– Она догадалась, я уверен.

– Да откуда? Ты же ей ничего практически не сказал. Наоборот, заявил, что подозреваешь Тараса. Она-то знает, что он непричастен к убийствам, и думает, что его отпустят. Помурыжат пару-тройку дней и отпустят.

– Нет, она догадалась. Я практически открытым текстом сказал, что расследование ее тоже коснется.

Разговор происходил перед кабинетом генерала Орлова. Гуров стоял, прислонившись к стене, и с понурым видом изучал собственные ботинки. Крячко бегал вокруг него, не в силах устоять на месте, и пытался подбодрить. Но им обоим было понятно: дело они провалили. Так облажаться могли новички, желторотые оперишки, только-только вышедшие из-за парты, но не они, матерые опера, которым поручали самые трудные дела. Как это случилось, ни тот ни другой не могли объяснить. Может, на Гурова так подействовал вид немолодой женщины в инвалидном кресле, которой по жизни довелось хлебнуть лиха. А может, стечение обстоятельств не позволило отработать информацию до конца. Впрочем, задним умом все крепки. Люди вообще склонны к запоздалым суждениям.

Из приемной генерала выглянула секретарша Верочка. Она старалась не смотреть в глаза полковникам, и это задело Крячко даже больше, чем то, что предстояло выслушать от генерала. Тихим голосом, каким говорят в приемной врача, Верочка объявила, что генерал ждет, и тут же скрылась за дверью. Ей наверняка тоже «досталось на орехи». Такова уж работа секретарши. Она всегда под рукой и первой принимает на себя гнев начальства. Войдя в приемную, Гуров похлопал Верочку по влажной от слез ладони.

– Не переживай, красавица, мы все исправим, – пообещал он.

Верочка подняла на полковника заплаканные глаза. Из уст Гурова слово «красавица» звучало странно. Если бы это сказал Стас Крячко, она бы и внимания не обратила, но Гуров…

– Обо мне не беспокойтесь, – прошептала Верочка. – Главное, не перечьте ему.

– Обещаю, – кивнул Лев и скрылся в кабинете начальника.

Генерал Орлов мерил кабинет аршинными шагами и буквально метал громы и молнии. Ноздри его раздувались, точно меха у доменной печи, глаза метали искры, волосы на руках встали дыбом. Пожалуй, таким разъяренным Гуров видел своего друга и начальника впервые. Впрочем, и повод к подобному гневу появился в первый раз за долгую карьеру Гурова.

– Как??? Как, скажите мне, головешки безмозглые, вы могли пропустить такой вопиющий факт? По какой причине не выяснили всех обстоятельств жизни Анны Шляхтиной?

Гуров и Крячко предусмотрительно молчали, склонив головы, чтобы ненароком не встретиться взглядом с генералом. Тот продолжал носиться по кабинету и кричать что есть мочи:

– Пропустить такой очевидный факт! Это же уму непостижимо! Предположить, что женщина, сидящая в инвалидной коляске, потеряла ноги, и не удосужиться свериться с амбулаторной картой. А ребенок? Неужели ни один из вас не додумался получить выписку из больницы, где фиксируют факт смерти плода или его рождение? Хорошо еще, хоть брат ее не воскрес. Вот бы был номер! За Галиной Кнак, неизвестной дамочкой, знакомой по переписке, чуть в Архангельск не помчались, а у себя под носом такое пропустили!

Внезапно Орлов остановился на полном ходу и схватился за грудь. Лицо его при этом скривилось, как от сильной боли. Гуров подскочил к генералу, подхватил его под локоть. Тот раздраженно стряхнул руку, в сердцах замахнулся, но вовремя остановил кулак и посеревшими от боли губами прошептал:

– Не трогай меня! Без твоих прикосновений тошно.

– Успокойся, Петя, ты себя до инфаркта доведешь, – негромко, так, чтобы в приемной не было слышно, проговорил Лев. – Смотри, как посерел. Стас, налей воды.

Крячко метнулся к графину с водой, наполнил стакан и поднес к губам генерала.

– И правда, Петр Николаевич, не стоит запал на нас тратить, – миролюбивым тоном заговорил он. – Мы с Гуровым и сами все понимаем. Подвели мы и тебя, и себя.

– Подвели? Нет, Стас, вы не подвели. Вы опозорили, – без недавнего пыла произнес Орлов. – Подай стул, я сяду.

– Может, в креслице? – засуетился Крячко. – Ты бы таблеточку выпил, Петя, не хотелось бы, чтобы и твоя смерть на душу камнем легла.

– Вот спасибо, друг! Умеешь ты утешить человека, – прокряхтел Орлов и вдруг расхохотался. Громко, от души.

