Глава 5. Политика

Почему мы просто не можем поладить.

В апреле 2002 «Американский журнал о политической науке» опубликовал отчет об исследовании, «Корреляция не причинность: взаимосвязь черт личности и политических идеологий». Он был написан группой исследователей из Университета Содружества, г. Ричмонд, шт. Виргиния, которые изучали связь между политическим пристрастием и чертами характера. Они обнаружили, что два понятия связаны и что эта связь может быть соотнесена с генами. В то же время они заметили, что некоторые черты характера были связаны с либералами, а другие с консерваторами.

В особенности они заинтересовались коллекцией личностных особенностей – тем, что психиатры называют персональной констелляцией – назовем это «П». Авторы заметили, что люди с низкими баллами по «П» вероятнее всего будут альтруистичны, хорошо социализированы и настроены традиционно. Противоположно этому, люди с высоким «П» могут быть описаны как «манипулятивные, жесткие и практические», а также как «рискованные, ищущие острых ощущений, импульсивные и авторитарные».

Ученые сделали следующий вывод: «Таким образом, мы ожидаем что более высокие баллы «П» относятся к более консервативной политической позиции».

То, что они прогнозировали, было в точности тем, что они обнаружили. Стереотипы, говорили они, были реальными: консервативные люди склонны быть импульсивными и авторитарными, в то время как либералы, скорее всего, хорошо социализированы и великодушны. Но в науке, когда ты обнаруживаешь то, чего ожидал, может быть, напротив, «красным сигналом». И в январе 2016 года, через четырнадцать лет после выпуска первоначального отчета, журнал опубликовал опровержение:

«Авторы сожалеют, что в опубликованном отчете «Корреляция не причинность: взаимосвязь черт личности и политических идеологий» обнаружилась ошибка. Интерпретация кодирования была полностью обратной.

Кто-то подменил ярлыки. Верная интерпретация была противоположна тому, что было в отчете. В исследовании именно либералы, а не консерваторы – были манипулятивными, жесткими и практичными. А консерваторы (не либералы), как раз-таки были склонны к альтруизму, они были хорошо социализированными, эмпатичными и традиционными. Многие люди были удивлены, узнав о таком развороте. Но если мы рассмотрим результаты, обнаруженные в исследовании на самом базовом уровне и то, как они соотносятся с дофаминовой системой, пересмотренные результаты имеют определенно больше смысла, чем широко объявленные первоначальные результаты.

Психологи десятилетиями работали над тем, чтобы разработать способы изучения личности. Они обнаружили, что личности людей могут быть разделены на разные типы по принципу: насколько личность открыта новому опыты или насколько дисциплинирована. Американские психологи разделяют личность на пять типов в то время, как Британские – на три. Когда ученый концентрируется на одном из типов, он измеряет только часть личности человека. Рассмотрим двух медсестер, у которых высокие шкалы сочувствия. На первый взгляд, кто-то представит себе двух похожих людей. Но ведь есть также и другие стороны личности. Одна медсестра может быть очень общительна и эмоциональна, а другая интровертна и сдержанна. И хотя медсестры могут иметь общие черты характера, каждая представляет собой уникальную личность.

Другое ограничение личностных измерений заключается в том, что ученые обычно дают отчет о средней оценке по группе. Так, если исследование обнаруживает что либералы более склонны к риску, чем консерваторы, очень вероятно, что внутри группы либералов есть кто-то, для кого безопасность важнее. Исследования личности помогают нам предугадывать, что будет делать группа людей, но они менее полезны в прогнозировании того, что будет делать каждая отдельная личность.

Характеристики исследования, связанного с либералами – рискованными, ищущими острых ощущений, импульсивными и авторитарными – это характеристики повышенного дофамина^[5]. Но действительно ли дофаминергические люди склонны поддерживать либеральную политику? Кажется, что ответ должен быть положительным. Либералы часто называют себя прогрессивными – термин, который подразумевает постоянное улучшение. Прогрессивные люди принимают изменения. Они представляют лучшее будущее и в некоторых случаях даже верят, что правильное сочетание технологий и публичных правил смогут устранить такие фундаментальные проблемы человечества, как бедность, необразованность и войну. Прогрессисты – это идеалисты, которые используют дофамин, чтобы представлять мир намного лучше, чем тот, в котором мы живем сейчас. Прогрессивность – это стрелка, указывающая вперед.

