Пятнадцатого июля, в тот же день, когда «Жаннетта» вышла из Гавра, в газете «Нью-Йорк геральд» была по случаю опубликована длинная статья об Августе Петермане. Под заголовком «Неизвестный мир Арктики: интервью с видным немецким профессором, доктором Августом Петерманом» и корреспондент газеты, и сам Петерман предвкушали открытия «Жаннетты» на далеком севере. К этому моменту Петерман стал путеводной звездой экспедиции – ее главным теоретиком, серым кардиналом. Хотя ни Делонг, ни Беннетт не считали слово Петермана нерушимой истиной, идеи профессора сформировали научную и интеллектуальную базу всего предприятия. Петерман передал Беннетту свои лучшие арктические карты и планы. Довольно любопытно, что ученый из Готы возлагал надежды на успех экспедиции, чтобы подтвердить свои гипотезы об Арктике.

В связи с этим Беннетт считал полезным привлечь внимание к тому, что Петерман одобряет грядущую экспедицию, и отправил берлинского корреспондента «Геральд» провести день с «прогрессивным и полным энтузиазма ученым из Готы». Был теплый летний день, в Готе работала ярмарка, и город гудел. Фермеры продавали вишню и свежую свинину, по тенистым улочкам прогуливались влюбленные. «На улице резвились белобрысые дети, – писал корреспондент «Геральд», – пивные были полны народа в удивительных национальных костюмах; все пили пиво и ели сыр».

Петерман пригласил корреспондента к себе на виллу и начал беседу с комплимента работодателю его интервьюера. «Я очень рад, что мистер Беннетт предложил организовать полярную экспедицию, – сказал он. – Насколько я знаю, «Жаннетта» идеально подходит для этого плавания». Петерман придерживался своей теории открытого полярного моря. «Центральная область полярного региона более или менее свободна ото льда», – сказал он, но подчеркнул, что она, вероятно, «судоходна не в любое время года, как Средиземное море или Мексиканский залив». И все же он добавил: «Я убежден, что для судна вроде «Жаннетты» она вполне проходима».

Петерман романтизировал корабли и не считал, что к Северному полюсу следует ехать на санях. По его мнению, хотя собачья упряжка и могла послужить «полезным дополнением», ее не стоило считать «необходимым элементом экспедиции». «Успеха в Арктике добьются не собаки, а человек. Я выступаю за морской путь. Нужно хорошее судно с паровым двигателем. Я восхищаюсь людьми, которые приводят свои суда домой».

Ученый из Готы был взволнован возможностью обнаружения человеческой цивилизации на Северном полюсе. «Меня ничуть не удивит, – признался он, – если эскимосов обнаружат прямо под полюсом. Это не так уж маловероятно».

Что касается погоды и санитарных условий, Петерман предполагал, что плавание «Жаннетты» окажется на удивление легким. «Что же до санитарных условий, арктические регионы в сто раз благоприятнее джунглей Конго, по которым путешествовал Стэнли», – заявил он. Петерман считал, что лишения могут потрепать нервы команде, но погода в Арктике на самом деле не так сурова, как кажется многим. «Холод вполне выносим, – сказал он. – Но долгая ночь сказывается на теле и духе».

«Значит, – спросил корреспондент «Геральд», – вы не сомневаетесь, что полюс будет обнаружен?»

«Это столь же очевидно, как и то, что мы нашли исток Конго, – ответил Петерман. – Надеюсь, полюс обнаружит экспедиция мистера Беннетта».

На этом интервью для «Геральд» было окончено. «Эти слова, – написал в заключение корреспондент, – стали своего рода благословением. Доктор произнес их, пока мы шли через сад от его дома к воротам. Вечерние тени постепенно сгущались, на старый город опускалась ночь. Казалось, Гота убаюкивает себя и погружается в сон».

Хотя Петерман в тот день отлично держался, в душе он ужасно страдал. Два года мучившая его маниакальная депрессия усилилась. Несколькими месяцами ранее, в мае 1878 года, он развелся со своей женой Кларой и через несколько дней, поддавшись порыву, женился на немке Тони Пфистер из Бернбурга. Его друзья и знакомые сочли этот поступок настоящим безумием, ведь он едва знал эту женщину, и через несколько недель стало очевидно, что новый брак долго не продержится.

Петерман страдал, страдала и его жена. Он скучал по привычной жизни с Кларой и их дочерьми, которые вернулись в Англию. «Его терзали муки совести, – писал один из его ранних биографов. – С каждым днем его меланхолия становилась все сильнее».

Нервы Петермана сдавали. Он не спал, не ел, не мог сосредоточиться. Он потерял волю к жизни. Он больше не играл на пианино и не следил за международными новостями в газетах. Казалось, даже работа перестала его радовать. Берлин начал затмевать Готу в качестве нового центра картографии, публикации карт и исследовательских дебатов. Петерман чувствовал, что сдает позиции, что теряет свое господствующее положение в отрасли.

25 сентября 1878 года его обнаружили повесившимся на собственной вилле. Очевидно, он давно планировал самоубийство, поскольку оставил записку, датированную тремя неделями ранее. В последние месяцы жизни он оставил своим друзьям много странных намеков, которые в ретроспективе оказались весьма пугающими.

Получив известие о гибели мужа, Клара из Лондона написала другу семьи: «Я часто думаю, как обстоят дела на вилле Петермана. Боже, все это кажется мне страшным сном». Ее постигла «ужасная судьба», но Клара все еще считала себя «его несчастной женой, которую он так сильно недооценил».

Петермана с почестями похоронили в тенистом парке на окраине Готы. Весь мир признал его своего рода мучеником от картографии. Нет никаких свидетельств, что в последние часы он размышлял об Арктике. У него на столе лежала недописанная статья о некоторых аспектах исследования Африки. И все же, даже затягивая петлю, он понимал, что судно, способное осуществить его сокровенные мечты, было на пути к Сан-Франциско, а оттуда – к полюсу.

Интервью газете «Нью-Йорк геральд» стало последним публичным выступлением Петермана.