Гавайская пицца
Вообще-то я ем любую пиццу. Я не привереда. Конечно, моя любимая – из настоящей дровяной печи. Из свежего теста и натуральной томатной пасты. Мне нравится, когда она покрыта белыми кружками моцареллы, которая в печи темнеет и пузырится, а корочка подгорает, так что на поверхности образуются черные лопающиеся пятнышки. Но Дав любит ужасную готовую пиццу, которая продается навынос в огромных коробках, сыр на ней какого-то оранжевого оттенка, а корочка такая твердая, будто тебе в желудок лупит шаровой таран. Больше всего она любит пиццу по-гавайски. Ту, что вся покрыта высушенными, как пластмасса, колечками ветчины и прозрачными ломтиками консервированного ананаса. Ананас – это понятно, а вот какое отношение к Гавайям имеет ветчина?
Поэтому я радуюсь, увидев эти коробки. Они громоздятся на кухонном столе, а у входной двери стоят двенадцать поношенных кроссовок и видавших виды роликов в наклейках. Значит, это Дав заказала пиццу. Пришли ее дружки по фри-рану и паркуру. Едят пиццу, пьют газировку из банок и смеются. Пытаются прояснить ситуацию. Кучка жилистых, прыщавых, грязных мальчишек с черными обкусанными ногтями и треснувшими экранами мобильников. Они фыркают, смущаются, принимают нелепые позы и не знают, куда девать руки, когда не едят и не пьют.
Они вывозят Дав в сад и по очереди плюхаются к ней на колени, чтобы прокатиться по внутреннему двору. Быть и Небыть с гавканьем носятся вокруг и пытаются облизать жирные пальцы мальчишек. Пацаны царапают на гипсе Дав свои неудобочитаемые каракули. Один из ребят, Флориан, называет себя «Гангстер гетто»; он самый «упакованный» мальчишка, какого я только знаю, – я видела их дом, а его джемпер стоит столько, сколько весь мой гардероб. А кличка, вероятно, хохмы ради.
– Не хочешь пиццы, Биби? – спрашивает мама.
Я качаю головой. Нет, я ничего не хочу. На самом деле в первый раз хочется что-нибудь съесть – наверное, то печенье что-то во мне изменило. Но я же знаю этих мальчишек – они готовы сожрать всю пиццу на свете, пока ее запасы не иссякнут. И не хочу у них на глазах поедать то, что по праву принадлежит им. Не надо мне такого. Некоторые думают, что толстяки никогда не бывают голодны, что их запаса подкожного жира хватает на всю жизнь. Как будто мы можем откусывать от себя по кусочку, как от персика.
Мы смотрим, как Дав хохочет в саду, слышим пронзительный голос. Мальчишки теснятся вокруг нее, будто она королева.
– Они чувствуют ответственность, – говорит мама. – Думают, будто это они во всем виноваты.
– Они не виноваты, – ворчу я, – я ведь знаю, какая Дав упрямая и решительная. Если вздумала прыгнуть, значит, прыгнет.
– Знаю, они ведь это проделывают всей шайкой. Надеюсь, теперь будут осторожнее, занимаясь этим своим паркуром… Это для них предупредительный звонок. Жаль только, что именно моя дочка должна была стать стоп-сигналом. – Мама трет глаза. – Я ведь была уверена, что они просто прыгают с заборов и лазают по деревьям, понимаешь? Думала, что ей гораздо полезнее свободно носиться по улицам с ребятами, чем сидеть в этом чертовом интернете и накачиваться дурацкими сплетнями или переписываться с каким-нибудь маньяком-убийцей. А так, думала я, худшее, что может случиться, – это пара разбитых коленок… я никогда… – Она снова качает головой и хватается за грудь. – Я никогда не разрешила бы ей этого, если бы понимала, что это опасно, что это не просто детские шалости. – Она гладит меня по волосам.
– Хорошо, что у нее такая старшая сестра, как ты. Ты ведь авторитет, знаешь?
Знаю. Мне хочется сказать: «Это я виновата. Это я ей велела быть храброй».
Как я посмела сказать Дав, чтобы она была храброй? Мне самой не хватает храбрости даже на то, чтобы пойти в спортзал.
– Да, кстати… – Мама выводит меня из задумчивости. – Ведь на этой неделе ты получишь результаты экзаменов?
Точно. Я пишу Камилле: «Привет… время есть?»