Гуров и Крячко облегченно выдохнули. Гнева генерала они опасались, но еще больше боялись за его здоровье. Орлов был для них не просто начальником, но и давним другом. Дружба их была проверена и перепроверена годами, потому вид хватающегося за сердце генерала заставил их поволноваться куда сильнее, чем разнос по всей форме.

– Вот так-то лучше, – улыбнулся Крячко. – Так куда лучше.

– Конечно лучше. Избавили себя от оскорблений. Заметьте, заслуженных оскорблений, – проворчал Орлов.

– Это успеется, Петя, сейчас надо положение исправлять. – Гуров помог Орлову отыскать в карманах пиджака таблетки. – Ты вот лекарство должен выпить, а мы со Стасом должны к Шляхтиной ехать. Если повезет, застанем ее дома.

– А если нет?

– А если нет, объявим в розыск. Разошлем ее фото по всем вокзалам и точкам пригородных сообщений. Оповестим патрульных в городе. Передадим информацию на контрольно-пропускные пункты по всем выездам из города. Никуда она от нас не денется, Петя, это я тебе гарантирую.

– С чего вдруг такая уверенность? – с язвинкой в голосе спросил Орлов.

– С того, товарищ генерал, что на сегодняшний день лимит глупостей я исчерпал, – то ли в шутку, то ли всерьез ответил Лев. – Анна Шляхтина одна из города не уедет, непременно возьмет с собой дочь. Девочка не ходячая. Легко ли остаться незамеченной женщине с ребенком-инвалидом? Как ни прискорбно, но на колясочников все внимание обращают.

– Тут ты прав, – вынужден был согласиться Орлов. – Ладно, головомойка откладывается на неопределенное время. Идите ловите преступницу.

– Может, Верочку позвать? – предложил Крячко. – Пусть с тобой побудет, пока сердце не отпустит.

– Отпустило уже, – отмахнулся Орлов.

– Он не хочет ее звать, потому что обидел, – вглядевшись в лицо генерала, заявил Гуров. – Накричал на девчонку, а теперь стыдится.

– Ни на кого я не кричал, – возразил Орлов, но прозвучала фраза вяло и неправдоподобно. – Так, пошумел чуток. Не на нее же гнев направлен был.

– Тогда с чего у нее глаза на мокром месте? – не унимался Лев. – Обидел девчонку, точно говорю.

– Ну, позови, – отступил Орлов. – Видишь, не одному тебе есть что исправлять.

– Вижу, Петя, вижу, – заулыбался Лев.

– Злорадствуешь? Ты страшный человек, Гуров, – пошутил генерал. – Поди прочь, страшный человек! С твоими косяками мы позже разберемся.

Гуров первым вышел из кабинета. Подойдя к Верочке, он едва слышно, одними губами, прошептал:

– Проси прибавки и отпуск летом. Он сейчас в самом подходящем расположении духа.

– Шутите? – удивленно округлила глаза Верочка.

– И не думал. Хоть какая-то компенсация за пролитые слезы.

– Вы ему сказали? Зачем вы это сделали?!

– Затем, госпожа Верочка, что каждый человек должен платить за свои ошибки, – строго провозгласил Гуров и, не удержавшись, рассмеялся. – Да не пугайся ты так, все утряслось. А прибавку все же попроси, чем черт не шутит?

– Идите, куда шли, товарищ полковник, – не слишком вежливо проговорила Верочка. – Со своим начальником я как-нибудь сама разберусь.

– Вот в этом я не сомневаюсь, – серьезно произнес Лев и вышел в коридор.

Как Гуров и предполагал, дом Анны Шляхтиной встретил их темнотой и пустотой. Анна и дверь входную не заперла, так торопилась из города убраться. Им и по соседям идти не пришлось – две узкие колеи от колес инвалидной коляски дошли до калитки и там обрывались.

– Такси вызвала, – догадался Крячко. – Какую фору мы ей предоставили?

– Давай посчитаем. Приехали мы к ней около часа дня, сейчас почти девять, значит, на все про все у нее было часов восемь. Вещи собрать – при желании за час управишься. Такси вызвать и до вокзала доехать – еще часа два. Это если по максимуму считать. Какой вокзал к нам ближе всего?

– Зачем ей на вокзале светиться? Мы почти на границе района Южное Чертаново. Тут до МКАДа рукой подать. Раз уж вызвала такси, то поедет на нем как можно дальше из города, – высказал свою теорию Стас. – Хоть по Симферопольскому шоссе, хоть по Варшавскому.

– Неверно мыслишь, – возразил Гуров. – Дама в бега собралась. Много ли у нее налички? Да и на карте вряд ли больше десяти тысяч наберется. Шляхтина нигде не работала, жила на пенсию дочери, откуда взяться сбережениям? А такси стоит недешево, особенно если за город ехать.

