Стояла чудесная погода, и Джеймс Гордон Беннетт ходил по своему кораблю, изучая все его линии. «Пандора» была не такой юркой, быстрой и крупной, как несколько других его яхт, и вовсе не такой красивой. Но она казалась ему весьма «крепкой» и уже доказала свою надежность в нескольких ледовых одиссеях. Работа над ней была еще не окончена. И все же Беннетт, полагавший, что может заметить все недостатки в ходе поверхностной инспекции, не сомневался, что его новое приобретение уже почти готово к путешествию на север. Можно только гадать, что он увидел в этой крепкой яхте, но одно ему было ясно: ее плавание станет сенсацией.

Было 4 июля 1878 года. «Пандора» стояла на пристани возле мола в Гавре, точно там же, где стоял шлюп «Шенандоа» в тот вечер, когда Джордж и Эмма Делонг поженились у него на борту. «Пандора» доживала свой последний день – после обеда ей должны были официально присвоить новое имя.

Беннетт решил назвать ее «Жаннеттой» в честь своей сестры. Он купил все места в следующем из Парижа поезде и привез на церемонию обычный набор великосветских скитальцев и спортсменов, а также несколько репортеров «Геральд» для освещения событий. Его сестра Жаннетта тоже приехала в Гавр, а сопровождал ее – насколько это позволяли викторианские протоколы ухаживаний – ее поклонник Айзек Белл, богатый нью-йоркский торговец хлопком и инвестиционный магнат.

Однако самым знаменитым гостем мероприятия стал Генри Стэнли, американец валлийского происхождения, который, будучи корреспондентом «Геральд», пробирался по африканским джунглям в поисках Давида Ливингстона и стал еще известнее после публикации книги «Как я нашел Ливингстона» об этих приключениях.

Все встретились за обедом в прибрежном отеле и казино «Фраскати». На этом роскошном курорте в северной части Нормандии нежились богатые парижане, стремившиеся сбежать от летней городской жары. На пляже бриз колыхал полосатые парусиновые навесы купальных кабин. Крепкие культуристы в пляжных трико окунались в холодные воды Атлантики, пока дети строили песчаные замки, а женщины в пышных шароварах дремали под зонтиками (купаться на публике в те годы для слабого пола считалось непристойным).

В приемном зале «Фраскати» Беннетт сидел за одним концом длинного банкетного стола, а Делонг – за другим. Издатель слушал один тост за другим и внимал всем поздравлениям, оценивающе взирая на публику. Алкоголь постепенно давал о себе знать: аккуратно подстриженные усы Беннетта подрагивали, а на губах играла озорная улыбка.

Но он ничего не делал и ничего не говорил. Казалось, он наблюдает за праздником издалека. Как ни странно, в больших компаниях Беннетт терялся и не любил оказываться в центре внимания, даже когда заслуживал этого по праву. Он напоминал безразличного часовщика, который предпочитает запускать механизм в действие, а затем сидеть в стороне и наблюдать за результатами своего труда.

Делонг и Стэнли сидели рядом и «за обедом ни на минуту не прерывали разговора», как вспоминала Эмма. Делонг весьма отличался от эпатажного, самовлюбленного и несколько безрассудного путешественника, однако у них со Стэнли все же было много общего и им было, о чем поговорить. Полюса земли и сердце Африки – так называемые полярные и тропические пояса – оставались великими географическими загадками, и смелые исследования обоих путешественников спонсировал один и тот же любопытный покровитель.

У Стэнли было то, чего отчаянно желал Делонг: он добился славы, которая приходит после значительного достижения, дополненного литературным успехом. Делонг очень хотел написать книгу о своей арктической одиссее. Но Стэнли полушутя заявил, что экспедицию, в конце концов, опишет он. Именно новостей о таком приключении и жаждал снова Беннетт, стремясь повторить выход Стэнли на бис.

«Видите ли, Делонг, – сказал Стэнли, – я собираюсь написать второй том книги «Как я нашел Ливингстона». Он будет называться «Как я нашел Делонга»!»

После обеда все гости отправились в порт, где стояла «Пандора». Был теплый, подернутый дымкой день. На Сильвии была надета соломенная шляпка, на завязках которой от руки было написано «Жаннетта». Девочка бегала по пристани, ела абрикосы и невинно играла в тех же местах, где выросла ее мать. Пока гости собирались на берегу, Жаннетта Беннетт ненадолго отошла в сторону вместе с Айзеком Беллом. «Влюбленные, – заметила Эмма, – были очень увлечены друг другом», – и вернулась к началу церемонии.

Морским богам переименование «Пандоры» могло показаться неоднозначным. Ее мифологическое имя и так было достаточно тяжелым, а среди моряков к тому же господствовало суеверие, что менять название корабля ни при каких условиях нельзя. Одни утверждали, что это оскорбляет душу судна, а другие просто считали это ненужным испытанием судьбы.

