Плесень

Домой приходится ехать на автобусе. Бедра жутко стерты. Все равно что тереться щеками о кору дерева, а от пота боль совсем нестерпима, при каждом шаге все ноет и свербит. В автобусе жарко, все будто покрыты липким слоем клея. Но мне наплевать. Я собираюсь на свидание и, ясное дело, рада этому.

Конечно, придя домой, я хочу одного: завернуться в мокрую простыню, сесть у телевизора и есть мороженое. Но маму, похоже, такая повестка дня не устраивает. К тому же дома нашлась только четверть упаковки мороженого, древнего, растаявшего и снова замерзшего в льдышку, или, на выбор, палочка замороженного сока, завалявшаяся, наверное, с начала 2000-х. Входная дверь открыта настежь, оба пса, зевая, бродят по садику перед домом. Дом заполнен удушающим запахом хлорки, мама носится с тряпкой, нацепив найковские шлепанцы Дав и желтые рабочие перчатки.

– Отлично, Биби, надевай перчатки. У нас генеральная уборка.

Дав смотрит на маму со странным выражением лица: судя по тому, что она перемазана с ног до головы, ее уже припрягли к работе. А у меня даже рабочих перчаток нет.

– Вы вдвоем можете вычистить кладовку, там залежи отцовских припасов. Он годами к ним не прикасался.

Я не хочу напоминать ей, что на днях использовала отцовские припасы, готовя пастуший пирог, но, вероятно, именно от этого меня пронесло на весь Южный Лондон и на всю собачью миску, так что я говорю только:

– А вдруг мы выкинем что-нибудь нужное?

– Да хоть бы там был прах его покойной матушки – на помойку. На помойку!

Сурово. Я поднимаю бровь и переглядываюсь с Дав.

По-видимому, папа придет не скоро.

Дав держит открытый мусорный пакет, а я отворяю дверцу чулана. Это встроенный шкаф наподобие сушилки, потолок вровень с моей макушкой, а пахнет здесь специями и пряным мускусом. Шкаф набит ингредиентами, способными превратить банку помидоров в чили, карри или болоньезе. Шкаф, в который отправляется абсолютно все. Шкаф, к которому страшно притронуться, потому что содержимое может обрушиться тебе на ноги и переломать пальцы. Обе собаки уже пострадали от этого шкафа: Быть однажды сожрал целый пакет сахара, и его несколько дней тошнило, а Небыть опрокинул себе на голову банку золотого сиропа.

Хаос царит от пола до потолка. Баночки специй громоздятся поверх бутылок уксуса и масла, жестянки распиханы по всем углам, некоторые стоят вверх ногами и наклонно, вскрытые пакеты чечевицы, риса, муки, миндаля грозят разорваться и раскатить содержимое по полу.

Мы исследуем мир, заключенный в земной шар папиного чулана. Желтая куркума и пекарский порошок, лепестки шафрана, сушеная паприка, ванильная эссенция и табаско, липкий мармит и банановый кетчуп, орегано и соус для рыбы, кокосовое молоко и кайенский перец, бальзамический уксус и пальмовый сахар… Все в двух, а чаще в трех экземплярах: три открытых пакета с кускусом, три банки пасты карри, три бутылки соевого соуса. И всё, почти всё здесь просрочено. Покрыто слоем мохнатой пыли и паутины, в которой застряли тучи мух. Запах перемешанных специй раздражает мне ноздри, я чихаю. Глаза слезятся, тушь течет ручьями. Я обнаруживаю нечто бывшее когда-то банкой сушеных листьев кориандра, теперь слежавшихся в серый окаменевший порошок. Мука отсырела, уксус испарился, соусы перестоялись и стали едкими, ни к чему не пригодными.

Банки с джемом покрылись толстой плесенью, проросшей целыми кустами серебристого меха.

Мне жалко, что все это нужно выбросить, к тому же кое-что здесь действительно отличного качества. Хоть и просрочено. Папа мог бы еще использовать это, но каждый раз, когда я пытаюсь что-нибудь заныкать, мама смотрит так, будто я вонзаю ей нож в сердце.

Все это…

Срок годности… папа еще жил с нами.

Срок годности… мама и папа были счастливы.

И все отправляется в помойку.