– Когда проверить успел? – удивился Стас.

– Сразу, как только понял, что облажался. Спасибо ребятам из отдела, помогли.

– Тогда с таксопарком связаться нужно, – предложил Крячко. – Пусть найдут водителя, который пассажиров с этого адреса забирал.

– Вот это светлая мысль, – поддержал напарника Гуров. – Займись этим, а я с ребятами из отдела свяжусь, пусть запускают информацию по беглянке.

– Ты и это подготовить успел? Ну и ловкий же ты парень, Лева. Странно, что Шляхтиной так легко удалось тебя вокруг пальца обвести.

– Не дави на больное, – поморщился тот. – Займись лучше таксистом.

Пока Крячко выяснял, кто обслуживал адрес Шляхтиной, Гуров связался с дежурным и отдал распоряжение рассылать подготовленное сообщение с приметами Шляхтиной по всем выездам из города, вокзалам и автовокзалам, а заодно передать информацию дальше по области, чтобы на каждом пригородном сообщении и на путях дальнего следования особо обращали внимание на документы пассажиров с детьми, имеющими ограниченные возможности по здоровью. Дежурный записал сообщение и обещал отрапортовать о выполнении.

Крячко все еще ждал ответа от оператора. Транспортных компаний, предоставляющих услуги пассажирских перевозок, в Москве насчитывалось порядка пяти десятков, но лишь немногие брались за перевозку детей, да еще и в инвалидном кресле. Об этом ему сообщил первый же оператор, которому он дозвонился. И любезно предоставил телефон единой службы, которая могла помочь в решении «проблемы» Крячко. Теперь он ждал ответа от оператора той службы, что занимается подобными перевозками.

Ответ был получен спустя двадцать минут. Машину по адресу Шляхтиной подали к четырем часам после полудня, так заявила девушка, оформлявшая заказ. Крячко потребовал номер машины и номер телефона водителя, на что оператор ответила отказом и вежливо добавила, что подобную информацию она разглашать не вправе. Стас побушевал немного, и девушка предоставила ему номер телефона администратора. Тот оказался намного сговорчивее, лишь только услышал грозные слова о препятствии расследованию и вытекающей из этого ответственности. Буквально через две минуты ему позвонила все та же девушка-оператор и выдала всю необходимую информацию, вплоть до точного маршрута такси. Крячко выслушал сообщение, записал номер сотового телефона таксиста и озадаченно потер подбородок.

– Что не так? – спросил Гуров.

– Дама-то наша из города не выезжала.

– Как не выезжала?

– А так. Отсюда она поехала в Черемушки, пробыла там минут десять, затем поехала в Капотню. Там она расплатилась.

– Где именно высадил, узнал?

– У Дворца культуры, – обескураженно сообщил Крячко. – Таков заказ был изначально. Сперва Черемушки, улица Профсоюзная, «Корчма Тараса Бульбы», стоянка десять минут, затем Капотня, Дворец культуры.

– Звони водителю, – поторопил Лев. – Не тормози, Стас, время дорого. Если она еще в городе, это упростит поиски.

– Капотня, Лева, тебе это ничего не напоминает?

– Брат Тараса живет в Капотне, – нетерпеливо проговорил Гуров. – Я об этом помню. У брата ее нет, она же не законченная идиотка, должна понимать, что там мы ее в первую очередь искать станем. Звони таксисту.

– Почему мы должны ее там искать? – упорствовал Крячко. – Брат с ней даже не знаком.

– Да потому, что Тарас наверняка оставил ей адрес брата, – объяснил Лев. – Хотя бы на случай, если с ним что-то случится. Вот с ним и случилась беда. Анна ездила в Капотню, предупредить брата. Только там она не останется, не тот случай. Будешь ты звонить таксисту или нет?

– А таксист-то нам чем поможет? – начал Крячко, и этого Гуров уже не выдержал.

– Черт, Стас, дай сюда телефон! – Он вырвал из рук Крячко лист бумаги, на котором тот нацарапал номер телефона таксиста, и быстро набрал нужные цифры.

