Собачий корм

Мэри, Кейт и Эшли с кряканьем сгрудились вокруг меня. Ох, ну не сейчас. Я совсем без сил. Глаза так и поджариваются на ярком свету. Скворчат, как подгоревшая луковая кожура. Жуть, какое солнце. Мне хочется пить, я могла бы выпить целое озеро.

Мама горда своей изобретательностью, потому что она нашла на улице старую ванну и превратила в самодельный пруд, чтобы утки могли плавать. Они могут плавать только по очереди, но очень довольны. Глупые далматинцы тоже тут как тут. Обнюхивают сад. Метят все подряд, чтобы продемонстрировать свою свободу, пытаются подлизаться, чтобы получить подачку, и подбирают остатки утиного корма.

Сарай полон дерьма. Толстая, перемешанная с пухом и перьями, склизкая солома вся слиплась и стала тяжелой и блестящей от утиных какашек. Я отчаянно работаю вилами. Мне тошно. Мозги пухнут от устойчивого запаха всей этой пакости. Может быть, подобный физический труд приравнивается к посещению спортзала? Именно от таких упражнений бывают разрывы связок, грыжа и прочие прелести. Спина как будто разрывается на части, как полоски слоистого бекона, весь жир отделяется, пока я тут гребу. Ни дать ни взять фермер. Может быть, это мое призвание?

– Привет, Блюбель! – Это наша соседка Фархана из ближайшего дома. Она хорошая. – Прекрасный денек!

– Да! – Я стараюсь улыбнуться пошире.

– Все сегодня вылезли на балконы! – Она тоже улыбается. – Мне нужно полить растения – посмотри на тимьян, он явно знавал лучшие времена! Так жарко!

Я оглядываюсь. Фархана права. Все вылезли на балконы. Поливают цветы. Читают газеты. Здороваются. Мне всегда нравилось, что у нас дома с балконами. Что-то в этом есть средиземноморское, в лондонских таунхаусах редко бывают балконы. И ничего, что видны с них только голуби да летающие повсюду пакеты из-под чипсов. На самом деле это здорово в такой день, как сегодня. Только у нас балкон хуже всех. У других они из красивого металла, покрашенные, с цветами, столиками и стульями для барбекю. А наш больше похож на мостки. Покосившиеся мостки, держащиеся на деревянных балках, так изъеденных древоточцем, что, кажется, рассыплются, едва до них дотронешься. Единственное украшение – птичий помет и окурки, летящие от соседей. Я нагибаю голову и продолжаю грести. В такие моменты мне хочется, чтобы рук у меня было побольше. Одновременно держать открытым мусорный мешок и сгребать туда сырую солому довольно трудно. Собаки с ворчанием бродят вокруг, суют в мешок липкие носы. «Нет, это не вам», – говорю я им, отпихивая их толстые пятнистые бока.

– Ух ты! Как круто! – Это Джеральд, другой сосед. Он писатель и совсем не похож на свою фотографию в книжках, потому что снимался двадцать пять лет назад. Я знаю: делала про него в школе доклад. Он стоит на балконе, будто на сцене, весь такой гордый, самодовольный, выпятив брюхо, как беременный. – Хорошо, что это ты, а не я, – острит он, пристраивая свою кружку на животе.

– Ха! – отзываюсь я, в основном потому, что мозги у меня сейчас непригодны для комментариев.

– Что ж, я думаю, нужно как-то платить за себя, пусть даже собственной матери. Я в твоем возрасте продавал газеты, и приносил уголь, и давал маме деньги на оплату жилья. – Джеральд вытягивает руки, как будто он герой какой-нибудь. Тоже мне повод для выпендрежа: деньги он матери давал! Чудак.