С другой стороны слово консервативный подразумевает сохранение лучшего из того, что мы унаследовали от тех, кто жил до нас. Консерваторы часто с подозрением относятся к изменениям. Им не нравятся эксперты, которые пытаются совершенствовать цивилизацию, сообщая, что надо делать, даже если это в их собственных интересах; например, законы, которые требуют, чтобы мотоциклисты надевали шлемы, или правила, способствующие здоровому питанию. Консерваторы не доверяют идеализму прогрессивности, критикуя его как невозможное усилие построить идеальную утопию: усилие, которое вероятнее всего приведет к тоталитаризму, в котором элита будет доминировать во всех сферах публичной и личной жизни. В противоположность прогрессивизму, консерватизм лучше всего представляется республиканцами.

Мэтт Бай, бывший главный политический корреспондент журнала «Нью-Йорк Таймс» неосознанно признал дофаминовую разницу между левыми и правыми, когда написал: «Демократы выигрывают, когда они воплощают модернизацию. Либерализм торжествует только тогда, когда он представляет собой реформирование государства, а не его сохранение… Американцам не нужны Демократы, чтобы поддерживать ностальгию и восстановление. У них уже есть Республиканцы.

Связь между дофамином и либерализмом заметна сильнее, когда смотришь на определенную группу людей. Дофаминергические люди склонны быть креативными. Они также хорошо оперируют абстрактными понятиями. Им нравится преследовать новизну, а статус-кво вызывают у них общее недовольство. Есть ли доказательство, что этот тип личности вероятнее всего станет политическим либералом? Стартап компании в Силиконовой Долине привлекает именно такой тип личности: креативный, идеалистичный, с навыками в абстрактных сферах, таких как инженерия, математика и дизайн. Они – бунтари, вынужденные гнаться за изменениями, даже рискуя сломать себе шею.

Предприниматели в Силиконовой Долине, и люди, работающие на них, склонны к дофаминергичности. Они хладнокровные, рискованные, ищут острые ощущения и практичные – эти особенности личности, связаны с либералами, что представлено в исправленной версии статьи Американского журнала по политологии.

А что мы знаем о политиках Силиконовой Долины? Опрос основателей стартапов выявил, что образование может решить все или большинство проблем в обществе. Среди всего населения только 44 % согласны с этой версией. Основатели стартапов чаще, чем остальная аудитория, считали, что государство должно подталкивать к творческим личностным решениям. 80 % из них убеждены, что почти все изменения происходят к лучшему в длительной перспективе. И на президентских выборах в 2012 году 80 % пожертвований сотрудников от ведущих технических компаний пошли Бараку Обаме.

Еще один пример связи между дофамином и либерализмом можно обнаружить в индустрии развлечений. Голливуд – это Мекка американской креативности, а также модель дофаминергического избытка. Всемирно известные знаменитости лихорадочно гонятся за все большим: больше денег, больше наркотиков, больше секса и всего, что становится последним трендом. Им быстро становится скучно. Согласно исследованию, проведенному Организацией бракосочетаний, Британского аналитического центра, коэффициент развода среди знаменитостей почти в два раза выше, чем у всего остального населения. Этот коэффициент даже выше, чем в первый год свадьбы, когда парам приходится пройти переход от страстной любви к дружеской. Вероятность развода у только что поженившихся пар знаменитостей почти в шесть раз выше по сравнению с обычными людьми.

Многие проблемы, с которыми сталкиваются актеры, дофаминергичны по своей природе. Исследование 2016 года, проведенное с австралийскими актерами обнаружило, что несмотря на «чувства личностного роста и осмысленность в актерской работе», они были очень уязвимы для психических заболеваний.

Ученые определили их ключевые проблемы, включающие недостаток самостоятельности, мастерства, сложные межличностные отношения и высокая самокритика». Эти проблемы были бы наиболее сложными для высоко дофаминергических личностей, которым нужен контроль и которым зачастую трудно иметь более простые человеческие отношения.

Говоря о политиках, в Голливуде доминируют либеральные взгляды. Согласно CNN, знаменитости пожертвовали 800 000 долларов на кампанию президента Барака Обамы по сравнению с 76 000 долларов республиканскому претенденту Митту Ромни. Центр Реагирующей политики, который ведет сайт Opensecrets.org, сообщил, что на этой же стадии выборов люди, которые работали в семи крупных медиакорпорациях, пожертвовали в шесть раз больше, демократам, чем республиканцам.

Что касается Академии наук – это храм дофамина. Считается, что академики живут в башне из слоновой кости. Они посвящают свою жизнь нематериальному, абстрактному миру идей. И они очень либеральны. Легче среди академиков встретить коммуниста, чем обнаружить среди них консерватора. Статья в «Нью-Йорк Таймс» заметила, что всего 2 % английских профессоров были республиканцами в то время, как 18 % ученых общественных наук, идентифицировали себя как марксисты.