Таксист ответил после первого гудка. Услышав, кто и по какому вопросу его беспокоит, он сначала растерялся, но потом толково и внятно обрисовал ситуацию. Анна с ребенком доехала до улицы Профсоюзной, как и было указано в заказе. Попросила разрешения оставить дочь в машине, мол, неудобно с коляской по этажам ходить, а подниматься придется аж на пятый этаж. Таксист пошел навстречу. Вообще-то по правилам это запрещается. Мало ли что у дамочки в голове? Оставит ребенка в машине, а сама в бега подастся, а ему, таксисту, потом по милициям таскайся. Но на этот раз он почему-то уступил. Анны не было ровно десять минут, и, по словам таксиста, ходила она не в корчму, а в банк, расположенный на этой же улице, только тремя домами дальше. Прошла дворами, вроде как для конспирации, только таксист все равно ее возле банка заметил. Пассажирке ничего не сказал, не его это дело. Дальше повез в Капотню. Там пассажирка заявила, что перепутала пункт назначения, отвезти ее нужно не ко Дворцу, а на первый Капотнинский проезд. И пообещала уплатить неустойку. Таксист упираться не стал, все равно уже почти на месте. Подъехали к крайнему дому, пассажирка снова дочь в машине оставила, сказала, что обратно поедет. Зашла в дом и через минуту снова вышла. Расплатилась с таксистом ровно по счетчику и попросила отвезти к ближайшей платформе пригородного сообщения. Поеду, говорит, к родственникам, пусть дочка свежим воздухом подышит. Таксист ее в Люберцы и отвез. Ссадил возле станции, получил плату за дополнительный извоз и уехал, а уж воспользовалась ли пассажирка услугами пригородного транспорта – это ему неизвестно.

Закончив разговор с таксистом, Гуров сел в машину и велел Крячко связаться с дежурным, выяснить, не поступало ли с Люберецкой станции известий о беглянке. Если нет, пусть свяжется с ними лично и прояснит ситуацию. Сам же завел двигатель и помчался к Кольцевой. Не успели добраться до МКАДа, от дежурного пришел ответ: Анну приняли на выходе из элекропоезда в одном из городков в пригороде Москвы и везут на Петровку. Гуров с шумом выпустил воздух из легких, он и не заметил, что от волнения задерживал дыхание. Погоня закончилась, можно было расслабиться.

– Победа? – взглянув на друга, спросил Стас.

– Можно и так сказать, – ответил Гуров. – Если разрушенную жизнь несчастной женщины и ее больного ребенка можно назвать победой.

– Брось, Лева, на всех не угодишь. Каждый сам выбирает свою судьбу.

– Возможно, ты и прав, – не стал спорить Лев. – Ты особо не расслабляйся, поспать нам сегодня вряд ли удастся.

Крячко и не надеялся, что на этом трудовой день закончится. Впереди ждал тяжелый разговор с Анной Шляхтиной, совершившей двойное убийство ради мести.

В Управление машина Гурова подъехала почти одновременно с «воронком», доставившим Шляхтину. Ее дочь, как и требовали обстоятельства, отправили в соответствующее учреждение, так что на Петровку она прибыла одна. Гуров наблюдал, как та спускается по ступеням арестантского фургона, и вспоминал слова, произнесенные женщиной при первой встрече. Сколько злобы и отчаяния звучало в тех словах! Злоба на то, какие суммы государство тратит на содержание заключенных и какие крохи перепадают инвалидам. «Вот ты и добилась своего, – невесело подумал он. – Теперь твое содержание будет обходиться стране в три раза дороже. Только вряд ли ты станешь от этого счастливее».

Анну провели сразу в кабинет Гурова. На ее руках звякнули наручники, когда она с трудом опустилась на предложенный стул. Крячко, по обыкновению, устроился на подоконнике, Гуров расположился за столом. Он никак не мог заставить себя начать разговор. Все смотрел на проклятые наручники на худых запястьях женщины и не знал, с чего начать. В конце концов помогла ему сама Анна.

– Не играй в молчанку, полковник, – невесело улыбнувшись, проговорила она. – Все равно конец один.

– Все могло быть иначе, – покачал головой Лев. – Не стоило ворошить прошлое.

– Это уж мое дело, что ворошить, а что в покое оставить. – Анна потерла запястья. – Дали бы попить женщине, вон у вас воды сколько, полный графин.

Гуров подал знак Крячко. Тот соскочил с подоконника, налил воду в стакан и протянул Анне. Та неловко подхватила его и залпом осушила до дна. Приняв стакан, Стас вернулся к окну.

– Итак, с чего начнем? – сделав над собой усилие, спросил Гуров.

– Вы власть, вам виднее. – Голос Анны стал безучастным, как тогда, во дворе ее дома.

– Не нужно так, – мягко укорил Лев. – Вы женщина неглупая, должны понимать, что сейчас у вас есть шанс признаться во всем. Уверен, суд это учтет.

– Ваш суд много чего учитывает, – усмехнулась Анна. – Не судьи, а счетоводы.

– Выходит, сотрудничать вы отказываетесь? – вклинился Крячко. – Что ж, у нас достаточно доказательств, чтобы не нуждаться в вашем признании. Полковник Гуров у нас гуманист, пытается облегчить ваше положение. Я же не настолько либерален, к тому же вы заставили нас побегать, а я этого ой как не люблю. Не хотите говорить, дело ваше. Лев, оформляй ее в изолятор и по домам.

