отступавшей перед самим Наполеоном. Кроме того, она была женой своего мужа – и его верной соратницей в нелегком пути к трону. По ее мнению, Елена должна была «знать свое место», а Елена отнюдь не была склонна оставаться на вторых ролях.

Не гладко складывались также отношения Елены Павловны с мужем. В мае 1828 г. великий князь Константин Павлович писал брату Николаю: «Положение Елены Павловны оскорбительно для женского самолюбия и для той деликатности, которая вообще свойственна женщинам. Это – потерянная женщина, если плачевное положение, в котором она находится, не изменится». Великий князь был равнодушен к супруге и не стеснялся это показывать. Она так и не подарила ему сына, которого он мог бы воспитывать на свой лад, а интересы мужа и жены слишком различны, чтобы они могли хотя бы подружиться. Михаил занимался делами артиллерийского училища, а для Елены Павловны вскоре нашлась другая работа.

Вдовствующая императрица Мария Федоровна после смерти мужа посвятила себя благотворительности. И речь шла не просто о милостыне, раздаваемой щедрой рукой. Под патронажем императрицы возникла целая система больниц для бедных, больницы для бедных, родовспомогательных госпиталей, «вдовьих домов», училищ (в том числе уникальное Санкт-Петербургское училище глухонемых в Павловске), а также кредитных учреждений. В своем завещании Мария Федоровна передала Елене Павловне надзор за Мариинским институтом благородных девиц и Повивальным институтом. «Зная твердость и доброту характера своей невестки, – писала вдовствующая императрица, – я убеждена, что эти институты будут всегда процветать и приносить пользу государству».

Елена Павловна не только сохранила все учреждения, организованные Марией Федоровной, но и приумножила их. Под ее руководством еще в 1820 г. в Петербурге организовано первое в России бессословное женское училище.

Вскоре к Елене Павловна перешел также надзор за Мариинской больницей для бедных. Эта больница – еще один проект Марии Федоровны, подавшей идею Александру I таким образом отметить 100-летний юбилей Петербурга. Именно Мариинская больница приняла на себя удар холерной эпидемии 1831–1832 гг., тифозной эпидемии 1846 г. и помогла беднейшим жителям Петербурга пережить холеру в 1870–1873 гг.

Под покровительством Елены Павловны весной 1845 г. на территории больницы по проекту архитектора А. П. Брюллова (брата живописца Карла Брюллова) при участии архитектора Шарлеманя 1-го построили новое здание, получившее название Александринской женской больницы в честь рано умершей дочери Николая I Александры. Великая княжна умерла от туберкулеза, и новая больница специализировалась на болезнях легких. По распоряжению Елены Павловны на базе этих учреждений организовали практическую школу для акушеров и детских врачей, а также родильный и гинекологический госпитали.

В 1846 г. она создала в Петербурге Елизаветинскую клиническую больницу для малолетних, а также детские приюты в Москве и Павловске.

В 1850 г. Елена Павловна стала покровительницей еще одного лечебного учреждения: Максимилиановской лечебницы для малоимущего бедного люда, названной в честь первого попечителя – герцога Максимилиана Лейхтенбергского, супруга старшей дочери Николая I великой княгини Марии Николаевны.

На собственные средства, в сотрудничестве с Н. И. Пироговым и Н. Ф. Арендтом Елена Павловна организовала в лечебнице отделение для бесплатного лечения раненых офицеров. Она стала больницей нового типа, в которой осуществлялся амбулаторный прием, а «больные были принимаемы по отдельным специальностям, и притом лишь врачами, приобретшими потребную опытность». В 1870-х гг. великая княгиня подала министру финансов записку, в которой просила денег для проведения полного преобразования Максимилиановской лечебницы с «учреждением при оной, кроме амбулатории, больничного отделения на 200 бесплатных кроватей и особого отделения на 50 платных кроватей».

По предложению Елены Павловны в Максимилиановской лечебнице стали проходить практику доктора, желавшие совершенствоваться в разных специальностях, «дабы дать врачам возможность усовершенствования в состоявших под Ея покровительством учреждениях не только в акушерстве и педиатрии, но и во всех прочих отраслях практической медицины».

