Старый пастуший пирог

– Как, интересно, я достану из сумки ключ, когда у меня все руки в тунце? – Я вглядываюсь в сумку в надежде что-нибудь разглядеть среди царящего там хаоса. Вижу губную помаду, тампон, пакет для собачьих какашек и мандарин, покрытый белыми точками. – Придется будить Дав.

– Буди.

– Дав! – ору я. – Дав! – Поднимаю камешек и бросаю в ее окно. – Дав!

Мы ждем.

В спальне вспыхивает свет, она подходит к окну и смотрит вниз. Без восторга.

– Какого черта?

– Не могу войти.

– А где твой ключ?

– У меня руки в тунце.

– Знать ничего не хочу.

– Ты можешь проделать этот свой трюк, типа спуститься по водосточной трубе и впустить нас?

– А может, просто спуститься по лестнице?

– Можно и так. – Я улыбаюсь. – Она такая умная, – гордо бурчу я Камилле.

Разъяренная Дав открывает дверь. На ней пижамные шорты.

– Мойте руки, – приказывает Дав.

– Ладно, командир. Мы умираем с голоду, – сообщаю я.

– Опять были в дурацком индийском ресторане? – с отвращением спрашивает она. – И вас опять не покормили?

– Ну да, такие скупердяи. Фиг с ними.

– Какая ты хорошенькая, – говорит Камилла моей сестре. – Ножки как хлебные палочки. – Все всегда говорят Дав, какая она хорошенькая.

Дав закатывает глаза.

– Ох, и влетит тебе от мамы. – Она произносит это с удовольствием, стоя над нами, как злобная тюремная надзирательница, и следя, хорошо ли мы отмыли руки от рыбного масла.

– Есть что-нибудь пожрать? – Камилла захлопывает дверцу холодильника, даже не оглядев полки. – Жаль, что у нас нет денег на пиццу.

– А кто у нас работает в индийском ресторане и не получает даже бесплатного карри? Не понимаю. Дуры вы обе. – Дав оставляет нас в покое и отправляется обратно в спальню.

– В буфете хоть шаром покати. – Я надуваю щеки.

– Жаль, что твоя мама не из таких мам.

– Мне тоже.

– Подожди…

И тут я вспоминаю самую лучшую, самую классную вещь на свете. В духовке осталась половина пастушьего пирога.

– Ох, елки зеленые, мы спасены! – Камилла улыбается и уже начинает обдирать сырную корку с верхушки.

– Надеюсь, он нормальный. А то ему, кажется, уже сто лет.

– Конечно, нормальный, это же пастуший пирог. Абсолютно функциональная вещь. Такие со временем становятся только лучше.

– Хм. – Может быть, она и права. – Но он не стоял в холодильнике.

– Ой, брось. Это просто лекарство по сравнению с теми годными только для собак кебабами, которые я обычно ем после работы.

Камилла права. А духовка, по сути, почти холодильник, так что…

И мы вонзаем вилки в пирог. Пюре стало комковатым, почти смерзлось в крахмалистый айсберг и припахивает формой для запекания, но вкус тем не менее сохранился.

– Эй, давай сунем его в микроволновку!

Мы наполняем тарелки и пытаемся втиснуть в печь сразу обе. Они звякают и выпихивают друг друга, неуклюже вертятся, а стеклянный поднос под ними соскакивает.

– Так не разогреешь. Нужно по очереди, чтобы каждой порции достался весь жар.

Камилла лезет пятерней в пакет мюсли «Альпен» и выуживает горсть пепельно-снежных хлопьев. Весь ее подбородок обсыпан крошкой. Мы нетерпеливо по очереди греем свои тарелки, понимаем, что ждать больше не можем, и едим пюре чуть теплым. Камилла добавляет красный соус и в придачу ложку мангового чатни. Я ем без ничего.

– Я безработная. – Камилла подпирает кулаком подбородок.

– Не расстраивайся, что-нибудь да подвернется.

– И почему я не задерживаюсь ни на одной работе?

– Потому что ты неуправляемая, вот почему.

– Что это ты делаешь? – утомленным голосом спрашивает Камилла.

– Записываю.

– Что? Что ты записываешь?

– Я должна записывать в эту дурацкую тетрадь все, что съела.

– Жаль, что случилось то, что случилось, а то бы могла и тунца записать, – с грустью замечает Камилла.

Мы чистим зубы одной щеткой и направляемся в мою комнату. И ложимся спать, свернувшись, как пара скатанных разрозненных носков.

Кажется, спали мы минуты четыре…

– Биби! – Это мама. – Биби, просыпайся!

Солнце так и бьет в окно через занавеску. Лето. Да-а.

– Что? – Глаза у меня склеены паучками туши для ресниц.

– Помоги с утками.

– И на кой тебе эти утки, – ною я. – У них даже не может быть хорошеньких утяток, потому что они мужики. Только крякают и действуют на нервы. Спать хочу.

– Помоги, пожалуйста.

– Мам, я хочу спать.

– Блюбель, если, по-твоему, твой отказ учиться означает, что ты будешь спать до одиннадцати каждый день и не станешь помогать мне по дому, тебе стоит задуматься.

РРРРР! Я хочу возразить, что я на самом деле очень хорошая и послушная, потому что веду строгий дневник, но а) я ведь не соблюдаю диету, и б) она тут же напомнит мне, что я еще не была в спортзале. Ведь таким был уговор, но вы, конечно, об этом уже знаете и сейчас, наверное, думаете: «Ты вообще ничего не делаешь, только жрешь».

– Мам, теоретически сейчас летние каникулы, так что я еще не бросила школу, пока они не закончились. Мне полагается перерыв после экзаменов, а новый учебный год не начался, поэтому ты несправедлива, лишая меня моих прав. – Она, не слушая, направляется к двери. – И вообще, где Дав? – вопрошаю я. – Почему бы ей тебе не помочь?

– Наверное, скачет где-нибудь по крышам.

Я роняю голову на подушку. Ненавижу эту семейку.

Камилла перекатывается на бок. Ее африканские локоны лезут мне в лицо – будто спишь рядом с гигантским микрофоном.

– Давай поможем твоей маме, вставай. Она к нам добра.

Походкой зомби мы плетемся в кухню. Солнце жарит в окно, я вся закипаю, как если бы застряла в брезентовой палатке, а кожа вся ссыхается, будто лицо намазано гелем для волос. Камилла одета в топ от купальника и мальчишечьи шорты, но вряд ли такие стал бы носить какой-нибудь мальчишка. Ее золотистый живот торчит вперед, как у тролля. Так бы и засунула ей в пупок лиловую бусину. Везет ей, она успевает красиво загореть за долю секунды. А на мне пижамные штаны и куртка. Так что вряд ли удастся загореть. Обожаю шляться в пижаме.

– Спасибо, девочки. Мне нужно, чтобы одна из вас пошла со мной в зоомагазин за свежей соломой, потому что там нельзя парковаться и в прошлый раз нам выписали штраф, а другая пусть приберется в сарае для уток.

– Ох, мама! – вою я, потому что знаю, кому придется прибираться в засранном сарае.

Камилла смеется, прячет волосы под оранжевую шапчонку, сует ноги в шлепанцы и вместе с мамой идет к выходу.

– Совок вон там.

– Вот спасибо, – с сарказмом пищу я.

– И не забудь, что собак нельзя оставлять наедине с утками.

– Да-да!

– Радуйся солнышку, – дразнится она, прекрасно зная, что я в бешенстве.