– Погоди, Стас, дай человеку осознать, что происходит. – Гуров бросил на Крячко сердитый взгляд. – Можешь пока бумаги заполнить, с утра сдать велели.

Крячко понял, что его друг и напарник будет сидеть напротив Анны до тех пор, пока та добровольно не признается в совершенных преступлениях, и, обреченно вздохнув, сел за стол и застучал по клавишам. Анна на него даже не взглянула, все это время она не отводила глаз от лица Гурова. Что она хотела на нем прочесть, Лев не знал, но взгляд ее несколько смущал.

– Анна, мой коллега говорит чистую правду. С доказательной базой у нас все в порядке, но все же мне хотелось бы, чтобы вы могли воспользоваться правом чистосердечного признания, – стараясь, чтобы голос звучал беспристрастно, произнес он. – Я даже готов вам помочь в этом. Рассказ могу начать я, а вы дополните, если я что-то пропущу. Договорились?

– Не трудитесь, товарищ полковник, – криво усмехнулась Анна. – Я верю, что вы хороший человек, и даже допускаю, что пытаетесь мне помочь. Только все это напрасно. Дело передадут в суд, а там у них свой расклад. Уж я-то знаю.

– И снова вы не правы, – возразил Гуров. – Вас будут судить на основании фактов и улик, которые собрали мы с полковником Крячко. Обвиняя суд в предвзятости, тем самым вы обвиняете и нас, а мы с полковником совершенно непредвзяты. Опираться на факты – наша обязанность. Ведь могли мы повесить оба убийства на вашего друга, Тараса Овчаренко. Он все еще сидит в изоляторе, его никто не отпускал. Уверен, он с радостью возьмет вашу вину на себя. Будет с пеной у рта доказывать, что собственноручно вытолкнул Олега Плотарева из поезда, а несколькими неделями позже забил до смерти Владимира Захарченко. Однако мы этого не сделали. И не сделаем, потому что факты говорят о другом. Не он виновен в смерти этих двоих, а вы, Анна.

– И какие же факты говорят об этом? – не удержалась она от вопроса.

– Таких фактов немало, – уклончиво ответил Гуров. – Да вы и сами это знаете не хуже меня.

– Вода, – произнесла Анна.

– Что такое? Снова пить хотите? – отрываясь от бумаг, поднял голову Стас.

– Занимайтесь своим делом, – невежливо оборвала его Анна.

– Вы о том, что мои слова кажутся вам голословными, – догадался Лев. – Что ж, я попытаюсь вас разубедить. Начну с самого очевидного. На тыльной стороне дверцы холодильника в доме, где убили Владимира Захарченко, обнаружены отпечатки пальцев. Женских пальцев. Уверен, после того как их сличат с вашими, будет доказан факт вашего присутствия в доме.

Анна напряглась, но не проронила ни звука. Гуров снова тяжело вздохнул и продолжил:

– Владимир Захарченко приходил к вам домой. Гости у вас бывают нечасто, а напротив живет весьма любопытный старик. Завтра с утра к нему отправят оперативного сотрудника, и тот по фото опознает Захарченко. Это послужит доказательством вашего знакомства. Недавнего знакомства.

– Если ко мне кто и приходил, это не означает, что я его убила. Вы ведь до сих пор живы, – невесело пошутила Анна.

– Я еще жив, как вы точно подметили, а вот Владимир Захарченко мертв, – не принял шутку Гуров. – Вы его убили, Анна. Зачем? Почему его? Плотарева понятно, он за свои преступления не расплатился. Но Захарченко-то отсидел весь срок, даже амнистия и условно-досрочное его стороной обошли.

– И вы считаете, что этим он расплатился сполна? – Анна прищурила глаза, будто свет досаждал ей. – А вот я так не считаю. Нет такого наказания, которого стало бы достаточно для этих подонков.

– Я могу считать это признанием?

– Мне не в чем признаваться, – упрямо проговорила Анна.

– Жаль. Мне кажется, вы не осознаете серьезности своего положения. – Гурова начинал раздражать этот разговор. – Неужели вы не видите, что заняли место своих обидчиков? Вы больше не жертва, Анна. Вы – преступница, убийца, и к вам суд может оказаться весьма суров.

– А вы меня не стращайте! – вспыхнула Анна. – Пуганая. Ваше дело – факты и улики собирать, а в душу ко мне лезть вас никто не назначал.

Гуров выдержал паузу, пытаясь подавить раздражение. На столе зазвонил внутренний телефон. Он снял трубку, молча выслушал звонившего и медленно опустил трубку на рычаг. Выражение его лица Анне не понравилось.

– Что это? – пытаясь скрыть смятение, спросила она.