Но Гордон Беннетт привык не считаться с обычаями. У него самого было достаточно морских суеверий, странных капризов и причуд, но этот к ним не относился: Беннетт хотел назвать корабль на собственное усмотрение.

Честно говоря, имя «Жаннетта» вряд ли подходило для арктического ледокола, но такова была мода того времени. Корабли (даже обреченные на суровую службу) называли в честь жен, матерей, племянниц и тетушек – словно бы имя любимой женщины, какой бы легкомысленной, глупой или величественной она ни была, могло смягчить все будущие невзгоды.

Скорее всего, Беннетт выбрал имя Жаннетты, потому что его терзало чувство вины. Навсегда покинув Нью-Йорк и обосновавшись в Париже, он почти не виделся с сестрой. Он оплачивал ее счета, но этим и ограничивалось его исполнение последней отцовской просьбы присматривать за благополучием Жаннетты. Сама Жаннетта не очень любила корабли и никогда не просила брата назвать судно в ее честь. И все же она послушно приплыла на пароходе из Америки и на поезде приехала из Парижа, чтобы почтить церемонию своим присутствием.

Делонг помог Жаннетте подняться на нос корабля. Достали бутылку лучшего шампанского. Само собой, на это Беннетт не поскупился. Как только перерезали ленточку, Жаннетта, кокетливо улыбаясь, разбила бутылку о свежеокрашенный корпус.

«Пандора» стала «Жаннеттой». Особым указом конгресса, который сумели провести представители Беннетта в Вашингтоне, ее зачислили в американский реестр, чтобы впоследствии объявить судном ВМС. На ее мачте гордо развевался американский флаг.

Генри Стэнли сделал шаг вперед и предложил тост, а затем призвал Делонга сказать несколько слов. «Я бы предпочел промолчать, – признался Делонг. – У вас, мистер Стэнли, есть полное право говорить, ведь вы уже справились со своей задачей. Мне лишь предстоит исполнить мою». Как всегда, Делонг не хотел давать никаких обещаний «достичь чуда. Нам предстоит тяжелая, лишенная романтики работа. Возможно, мы вернемся через три года, а возможно, не вернемся никогда».

Беннетт, как обычно, наблюдал за церемонией со стороны. Он оставался «на заднем плане, – писала Эмма, – и его невозможно было заставить выйти вперед и принять участие в праздновании». Быть может, мыслями издатель уже был далеко – на следующий день он собирался отплыть в Нью-Йорк, чтобы в очередной раз без предупреждения нагрянуть с проверкой в офис «Геральд».

По окончании церемонии гости вернулись из порта в отель «Фраскати», где весь вечер поднимали тосты и потягивали бренди в голубоватых облаках сигарного дыма. После этого Беннетт и все приглашенные вернулись к своим делам, оставив Делонга одного планировать и организовывать свое плавание. Жаннетта вместе с Айзеком Беллом поспешила обратно в Нью-Йорк. Через несколько месяцев они поженились и вскоре начали строительство одного из элегантных «коттеджей» в Ньюпорте. Стэнли снова отправился в Африку и продолжил свои путешествия, которые и прославили, и демонизировали его – его опасные приключения отчасти вдохновили Джозефа Конрада на создание романа «Сердце тьмы».

Беннетт пожелал Делонгу счастливого пути и сказал, что встретится с ним на погрузке «Жаннетты» в Сан-Франциско. Когда Делонг сообщил, что Эмма отправится в Калифорнию вместе с ним и преодолеет на борту корабля все 18 000 миль от Гавра, Беннетт был весьма поражен. Делонгу показалось, что он несколько сожалеет о своей холостяцкой жизни. «Должно быть, ваша жена вас очень ценит, – сказал Беннетт. – Ради меня на такое не пошла бы ни одна женщина».

Беннетт снабдил Делонга тремя членами команды: если все пройдет хорошо, они готовы были и присоединиться к экспедиции на Северный полюс. Двое из них, Альфред Суитман и Джон Коул, много лет служили на яхтах Беннетта. Долговязый британец Суитман был плотником и механиком, весьма ответственным и пугающе точным. Он сказал Делонгу, что его возраст составляет «38 5/6 лет». Живой ирландец Коул был боцманом. Немногим выше полутора метров ростом, он с ловкостью обезьяны умел карабкаться по такелажу. Коул, которого все называли Джеком, ходил в море с тринадцати лет. «Коул станет одним из лучших ваших матросов, – сказал Беннетт Делонгу. – В минуту опасности такой человек на вес золота».