Вот Камилле повезло. Все, что от нее требуется, – сидеть в машине и ждать маму. А больше всех повезло Дав: ей никогда не приходится заниматься подобной чепухой, потому что у нее свои дела. Мне тоже нужно завести хобби или записаться в клуб. Как Дав со своей гимнастикой и паркуром. Да-да, я знаю о существовании спортзала, но это для меня не хобби, а сплошное наказание. В какой бы клуб мне записаться? Жаль, что я вышла из возраста скаутов Брауни. Брауни – это было бы лихо. Я была бы не против, если бы меня сейчас поддерживал отряд славных Брауни. Особенно когда дни тянутся так долго и нескончаемо. Не могу же я только и делать, что работать в кафе. Клуб «Твикс»? Клуб печеных бобов? Клуб чесночных гренок? Клуб брелоков? Хоть что-нибудь, что бы вытащило меня из э…

О боже, только не это. Вдруг у меня внутри будто что-то упало. Мне нужно в туалет по-большому. Немедленно.

Я чувствую, как мои внутренности раздвигаются, будто полярные шапки в Арктике, тают, освобождают место готовой извергнуться горячей лаве. Да что же это, почему? Я вежливо улыбаюсь Джеральду и пытаюсь вести себя как обычно. Кажется, даже что-то бормочу, вроде «Я забыла… э-э….», но не уверена. Я бросаю совок на землю, он падает с хлюпаньем. У уток удивленный вид. Рот у меня полон слюны, я вся трясусь. Собаки бегут за мной. Всем известно, что собаки собираются по двое, как полицейские или мусорные контейнеры, и должны обязательно убедиться, что я мчусь в дом не для того, чтобы убить грабителя или уронить на пол миску жаркого. А просто в туалет.

Пастуший пирог колотится о мои внутренности, как кроссовки в сушилке-центрифуге. Так и знала, что не надо было есть эту старую прокисшую тухлятину.

От жаркого солнца поднимается температура, и все, что у меня внутри, начинает закипать. И таять. Диарея дана мне в наказание. Я отравилась. Сама. Совершила самоубийство. Смерть от пастуха! Я подбегаю к задней двери…

Заперто. Заперто. Я делаю еще одну попытку. Дергаю дверь. Не открывается. Как? КАК?

Зачем они заперли дверь? С какой стати моя дуреха-мама заперла дверь? Не понимаю!

Тем временем я уже не в состоянии сжимать ягодицы. Они как широко открытая дверь магазина распродаж, кричащая: «Распродажа! Все должно уйти!» Пот катится с моего лба. Волосы слиплись, пальцы ног поджимаются сами собой, я вся содрогаюсь. Быть ворчит, Небыть заскучал и уходит. Они разочарованы: ни убийства, ни жаркого. Их далматинские пятна начинают соединяться и сливаться. Я схожу с ума. Мне так нужно в туалет, что я утрачиваю чувство реальности. Такого не может быть. Утки крякают.

Дерьмо, дерьмо. Дерьмо в буквальном смысле слова. Вот-вот вырвется из меня, как из механической мороженицы. Я заталкиваю его назад. И ношусь по двору, как потеющая безголовая курица, между собаками и утками, сорняками-переростками, чертовым прудом из ванны и грязной соломой. Есть ли место в саду, где можно покакать? Как бы не так, не на глазах же у любопытных соседей, наслаждающихся солнышком! И телефон я оставила в доме, так что не могу позвонить маме или Камилле, чтобы немедленно приехали и впустили меня.

Они скоро вернутся. Зоомагазин совсем близко. Пусть мама и делает покупки целую вечность, но у Камиллы наверняка такая же реакция на старый пастуший пирог, и они могут вот-вот вернуться.

Просто надо продержаться. Продержаться. Глубоко дышать. Сосредоточиться. Вспомнить ту тетку, что приходила в школу рассказывать о силе мысли и медитации. Выбросить это из головы. Что она там говорила? Ты на пляже. У моря. Теперь беги, беги туда и… какай!