– Это? Это последний гвоздь в крышку вашего гроба, Анна, – произнес Лев. – Нашли проводника, который дал вам возможность без билета попасть на поезд, в котором ехал Плотарев. Вам конец, Анна, это вы понимаете?

Женщина побелела. Наконец слова Гурова дошли до ее сознания. Пару секунд она молчала, а потом яростно бросилась в атаку:

– А вы бы на моем месте как поступили? Да, это я убила Плотарева! И снова убила бы, будь такая возможность. Я убивала бы его раз за разом, и этого все равно было бы недостаточно. Подонок должен гореть в аду! В аду гореть! Я ведь не собиралась делать ничего подобного, даже в мыслях не держала. Жила себе потихоньку, сводила концы с концами. Человека встретила. Хорошего человека. А тут накануне Нового года встретила его на ярмарке. Знаете, в Москве перед праздниками такие организовывают. Прямо на улице. С музыкой, с напитками горячительными, с плясками и Дедом Морозом. Я ходила туда, чтобы выбрать подарок дочери. Ее я на такие мероприятия не беру, слишком сильно она после этого расстраивается. Она ведь ни побегать, ни поплясать не может. И это в неполных семь лет! А тут он, Плотарев ваш, весь такой холеный, одет с иголочки. Пакетами нагрузился, что твой верблюд. А из пакетов ананасы торчат, мишура, мандарины. И шампанское. Не какая-то там дешевка, уж я-то знаю. А под мышкой – елка небольшая, но живая, пахучая. И тут меня точно током ударило: как так вышло, что ты, Анна, копейки кроишь, чтобы своему ребенку-инвалиду лишний раз яблоко из тех, что подешевле, купить, а этот подонок жирует, праздники устраивает, шампанское попивает. Как такое возможно? Где справедливость?

– Как вы его узнали? – осторожно задал вопрос Гуров. – Ведь вы и видели его всего несколько секунд.

– Мне следователь фото показывал, когда опознать этого подонка потребовалось. Я опознала. Эту рожу я до самой смерти не забуду, – ответила Анна. – Помню, точно вчера это было. Как выскочил он из машины, глазищи ошалелые, по сторонам рыщут. Дружок его, Захарченко, тоже из машины вывалился. Кричит ему: Олег, «Скорую» вызывай. А тот ноги в руки и бежать. И на друга не оглянулся. Захарченко тогда пытался что-то сделать. Трубку из кармана вытащил, да с пьяных глаз на кнопки никак попасть не мог. А тут полиция подоспела. Скрутили его, ему уж не до «Скорой» стало. А Олег ваш – подонок. Самый настоящий подонок.

– Что было дальше? – спросил Гуров.

– Дальше? Это после того, как я Плотарева на рынке встретила? А ничего не было. Вернулась я домой, а сама все про этого подонка думаю, да про его подарочки дорогие, по пакетам распиханные. Ночь не спала, все о нем думала. А под утро и решила: не бывать тому, чтобы этот ублюдок продолжал небо коптить. В обед Настю спать уложила, сама к дому сестры его поехала. Я ведь все про них знала. И где Плотаревы живут, и где Захарченко. Следователь, который дело их вел, от меня особо не скрывался, а на память я никогда не жаловалась. Пришла к дому Плотарева, просидела там больше часа, но дождалась. Видела, как он домой вернулся. Ну и я домой поехала. Там план и составила. Я как рассудила: рано или поздно, он все равно домой поедет, вот я его в поезде и подкараулю. Что он в Сортавалу из Москвы укатил, мне тоже следователь рассказывал. Посмотрела расписание поездов, план наметила. Буду, думаю, каждый поезд провожать, пока не повезет. Пока на вокзале ошивалась, про Мирона узнала. Вот, думаю, Анна, твой шанс. А четвертого он прикатил. На такси, с комфортом. В вагон зашел, я дождалась, пока последнюю дверь закроют, и к Мирону. Пусти, мол, очень надо. Он сначала отправил меня куда подальше. Следующим поедешь, говорит. А я ему денег в руку сунула, раза в три больше, чем билет стоит. И снова свое: надо очень. Он и пустил. Велел в его купе сидеть и носа наружу не высовывать, пока он мне местечко пустое не найдет. Я и не высовывалась. Потом он вернулся, велел в третье купе перейти, там, говорит, до самой Твери пусто будет, а дальше что-нибудь придумаем. Я поблагодарила, и в пустое купе ушла. Сама думаю: вот как складно все устроилось. А на месте не сидится, я ведь далеко от Москвы уехать не могла, как дочку оставишь. И место, где казнь совершить задумала, заранее присмотрела. Сейчас все просто. Открыл Интернет, вот тебе и карта, и маршрут следования поезда, и где какие стоянки. Все расписано.