На должность штурмана Беннетт предложил странноватого, но прозорливого моряка по фамилии Даненхауэр. Мастеру Джону Уилсону Даненхауэру было 29 лет. Он родился в Чикаго, окончил Военно-морскую академию и имел прекрасные рекомендации от самого бывшего президента США Улисса Гранта, который познакомился с Даненхауэром во время недавнего плавания по Средиземному морю на судне «Вандалия». Даненхауэр был высоким, статным мужчиной приятной наружности, с изящными тонкими руками, аккуратно подстриженной бородой и копной стоявших торчком темных волос. Его лицо светилось интеллектом, а большие, лопатообразные уши и пронзительный взгляд темных глаз оставляли впечатление, что от этого человека ничего не ускользает. Даненхауэр давно лелеял надежду достичь полюса. Он сказал Делонгу, что «всем сердцем» хочет отправиться в Арктику.

Делонгу он сразу понравился. Даненхауэр был блестящим собеседником и имел хорошее чувство юмора. Он читал много книг по астрономии, магнитным явлениям, физике и истории арктических исследований. Его познания в навигации казались безупречными. Среди прочего он некоторое время служил в Военно-морской обсерватории США в Вашингтоне. И все же было в нем что-то такое, что настораживало Делонга. Однажды в Гавре американский офицер рассказал ему, что ходят слухи, будто у Даненхауэра когда-то были «проблемы с головой», из-за которых его объявили сумасшедшим. Когда Делонг поделился с Беннеттом этим тревожным известием, тот лишь мрачно ответил: «Если что-то и может свести человека с ума, так это арктический холод».

Несмотря на это, Делонг решил нанять Даненхауэра штурманом на период плавания вокруг Южной Америки и сделать это путешествие своего рода испытательным сроком. Делонг полагал, что, если Даненхауэр до сих пор страдает от «расстройства» разума, долгое плавание в Сан-Франциско точно вскроет «все скрытые эффекты его старых проблем».

Беннетт согласился с этим планом. Единственная его прощальная просьба оказалась, как всегда, довольно странной: после отплытия «Жаннетты» из Гавра никому не разрешалось ни на секунду ее покидать до самого прибытия в Сан-Франциско. Хотя плавание могло занять более двухсот дней, никто ни при каких обстоятельствах не имел права сходить на берег, пока «Жаннетта» не минует Золотые Ворота.

Беннетт не объяснил причин столь необычного приказа. Это был один из его капризов – и он, конечно же, ожидал беспрекословного повиновения.

«Жаннетта» должна была отплыть из Гавра 15 июля. Тем утром множество детских подруг Эммы пришло на пристань пожелать ей счастливого пути. С собой они принесли прощальные гостинцы – французские сыры и другие деликатесы. «Они удивились моей смелости», – вспоминала Эмма, попутно замечая, что большинство француженок «слишком любят свою родину, чтобы без колебаний покинуть ее».

На прощание подруги подарили ей несколько цветков в горшках, чтобы таким образом оживить ее каюту. Эмма поставила их вокруг бизань-мачты, которая насквозь пронзала ее каюту, и связала десяток глиняных горшков веревками. Погруженная в зелень, ее каюта превратилась в небольшой островок тропических джунглей.

Первые недели путешествия оказались легкими. Держа курс на юго-запад, «Жаннетта» обогнула Португалию и Марокко, а затем миновала Канарские острова и вышла в открытый Атлантический океан. Погода стояла хорошая, море было спокойно, а ветер так благоприятствовал судну, что Делонгу ни разу не приходилось заводить паровой двигатель. «Когда мы шли под парусом, – вспоминала Эмма, – не было ни тряски, ни шума, лишь по оба борта тихонько плескалась вода». Стюард Сэмюэль, рожденный в Швейцарии, актер с безупречной дикцией, колдуя на камбузе, пел прекрасные арии. Как выяснилось, он целый сезон провел в труппе нью-йоркской Метрополитен-оперы.

Эмме и Джорджу ни разу не выпадало такого долгого периода совместного счастья. Они много читали, выбирая книги из великолепной библиотеки «Жаннетты», где были собраны все опубликованные работы о полярных путешествиях. Многие старые книги пожертвовал сэр Аллен Янг, а Беннетт передал «Жаннетте» всю свою библиотеку арктической литературы. Делонг также собрал впечатляющую коллекцию планов и карт, включая все известные карты мира севернее 65-й параллели. Многие из них были отпечатаны в географическом институте Петермана в Готе.

«Мы с головой ушли в изучение Арктики, – писала Эмма, – и лежащей перед нами великой цели». Даненхауэр часто присоединялся к ним в штурманской рубке, и тогда начиналось живое обсуждение лучшего маршрута через Берингово море, вероятных ветров и арктических течений. Они гадали и что случится, когда они достигнут Земли Врангеля. Погружаясь в эти разговоры, Эмма начала понимать, «как могущественна наука и как всепоглощающе пристрастие к ней».

Порой Джордж поднимал Эмму из кресла, и они рука об руку прогуливались по палубе, разговаривая в соленом тумане. Сильвия резвилась рядом. «Хотя нам с Сильвией предстояла долгая разлука с мужем и отцом, – писала Эмма, – мы не позволяли себе ни слова – даже ни единой мысли – сожаления и упрека».