Позже один из самых видных деятелей новой, «пореформенной» России Анатолий Федорович Кони напишет о ней: «В Михайловском дворце проживает великая княгиня Елена Павловна, к которой применимы слова, обращенные Апухтиным к Екатерине II («Недостроенный памятник»): „Я больше русскою была, чем многие, по крови вам родные“. Представительница деятельной любви к людям и жадного стремления к просвещению в мрачное николаевское царствование, она, вопреки вкусам и повадке своего мужа, Михаила Павловича, всей душой отдававшегося культу выправки и военного строя, являлась центром, привлекавшим к себе выдающихся людей в науке, искусстве и литературе, „подвязывала крылья“ начинающим талантам и умела умом и участием согреть их. Она проливает в это время вокруг себя самобытный свет среди окружающих безмолвия и тьмы. В то время, когда ее муж – в сущности, добрый человек – ставит на вид командиру одного из гвардейских полков, что солдаты вверенного ему полка шли не в ногу, изображая в опере „Норма“ римских воинов, в ее кабинете сходятся знаменитый ученый Бэр, астроном Струве, выдающийся государственный деятель граф Киселев, глубокий мыслитель и филантроп князь Владимир Одоевский, Н. И. Пирогов, Антон Рубинштейн и другие. С последним она вырабатывает планы учреждения Русского музыкального общества и Петербургской консерватории и энергично помогает их осуществлению в жизни личными хлопотами и денежными средствами. Благодаря этому в России начал развиваться вкус к серьезной музыке, который до того удовлетворялся модными романсами „Скажите ей“ и „Когда б он знал“ на одну и ту же музыкальную тему и очень популярными „Голосистым соловьем“ Алябьева, „Гондольером“ и другими подобными… А когда в начале пятидесятых годов впервые появились в продаже папиросы, то часто исполнялся романс „Папироска, друг мой тайный, как тебя мне не любить?.. Не по прихоти ж случайной стали все тебя курить!“. Она же сердечным участием, после истории с князем Чернышевым, удерживает Пирогова от отъезда из России и привлекает к задуманному ею устройству первой в Европе Крестовоздвиженской общины военных сестер милосердия, отправляемых потом под руководством знаменитого хирурга в Севастополь, где их самоотверженная деятельность встречается грязными намеками главнокомандующего князя Меньшикова. В ее гостиной собираются и будущие деятели освобождения крестьян во главе с Николаем Милютиным. „Нимфа Эгерия“ нового царствования, она всеми силами содействует отмене крепостного права не только своим влиянием на Александра II, но и личным почином по отношению к своему личному имению Карловка».

Нимфа Эгерия, персонаж римской мифологии, давала советы одному из первых царей Рима Нуме Помпилию, который прославился своими мудрыми законами. Историю же ссоры, произошедшей между Николаем Ивановичем Пироговым и военным министром князем Чернышевым, Кони изложил в своей речи, произнесенной 21 ноября 1910 г. в Петербурге в зале городской думы на заседании, посвященном 100-летию Н. И. Пирогова.

Дело было так: в 1847 г. Пирогова командировали на Кавказ для оказания мер по устройству военно-полевой медицины, для помощи раненым и внедрения новых методов оказания медицинской помощи в военных условиях, благодаря которым он позже занял достойное место в истории медицины. Когда он вернулся в Петербург и явился к военному министру князю Чернышеву, его ждал весьма суровый прием. Оказалось, что Пирогов одет не по форме, и Чернышев строго отчитал его за это. Разумеется, Николай Иванович почувствовал себя оскорбленным, решил выйти в отставку и уехать навсегда за границу.

«Русской земле, – пишет Кони, – грозила опасность потерять человека, который уже тогда составлял ее славу – непререкаемую и растущую с каждым днем. Но судьба на этот раз была милостива к нашей родине. Среди тогдашнего благоденствия, которое, по словам Шевченки, выражалось в гробовом молчании, – на сквозном ветру ледяного равнодушия к участи и достоинству человека – не погасал, но грел и ободрял яркий огонек в лице великой княгини Елены Павловны».

Великая княгиня немедленно пригласила Пирогова к себе и выказала все участие, на которое только была способна. Позже сам Пирогов писал: «Великая княгиня возвратила мне бодрость духа, она совершенно успокоила меня и выразила своей любознательностью уважение к знанию, входила в подробности моих занятий на Кавказе, интересовалась результатами анестизаций на поле сражения. Ее обращение со мною заставило меня устыдиться моей минутной слабости и посмотреть на бестактность моего начальства как на своевольную грубость лакеев».