Анна замолчала, задохнувшись на полуслове. Крячко поднялся, наполнил стакан и снова протянул ей. Та приняла воду с благодарностью. Выпила и, уже не спеша, продолжила:

– Выманить Плотарева в тамбур оказалось легко. Он то ли в подпитии легком был, то ли по женскому телу соскучился. Только клюнул он на меня. В тамбур вышли, он обниматься полез. Меня аж передернуло всю, так мерзко стало. А до места мы еще не доехали. Я сама себя уговариваю: потерпи, Аннушка, за все подонок расплатится. Ну и терпела. До главного, Бог миловал, не дошло, за окном мост показался. Я вроде как обронила что и говорю ему: поищи, куда упало. Он наклонился, тут я ему гирькой по голове и тюкнула. Он отключился. А поезд вдруг ход набрал. Я ключ от вагонной двери из кармана достала, с дверью кое-как справилась и подонка из вагона вытолкнула. Он даже не пикнул. А сама не выпрыгнула. Испугалась я, понимаете? Нет, не прыгать испугалась, а того, что наделала. Ноги у меня подкосились. Я на пол в тамбуре сползла, сижу и трясусь. Потом очухалась, видно, страх сил придал. Дверь снова на ключ закрыла и стою возле нее, соображаю, что дальше делать? Потом заметила, что поезд ход сбавляет, станция какая-то впереди. Я снова ключом воспользовалась, дверь открыла, зажмурилась и прыгнула.

– Почему до станции не доехали? Проще ведь было бы, – поинтересовался Гуров.

– Да потому что до самой Твери стоянок у этого поезда нет. Проходящие станции на низком ходу проходит, а останавливаться – не останавливается, – объяснила Анна. – И не могла я до Твери ехать. Мне вдруг до коликов в животе приспичило на тело подонка взглянуть. Я должна была убедиться, что он сдох, понимаете?

– И вы пошли обратно? – догадался Лев.

– Пошла. Прямо по рельсам и пошла, чтобы с дороги не сбиться. До моста доковыляла, благо поезд меня недалеко увез. Там ботинки Плотарева нашла. В них ступни. Я тот отрезок времени плохо помню, голова-то моя ничего не соображала. Ботинки я в сумку сложила, а тела нигде не видно. Я испугалась, что его подобрал кто-то. Вдруг, думаю, выживет, тогда мне конец. Пошла по следам кровяным. Под мостом его увидела. Насыпь там высокая, я еле спустилась. Гляжу, а он жив еще. Вот, думаю, как сердце почувствовало. Подхватила его под мышки и поволокла подальше от моста. Он стонал, то ли от боли, то ли от холода. Мороз в тот день лютовал. Ну, отволокла его метров на пятьсот, под дерево положила, сама рядом села, отдышаться не могу. А он глаза вдруг открыл и ясно так говорит: за что ты меня убила? А за то, говорю, за что ты брата моего угробил, дочь мою инвалидом сделал. Когда, говорит? Не помнил. Он про меня и про брата моего даже не помнил! Я напомнила, не сомневайтесь. И сидела возле него, пока он последний вздох не сделал. Только после этого снежком его присыпала и обратно пошла. Долго шла, все не решалась машину остановить. Боялась, что водитель по моему лицу догадается, что я человека убила. Смешно! Сама чуть не замерзла. Но до дома я добралась. Видно, там, наверху, меня бережет кто-то.

– Ступни зачем с собой забрали? – поинтересовался Гуров.

– Забыла я про них. – Губы Анны тронула легкая улыбка. – Глупо, правда? Только к вечеру про них вспомнила. Хорошо еще, дочь в сумку не залезла. Вот потеха была бы! В доме их оставить я не могла. Сложила в коробку, а ближе к ночи поехала в центр. Ходила вокруг домов, все выбирала, где эту коробочку спрятать. Потом дверь подвальную увидела. Открытую. Зашла туда, в арочку коробку поставила и бегом к метро. На последний поезд едва успела. Вернулась домой с мыслями, что все уже позади. И знаете что, говорят, после того как человека убьешь, он к тебе во сне приходит. А ко мне не приходил. Ни разочка. Я вот думаю, может, это оттого, что и не человек он вовсе? Подонок и есть подонок.

– А Захарченко за что убили?