Уф. Дыши глубже. Они скоро вернутся. Меня трясет. Меня тошнит. Рот полон слюны. Я сплевываю. Заполнившее живот липкое, горячее дерьмо терроризирует меня. Я стараюсь казаться спокойной. Но как будто мокрая сумка с коричневым козьим сыром колотится о мои внутренности. Кишечник, как боксерская груша, по которой колотят. Волынка, полная грязи.

Дальше – хуже.

– Биби! – Это Фархана. – Твоя мама у входной двери. Спрашивает, можешь ли ты впустить ее. У нее нет ключа.

Какого дьявола?

– Извини, что? – Не может такого быть. Я цепенею. Будто в горячке.

– Она оставила ключ от парадной двери на кухонном столе. И попросила сказать тебе, чтобы ты ее впустила.

– Фархана! – кричу я. Голос срывается, мне кажется, что я несу бред, что рот у меня так же ненадежен, как зад. Я больше не в состоянии быть вежливой, никаких политесов. – Это она заперла дверь в сад изнутри! Я заперта в саду, не могу войти в дом!

(P.S.: А моя задница сейчас взорвется!)

– О господи! Что же делать? – Фархана закусывает губу. Черт, да не стой ты там! – Я скажу ей. – Она исчезает внутри, а я корчусь. Быть и Небыть явно радуются. В восторге от представления. Они нагло и умышленно нарушают туалетные правила, чтобы позлить меня. Тебе-то, Быть, не нужно устраивать такой цирк. Какай тут. А мне нужно куда-то пойти. Еще раз подергать дверь, хотя я и знаю, что она заперта. Может, от жары дверь разбухла? Может, у меня руки-крюки?

– Блюбель! – Ох, только Джеральда-писаки тут не хватало. Он свешивает голову с балкона, кружка балансирует в руке. – Твоя мама снаружи, она…

– Знаю, знаю! – огрызаюсь я. Знаю! Заткнись уже.

Мне необходимо избавиться от этого троянского коня – пастушьего пирога. Это же яд, он отравляет. Лучше бы меня тошнило. Это не было бы так неловко. Нагнулась бы за кустом, и меня бы вырвало. Поп-звезды то и дело блюют на сцене. Сейчас-сейчас, если бы я нашла место, чтобы вывернуться наизнанку, может быть все и выйдет в другую дырку. Я едва могу двигаться, иду на заплетающихся ногах. Подпрыгиваю. Крепко сжимаю ягодицы. Даже пукнуть не решаюсь, иначе из меня повалит. Черт… давай, думай… рядом с задней дверью есть тропинка, только маленькая, туда выходит дверь в чулан, где хранится газонокосилка. Я доползаю до чулана, сажусь на корточки и собираюсь какать – но там же дощатый пол. Я не могу так просто взять и сделать это. Что, если кто-нибудь выйдет в неподходящий момент… ну да, моей голой задницы, может быть, и не будет видно, но само извержение дерьма не пройдет незамеченным. Может быть, из меня польет, как шоколадный молочный коктейль из упавшего стакана. Блин, мне требуется емкость.

У собак такой вид, будто они помогают мне искать. Я-то знаю, что ничего подобного. Им наплевать. Да давай, делай! Будь естественной, как животные, как мы! – думают они. Очень соблазнительно. Но я так не могу. Я же собираюсь стать взрослой женщиной. Которой не нужны памперсы. Так я никогда не стану никаким менеджером. Я думаю о самодовольной медсестре из кабинета врача, смеющейся мне в лицо. Об Алисии из «Планеты Кофе», с отвращением цокающей языком. Об одноклассницах. Фу… она такая толстая и противная и ходит под себя. Такие истории быстро не забываются, будьте уверены.

Нет, не могу. Кишечник завывает, готовый приступить к громоподобному извержению дерьма. Почему мне кажется, что оно заполняет все мое тело, проникает в вены?

