Сердечки латте
Я не влюблена в Макса, но, наверное, воображаю, что влюблена.
Этого вполне достаточно.
Макс может часами трепаться с Марселем о кофейных зернах. Я, вероятно, немного влюблена в него, потому что ревную к кофейным зернам. Ревную, когда он говорит о них так, будто они его истинная страсть. Ревную, когда он нежно берет зерна в руки, нюхает их, вдыхает аромат. Флиртует с ними. Хотела бы я, чтобы он говорил с Марселем обо мне, так, будто я – кофейное зерно. О том, какая я чудесная и необыкновенная.
Я плюхаюсь на стул рядом с ними. И рядом с моим соперником – кофе в зернах. На мне рубашка с алфавитным узором. Вся в разноцветных буковках. И розовые леггинсы с завышенной талией. Парни заняты маленьким термометром, который окунают в молочную пенку и наперегонки, рисуют на поверхности разные картинки: листочки, веера, цветочки, птичек, физиономии президентов.
– Научи меня тоже, – прошу я Макса. «Прошу» на самом деле значит «умоляю». Я вроде моей мамы, прилипла к нему как банный лист. Ну ладно. Пора признаться: я влюблена в Макса. Это официальное заявление. Как же мне неловко это писать. И чувствовать. И что вы читаете это в моем дневнике питания. Еда тут, конечно, совершенно ни при чем, но все равно, елки-палки, ка-а-кой чува-а-ак… Слишком хорош. Слишком хорош.
– Как, Блюбель, столько времени здесь работаешь и до сих пор не умеешь готовить кофе?
– Ну тебя, Макс, я хочу научиться рисовать картинки на кофе.
– Латте-арт! – гордо улыбается Марсель. (Пошел вон, Марсель.) – Я умею рисовать сиськи.
Макс цыкает на Марселя. И улыбается мне:
– Сейчас покажу.
Иногда, разговаривая со мной, он смотрит на мои губы. На голове у него свежая стрижка. Я хочу спросить: «Ты постригся, Макс?» – но, боюсь, это несколько преждевременно.
– Рисуй сиськи, если хочешь чаевые побольше! – снова влезает Марсель.
– Кофе от этого не становится вкуснее, – возражает Макс.
– Зато видно, что ты вкладываешь в это душу.
– О, смотри, вот твой шанс! – В кафе как раз входит старушка с похожей на сардельку таксой. – Иди зарабатывать свои чаевые, Марсель!
Макс смеется и ведет меня к кофемашине.
– Смотри, молоко должно быть блестящим, вот таким. Если в чашке эспрессо, молоко должно улечься поверх эспрессо, чтобы кофе пробивался сквозь него. Это дает эффект ряби, видишь? – Я смотрю, как он осторожно обхватывает чашку ладонью, поворачивает, наклоняет под таким углом, что она скользит ему в руку. – Важно наливать с высоты, тогда будет получаться как надо… При этом наклоняешь и покачиваешь молочник, все нужно делать быстро, а потом…
– Сердечко!
Могла ли я быть в большем восторге!
– Ага. Теперь ты.
– Сначала попробую кофе, – говорю я. – Фу! Нет, по-прежнему гадость.
Макс смеется и протягивает мне чистую чашку. Кофемашина булькает. Я делаю то же, что и он, копируя его точные движения.
– Да, все правильно, только не напрягай так руку… – Он нависает надо мной, как будто хочет забрать чашку. Черт бы побрал мои неловкие ручищи.
– Можно? – мягко спрашивает он.
– Конечно, – смущаюсь я: сейчас он выхватит у меня чашку, потому что не может смотреть, как я испаскудила его любимое дело.
Но вместо этого его теплая ладонь внезапно обхватывает мою руку. Я в трясучке. Кофе тоже трясется. Сердце бьется учащенно. Я немного волнуюсь.
Я-то думала, что достаточно жить своей жизнью, ложиться спать, просыпаться, есть, пить, радоваться жизни и ходить на работу, а твое тело само разберется, влюблена ты или нет. Как будто оно все просчитает, пока ты спишь, а утром, в твое личное время, выдаст тебе все результаты. Когда ты одна, а не наедине с подозреваемым, да еще на работе, да еще рисуешь сердечко на поверхности латте. Как я дошла до жизни такой? Ненавижу себя.
– Ты вся трясешься.
– Я волнуюсь.
– Отчего ты волнуешься? – (Потому что ты сделан из карамели и выманиваешь меня из улья. Гы!) – Я сто раз пытался, прежде чем получилось то, что надо. – Он берет меня за руку. Чувствую, кофе проделывает со мной ту же штуку, что вода в «Парке Юрского периода», в сцене с автомобилем, когда появляется Ти-рекс. Предает меня. Просто-таки ввергает в бездну.