– Захарченко? Так он сам напросился, – спокойно ответила Анна. – Явился ко мне домой. Нет, не явился, приполз, как побитая собака. Будто это не я, а он мученик и страдалец. На крыльце валялся, прощения просил. А потом заявил, что видел меня на вокзале, когда я с Плотаревым в один поезд садилась. Он там, на вокзале, грузчиком подрабатывал, вот я на глаза ему и попалась. Все, думаю, влипла ты, Анна. А потом в глаза его глянула и поняла, как действовать надо. Овечкой прикинулась. Я, говорю, зла на тебя не держу. Что было, то быльем поросло. Про дочку рассказала, чтобы жалость вызвать. Про то, как жить тяжело и одиноко. Он и растаял. Я, говорит, тебя, Анна, не брошу. На работу устроюсь, буду тебе помогать. Насилу выпроводила. Пару раз мы с ним встретились. В городе, подальше от любопытных глаз. А потом я ему призналась, что не прочь жизнь с ним связать. Ох уж он обрадовался. Получил, говорит, прощение, теперь заживем с тобой, Анна. И в дом деревенский пригласил, дату назначил. А тут вы со своими расспросами. Я когда поняла, что вы меня за инвалида приняли, так сразу и успокоилась. Не может быть, думаю, чтобы они меня вычислили. Пока Захарченко у меня под каблуком, он рта не раскроет. Я ведь все идеально спланировала.

– Идеальных преступлений не бывает, – заметил Гуров. – Идеальное преступление – это миф, придуманный писателями, чтобы хлеб свой отрабатывать. В жизни все не так, как в книгах.

– Не скажите, товарищ полковник, – покачала головой Анна. – Если бы не Захарченко, вы бы меня не вычислили.

– Так зачем же вы все-таки его убили? – снова задал Лев мучивший его вопрос.

– Тарас что-то заподозрил, вот я и решилась. И потом, боялась я, что вы Захарченко снова закроете, он и не выдержит, расскажет все про меня. Да что теперь об этом говорить. – Анна устало махнула рукой. – Все случилось так, как должно было случиться. Я ведь давно поняла, что дальше мне жизни не будет. Ни мне, ни дочке моей. В тот момент, когда Плотарева на рынке встретила. До этого я как-то держалась, а тут словно последняя ниточка, с жизнью меня связывающая, вмиг оборвалась. Не было бы мне покоя, если бы знала, что этот подонок по земле ходит. А дочка? Так что дочка? Может, ей на казенных харчах лучше будет. И Тарас ее не бросит. Он хороший человек, и к Насте привязался. Будет навещать. Ну, что тут вам подписать требуется? Давайте свои бумажки и разбежимся, устала я жутко. До смерти устала.

Гуров вызвал из коридора конвоира, присланного из следственного изолятора. Анна поднялась, печально вздохнула и вышла из кабинета. Он проводил ее взглядом, захлопнул папку с делом Плотарева, не говоря ни слова, снял с вешалки куртку и тоже вышел.

Через час Лев открывал дверь своей квартиры. В прихожей его ждала Мария. Он бросил на часы обеспокоенный взгляд – стрелки показывали без четверти двенадцать.

– Ты почему не спишь? Снова засаду устроила?

– Лева, ты веришь в то, что правда всегда берет верх над подлостью и лукавством? – не отреагировав на вопрос, в свою очередь, спросила Мария.

– Верю ли я? – Гуров задумался. – Пожалуй, верю. Иначе не смог бы работать там, где работаю.

– Вот и я верила! И вера моя меня не подвела, – радостно сообщила Мария.

– Да что стряслось, можешь толком объяснить?

– Меня назначили ведущей актрисой в тур по Европе! – выпалила Мария.

– А как же та молоденькая актриса, которую режиссер выбрал?

– Правда, вот что с ней случилось!

– Это как понимать? Ты все-таки пошла к спонсору? – Гуров слегка нахмурил брови.

– Нет, дорогой, не я. Правда сама выплыла наружу без какой-либо помощи с моей стороны, – защебетала жена. – Режиссер получил нагоняй и чуть сам не лишился права ехать в турне. Но потом его помиловали, а меня внесли в основной список труппы. Ой, да что это я на пороге тебя держу! Проходи скорее на кухню, праздновать будем. Заодно я тебе все и расскажу.

– В мельчайших подробностях? – пошутил Лев.

– В мельчайших, дорогой, – подхватила шутку Мария. – Мой руки и за стол.

Гуров сбросил куртку, прошел в ванную комнату и открыл кран. Тонкая струйка воды текла ему в ладони и ускользала сквозь пальцы. «Вот так порой и счастье, – подумал он. – Ловишь его, ловишь. Кажется, что поймал, а оно берет и ускользает. Нет, напрасно люди придумали поговорку про то, что каждый человек сам свое счастье кует. Не все кузнецы от природы умельцы, и не всем достаются прочные, надежные кузни. Кому-то попадаются и бракованные, а к кому-то приходят злые люди и кузни их ломают, а вместе с ними и самих кузнецов». Гуров закрыл кран, закупоривая вместе с ним и неприятные воспоминания прошедшего дня. Пару минут постоял, глядя на пустую раковину, затем отбросил дурные мысли и пошел на кухню, откуда доносился приятный запах пряностей и тихое мурлыканье жены.