Огурец

– Поверить не могу, что ты симулировала приступ астмы. – Дав кусает губы, она в восторге от моего хулиганства.

– Дав, но это кошмар. Нужно было оттуда выбираться.

– И тебе не было стыдно?

– Вот об этом я меньше всего думала.

– Не стоило этого делать, Би. Можно сглазить.

– У меня в жизни было столько настоящих приступов, что один фальшивый ничего не изменит.

– Все-таки ты никуда не годишься. – Дав отгрызает обломанный ноготь. – А я сегодня буквально на заднице вползла вверх по лестнице.

– Ты молодец.

– Ура.

Мы с Дав валяемся на моем «трюфельном торте», задрав ноги на подушки и положив на глаза кружочки огурца. Папа соорудил для Дав чесалку – бамбуковую палку с приделанной к концу вилкой, – чтобы она могла чесать ноги.

– А что, обязательно чесать с такой силой? – спрашиваю я.

– Да.

Мы неуклюже поедаем греческий салат, жуем соленые черные оливки и кусочки феты.

– Только не говори маме.

– Чего это не говорить маме? – спрашивает из пустоты мама. И откуда она взялась? Чертовы дурацкие огуречные солнечные очки, это из-за них я ослепла. У меня не было выбора… Я была вынуждена… И опять вру…

– Что на велотренажерах у меня был приступ астмы. – Я сдираю с глаз водянистые кружочки. И стараюсь, чтобы мой голос звучал бесстрастно, чтобы она не почувствовала в нем фальши. Дав на мгновение строит мне гримасу крайнего недовольства. Я отвожу взгляд.

– Да что ты! Биби! Почему же ты не позвонила? – Чувство вины расползается, как толстый слой сливочного сыра.

– Не хотела, чтобы ты волновалась.

– Биби! Это неправильно, тебе нужно быть осторожнее, не перенапрягаться. – Она присаживается на край кровати и массирует мне ступни, нахмурившись от беспокойства.

– Знаю. Это было глупо.

– Сильный приступ?

– Не очень, – снова вру я надтреснутым голосом, чувствуя, как взгляд младшей сестры прожигает во мне дырки. Я стараюсь не встречаться с ней глазами, чтобы не рассмеяться.

– Милая, ты, наверно, напугалась? А люди в зале отнеслись с пониманием?

– Да, с пониманием. Жаль, потому что пришлось раньше уйти с тренировки.

– Ох, дочурка, ты ведь так ее ждала. А как твой новый спортивный бюстгальтер?

– Хм-м… вполне себе спортивный. Немного жмет.

– Ну да, они же очень обтягивают, – сочувственно воркует мама. – Бедняжка.

Дав закатывает глаза, она больше не может.

– Хорошо, что я была дома и смогла помочь ей. Я весь вечер за ней ухаживала. – Дав показывает мне язык. Мама на это ведется.

– Умница. Ведь так страшно, когда у нее приступ. Ты очень хорошая сестра! Как я люблю моих девочек, они всегда заботятся друг о друге.

Так бы и спихнула нашу птичку с насеста.

– Да, мы такие! – поет Дав.

– Я слышала, что велотренажеры – это кошмар, – произносит мама. – Вроде бы самое трудное упражнение.

– У меня ноги отваливаются, – ною я. Дав вонзает ноготь мне в икру.

– У отца где-то есть мазь… Вроде бы ею пользуются, когда занимаются тайским боксом, она успокаивает мышечную боль. Принести?

– Да. Если считать меня спортсменкой, наверное, больно не будет.

Дав пихается.

– Спортсменка. Заткнись уже. Выдержала разминку на одном-единственном занятии. Вряд ли тебя возьмут на Олимпиаду.

– Нет уж, извини, Дав, я и плавала, и занималась на велотренажере, все в один день. Так что вообще-то я триатлистка, или как это там. И кончай прикидываться, будто ухаживала за мной!

Мама возвращается.

– Ну давай, закатывай штанины.

– Она же не на войне была, – хихикает Дав.

– Посмотрела бы я на тебя на моем месте, – огрызаюсь я.

– Ха! Вело! Тренажер! Да легко! – Дав кивает на свою каталку.

– Вообще-то она в чем-то права, – поднимает брови мама.

– Слушай, подруга, это моя комната, и я могу выставить тебя, как только захочу – ползи себе на заднице.

– Не можешь, ты даже ходить не можешь после пяти минут на неподвижном велике! – отбривает Дав.

– Девочки, девочки. – мама закатывает штанины моих леггинсов. Кожу щиплет.

– Ой.

– Ничего, сейчас немного пощиплет.

– Что значит «пощиплет»?

– Поначалу она немного жгучая.

– Вряд ли будет хуже того, что сегодня было.

– Ляг, я вотру.

Пахнет мятой, но не натуральной, отдает больницей и анисовым семечком. Может быть, сарсапариллой. Запах так и бьет прямо в гортань. Ощущение, будто ноги намазаны вазелином. Густой бальзам с горько-сладким запахом вроде бы снимает напряжение, но при этом слегка кусается.

– Ну как? – спрашивает мама.

– Хорошо, – говорю я, хмуря лоб.

– Не печет?

– Нет. Она… – и тут начинается. Будто меня засыпали горячими углями. Будто я до волдырей обгорела на солнце. Будто…

– О-о-о-о-й! Сотри! Сотри! – Я сбрасываю с глаз огурцы и резко сажусь на кровати. Да что же это за день, сплошные мучения!

– Тихо, тихо! – Мама похлопывает меня по коленке.

– Мама, но она же жжется! – Дав покатывается со смеху. – А ты заткнись!

– Ты ведешь себя как младенец!

– Если тебе так нравится, почему бы самой не попробовать?

– Дав раньше все время пользовалась ею после паркура.

Сейчас я просто ненавижу Дав. Она так самодовольно смотрит на меня.

– Сейчас пройдет, потерпи минуту.

Боль в конце концов исчезает, и я снова могу дышать, хотя при этом ощущаю себя отвратительной, горячей, потной, неудачливой свиньей в одеяле, предательские длинные волоски которого прилипают к мази. Я ложусь и позволяю маме втирать дальше, и теперь, когда мои нервы привыкли к колющему жжению настоящего огня, это даже приятно. Я заменяю огуречные пуговки на веках.

– Думаю, ты права. – Мамин голос прорезает тепло бальзама. – Тренажерный зал – это, может быть, слишком для тебя, Биби, с твоей астмой и прочим. Может быть, тебе просто продолжать ходить в бассейн?

Я киваю, мне так жаль себя. Я хватаю кружок огурца.

Снимаю его с века и закидываю в рот. И начинаю им хрустеть, как какая-нибудь богатая дама в шикарном доме, которой делают массаж, а она при этом ест виноград. Я счастлива оттого, что теперь в безопасности: спортзал мне больше не грозит.