Мне ужасно жарко. Нужно разбить окно и проникнуть в дом. Я снимаю пижамную куртку и остаюсь в лифчике, когда-то белом, а теперь заляпанном пятнами от чая и выглядящем так, будто его носило привидение викторианской эпохи. Оборачиваю курткой локоть. Сама удивляюсь, как у меня хватило ума сделать это, а не жахнуть в стекло кулаком, как последняя идиотка, каковой я, собственно, и являюсь. Я примериваюсь к окну, уже готовая разбить стекло. Но не могу. Меня трясет. Я чувствую такую слабость от необходимости покакать, что сил совсем не остается. Если я стукну, то одновременно и обкакаюсь. Никакой женской выдержки. Пора уже повзрослеть.

Вот он, решающий момент. Теперь, Биби, ты ответственная взрослая. Ты попала в переделку и должна сама из нее выйти. Пусть это будет отправной точкой, началом пути к твоей новой личности. Я возвращаюсь на облюбованное место, делаю глубокий вдох, снимаю пижамные штаны, и тут я вижу это. Собачья миска. Немедленно испортить ее! Я подтягиваю миску к себе: вот и емкость. Раздается царапанье металла по плитке. Ну и пусть Небыть смотрит на меня с ненавистью – не туда, Биби, только не туда, подумай хорошенько! Ничего переживет. Извини, Небыть.

Подсунув под задницу металлическую плошку, как ненормальная, я опорожняю в нее кишечник – выбора у меня нет. Собаки скулят. Джеральд высовывает голову с балкона, чтобы что-то сказать, но я, сидя на корточках, наставляю на него палец, как одержимый демон, рожающий другого одержимого демона, Одержимого Демона-2, например, и реву:

– Назад, Джеральд! В дом!

Он отшатывается назад, и я продолжаю процесс Великого Облегчения. С закрытыми глазами. Все. Я на седьмом небе. Вся дрожу. В таком восторге, что, кажется, могу летать. Райское блаженство. Я поднимаю зад.

Наконец я вернулась к жизни. Супергерой. Способная на все. Я делаю вдох. Снова наматываю на локоть куртку. Концентрируюсь на стекле, как на мишени, разбиваю окно. Оно разлетается с одного удара. Да я просто ниндзя-воин! Другой рукой я отодвигаю засов. Дзинь. И опять я абсолютный победитель. Войдя, я бегу по дому. Все кажется таким скучным и недостойным меня теперь, когда я – ходячая легенда, способная проникать в запертые дома. И едва подхожу к двери, ключ в замке поворачивается. Входит мама с Камиллой и Дав.

– Дав впустила нас. Я просила Джеральда сказать тебе, он что, не сказал?

Фу. Мимолетный образ Джеральда, который видел, как я какаю! Зрительный контакт. Меня передергивает. Мама продолжает:

– Извини, что захлопнула дверь. Привычка. Как ты попала внутрь?

– Я просто… – Я чувствую бешенство. – Я просто разбила стеклянную дверь.

– Разбила стекло? Биби, мы же были снаружи всего пару минут. Я позвонила Дав, она прибежала и открыла нам. Ты бы могла подождать. – Глупая Дав без единой капли пота на своем глупом идеальном лобике после пробежки по жаре.

– Не могла. У меня… скрутило живот. А у тебя, Камилла?

– Нет, – смеется Камилла, внося в дом охапку соломы.

Вид у нее кокетливый и свежий. Под мышкой пакет с бейглами. Как мы далеки друг от друга в этот момент!

– Почистила загон?

– Типа того, говорю же, у меня прихватило живот. – Я иду за ней в кухню, где она распаковывает покупки.

– Жарко, да? – Она тянется за стаканом, чтобы налить себе воды, закатывает глаза, стакан падает и разбивается. Она выглядывает в сад…

Весь усыпанный окровавленными белыми перьями.

Мэри, Кейт и Эшли… О НЕТ!

Собак поблизости не видно.

– Значит, это нам не понадобится. – Мама бросает на пол сумку с соломой, а я бегу наверх – в душ.