Многим запомнились отряды медицинских сестер, приехавшие в 1853 г. в Севастополь помогать раненым во время Крымской войны. Девушки из дворянских семей в трудный час решили быть полезными своей родине. И для многих из них известие о том, что великая княгиня Елена Павловна организует первую в России Крестовоздивженскую общину медицинских сестер, стало добрым знаком, указывающим путь. Этот замысел Елена Павловна вынашивала вместе с Пироговым. Позже он писал одной из ее фрейлин, рассказывая, как долго и безрезультатно просил отправить его на фронт, а потом решил обраться к великой княгине. «Она мне тотчас объявила, – рассказывал Николай Иванович, – что взяла на свою ответственность разрешение моей просьбы – и тут же объяснила свой гигантский план основать организованную женскую помощь больным и раненым на поле битвы, предложив мне самому избрать медицинский персонал и взять управление всего дела. Никогда не видал я великую княгиню в таком тревожном состоянии духа, как в этот день, в эту памятную для меня аудиенцию. Со слезами на глазах и с разгоревшимся лицом она несколько раз вскакивала со своего места, как будто бессознательно прохаживалась большими шагами по комнате и говорила громким голосом: „И зачем вы ранее не обратились ко мне, давно бы ваше желание было исполнено, и мой план тогда тоже давно бы состоялся… Как можно скорее приготовьтесь к отъезду… времени терять не следует… на днях, быть может, опять произойдет большая битва. Прощайте… или нет… подождите… я еще что-то хочу вам сказать насчет организации моей общины… или нет, зайдите-ка лучше ко мне завтра в этот же час. До свидания!“. Я вышел, запутался в комнатах и после некоторого странствования очутился опять у двери аудиенционной комнаты и увидел великую княгиню. Она стояла в глубоких думах или начинала с волнением прохаживаться по комнате. К вечеру того же дня она известила меня, что просьба моя принята, а на другой день я с большим вниманием выслушал от нее, как она желала устроить женскую службу – перевязочными пунктами и подвижными лазаретами».

25 октября 1854 г. утвержден устав Крестовоздвиженской общины, и 5 ноября великая княгиня сама надела каждой из первых 35 сестер крест на голубой ленте, а 6-го они уже уехали в Крым.

Авторитет великой княгини помог девушкам преодолеть сопротивление родных, предубеждение общества. Елена Павловна дала им возможность получить необходимое образование, навыки и стать по-настоящему полезными помощницами врачей. Одна из сестер, Екатерина Михайловна Бакунина, оставила вспоминания о своей встрече с великой княгиней: «Никогда не забуду я того вечера, когда мы получили газеты с известием, что французы и англичане высадились в Крыму, – пишет Екатерина Михайловна. – Я не могла себе представить, что этот красивый уголок нашего обширного отечества может сделаться театром жестокой войны…

А через несколько дней опять известие об альминском сражении!

В октябре месяце мы вернулись в Москву. С каким нетерпением мы хватались тогда за газеты; и вот, прочитала я, что французские сестры поехали в военные госпитали; потом в английские госпитали поехала мисс Найтингейл с дамами и сестрами. А что ж мы-то? Неужели у нас ничего не будет? Эта мысль не оставляла меня. На мое счастье, сестра, с которой я была очень дружна, разделяла мои мысли и согласилась отпустить меня, если и у нас тоже будут посылать. Мы поехали к кн. Софье Степановне Щербатовой, у которой мы были помощницами по попечительству о бедных, узнать, неужели ничего не будет у нас. Она сказала: „Говорят, что в Петербурге что-то готовится“, и советовала подождать княгиню Анну Матвеевну Голицыну, которая в это время была в Петербурге. Я всякий день посылала узнать, приехала ли Анна, но дни проходили, а ее все не было.

Но вдруг я получила записку от Софьи Степановны (я ее и теперь помню). Она звала приехать к ней и писала: „У меня есть то, что Вам надо“.

Когда мы к ней приехали, она рассказала, что великая княгиня Елена Павловна устроила Крестовоздвиженскую общину, что первый отряд собрался, что они на днях пройдут через Москву и что будут посылать еще. Я решилась ждать их и сейчас к ним поехать, увидаться и все расспросить».

Поговорив с сестрами и укрепившись в своем решении, Екатерина Михайловна отправляется в Петербург на встречу с Еленой Павловной.

«Всем давно было известно, что великая княгиня – очень образованная и умная женщина, – вспоминает она, – но я не ожидала, что при этом она так мила и привлекательна. С каким чувством, с каким жаром и участием она относилась к начатому ею делу! Я была ею очарована. Она сказала мне, что приглашает меня переехать во дворец. Я отвечала, что приехала с сестрой, при которой есть еще горничная. Она мне ответила, смеясь: „Вы полагаете, что у меня нет для нее места?“.

Итак, было решено, что мы сейчас же переедем во дворец, а обедать будем с фрейлинами.

Отряд готовился небольшой; кроме меня должны были ехать семь сестер, три доктора и два фельдшера; но не все еще было готово, а в это время мы должны были ездить в клинику, то есть во второй сухопутный госпиталь, и заняться перевязками под руководством доктора Чартораева и тоже продежурить там сутки. Я очень скоро туда поехала на дежурство, там встретилась и познакомилась с сестрами, которые тоже собирались ехать. Не помню, кто из них был тогда со мной, и много ли их было, но очень помню, как мы проходили всю ночь по этим длинным неопрятным коридорам. Этот госпиталь был тогда в ужасном виде.

В одном только случае мне пришлось сделать над собой большое усилие, чтобы не поддаться страху. Незадолго до этого времени какой-то шальной волк (тогда говорили, что он бешеный) забежал в Петербург и сильно искусал одну женщину. Она лежала в клинике совершенно особенно. Мы отворили к ней дверь, и она стала нас звать подойти к ней. Вот тогда-то мне стоило большого усилия подойти и поговорить с ней, но я не хотела тогда позволить себе ни малейшей слабости, да и против больной было совестно показать, что я ее боюсь…

Когда я вернулась с дежурства, напилась кофе и собиралась отдыхать, кто-то постучался в дверь, которая вела во внутренние комнаты дворца. Надо признаться, что я встала и с некоторой досадой пошла открывать дверь; вдруг вижу – предо мной стоит великая княгиня. Она вошла, села и с большим участием принялась меня расспрашивать, как я провела ночь, какое действие это дежурство произвело на меня. Говорила, что я должна подумать; что там будет гораздо хуже и труднее. Не сомневаюсь ли я в себе? Если же я раскаялась, то „не надо упорствовать из-за ложного стыда“. Все это было сказано с такой добротой, с таким сердечным участием!.. Но я ей отвечала, что, напротив того, я на себя надеюсь и все больше и больше желаю ехать.

Пока мы готовились к отъезду, я почти всякий день видела великую княгиню. Так живо вспоминается мне, как мы с ней сидели на тюках в театре Михайловского дворца, который весь представлял какой-то складочный магазин. Сама великая княгиня все придумывала, обо всем сама хлопотала».

Всего за время войны в Севастополь было отправлено 300 сестер милосердия. В 1856 г. по просьбе Елены Павловны выпущена специальная медаль для награждения особо отличившихся сестер-крестовоздвиженок.

Елена Павловна позаботилась о том, чтобы община не прекратила своего существования и после войны: организовала амбулаторию и бесплатную школу для 30 девочек. В России открывались и новые общины сестер милосердия: Георгиевская, Александровская, Покровская, Евгеньинская и др.

Именно по образу Крестовоздвиженской общины сестер милосердия впоследствии создано сначала Российское общество Красного Креста, а затем и Международный Красный Крест. Впоследствии полученный опыт использовался и при создании новых общин сестер милосердия.

Одним словом, Мария Федоровна не ошиблась с выбором. Елена Павловна стала достойной ее преемницей и нашла свой путь служения своей новой родине.

Елена Павловна не оставляла и своей деятельности мецената. В ее салоне в Михайловском дворце бывали литераторы, музыканты, общественные деятели и ученые. В частности, княгиня оказывала покровительство знаменитому русскому этнографу Н. Н. Миклухо-Маклаю, который посвятил ей свои исследования о Новой Гвинее и назвал в ее честь гору и залив на этом острове. При активном участи Елены Павловны организованы Русское музыкальное общество и Петербургская консерватория – первое высшее музыкальное учебное заведение в России.

Несомненна также заслуга Елены Павловны перед русскими художниками. В 1857 г. именно она купила в Риме знаменитую картину А. А. Иванова «Явление Христа народу» и привезла ее из Италии в Россию. Великая княгиня покровительствовала Карлу Брюллову, материально поддерживала И. К. Айвазовского.

Именно на средства великой княгини выпущено первое полное собрание сочинений Николая Васильевича Гоголя.

Александр Сергеевич Пушкин, весьма критично относившийся к царской семье, пишет о Елене Павловне с благодарностью. После пожалования в камер-юнкеры Пушкин представлялся ей, а потом сообщал жене: «Я поехал к ее величеству на Каменный остров в том приятном расположении духа, в котором ты меня привыкла видеть, когда надеваю свой великолепный мундир. Но она была так мила, что я забыл и свою несчастную роль и досаду». И дружба великого поэта с великой княгиней продолжалась. Пушкин дал Елене Павловне почитать запрещенные в России записки Екатерины II и позже отметил в своем дневнике: «Великая княгиня взяла у меня „Записки Екатерины II“ и сходит от них с ума». А еще позже он посвятил Елена Павловне такой шутливый дифирамб:

Позже, в 1837 г., Василий Андреевич Жуковский вспоминал: «Великая княгиня, очень любившая Пушкина, написала мне несколько записочек, на которые я давал подробный отчет ее высочеству, согласно с ходом болезни».

Теплые слова нашел для нее и близко знавший ее Тургенев. Уже после смерти Елены Павловны он писал: «Вряд ли кто ее заменит».