Либеральная ортодоксия более распространена в кампусах университетов, чем в любом другом месте. Комик Крис Рок рассказывал репортеру журнала «Атлантик», что он не стал бы выступать в кампусах колледжа, потому что аудитория сразу ополчалась на речь, которая противоречила бы либеральной идеологии. Джерри Сайнфилд говорил в радио-интервью, что другие комики советовали ему не приближаться к колледжам. «Они такие либералы…,» – предупреждал он.

Карьера академика – это знак повышенного интеллекта, но относится ли это в целом к либералам, людям с активной системой дофамина? Возможно, что относится. Экспериментирование, способность манипулировать абстрактными идеями, наличие сильной цепочки контролирующего дофамина – все это является фундаментальной частью психологического исследования интеллекта.

Чтобы исследовать вопрос об относительном интеллекте либералов и консерваторов, Сатоши Каназава, ученый из Лондонской школы экономики и политологии оценил группу мужчин и женщин, прошедших тесты IQ в старшей школе. Оценки были усреднены в соответствии с политической идеологией, и появился заметный тренд. Люди, описывавшие себя либералами, имели более высокие оценки по интеллекту по сравнению с теми, кто считал себя аполитичным. При 100 баллах, представляющих средний интеллект, у либералов IQ был равен 106, а у очень консервативных – IQ равнялся 95.

Похожий тренд был замечен в отношении религиозности. У атеистов IQ был равен 103, в то время как у тех, кто считал себя очень религиозным, в среднем, он равнялся 97. Важно подчеркнуть, что это средние баллы. Внутри больших групп можно встретить выдающихся консерваторов и не слишком выдающихся либералов. Более того, общая разница между ними довольно маленькая. «Нормальный» промежуток это от 0 до 109. «Высокий интеллект» начинается от 110 и «Гений» – от 140.

Умственная гибкость – это способность изменять поведение в ответ на меняющиеся обстоятельства. Это также важный компонент того, как мы измеряем интеллект. Чтобы оценить умственную гибкость исследователи из Университета Нью-Йорка провели эксперимент, в котором они просили тестируемых участников нажимать кнопку, когда они видят букву W и не нажимать ее, когда они видели букву М. Участникам приходилось думать быстро. Когда буквы появлялись, у них было всего полсекунды чтобы решить нажимать кнопку или не нажимать. Чтобы все усложнилось еще больше, исследователи меняли правило: нажимать при букве М, и не нажимать при W.

У консерваторов в этом опыте было больше сложностей, чем у либералов, особенно когда за серией нажатий, следовал сигнал для сдерживания. Когда появлялся сигнал изменения, у них возникала проблема с переменой своего поведения.

Для лучшего понимания происходящего ученые прикрепили электроды к головам участников, чтобы измерить активность мозга во время тестирования. В момент появления сигнала для нажатия большой разницы между либералами и консерваторами не было, но когда появлялся сигнал стоп, и у участников было всего полсекунды для принятия решения, у либералов немедленно начинала работать та часть мозга, которая которая ответственна за определение ошибки (включая ожидание, внимание и мотивацию) в то время, как консерваторы этого не делали. Когда обстоятельства менялись, либералы делали лучшую работу при резкой активизации их нейронных цепочек и лучше обдумывали ответ, чтобы справиться с новой задачей.

Интеллект можно объяснить по-разному. Многие эксперты утверждают, что тест на IQ не измеряет общий уровень интеллекта. Он более специфично измеряет способность делать обобщения из неполных данных и выявляет новую информацию, используя абстрактные правила. Можно также сказать, что тест IQ измеряет способность человек выстраивать воображаемые модели, основываясь на прошлом опыте, а затем использовать эти модели для прогнозирования того, что случится в будущем. В этом огромную роль играет контролирующий дофамин.

Однако есть и другие способы определения уровня интеллекта, такие, как установление способности принимать хорошие решения ежедневно. Для этого типа умственной активности большую роль играют эмоции (H&N). Антонио Дамасио нейробиолог Университета Южной Калифорнии и автор книги Ошибка Декарта: Эмоции, Разум и Человеческий мозг («Descartes' Error: Emotion, Reason, and the Human Brain»), отмечает, что большинство решений не могут быть приняты только рациональным способом. Нам либо не хватает информации, либо ее слишком много для обработки. Например, в какой колледж я должен пойти учиться? Как лучше извиниться перед ней? Стоит ли становится другом этого человека? Каким цветом покрасить кухню? Стоит ли выходить за него замуж? Лучшее ли сейчас время для выражения моего мнения или лучше пока промолчать?

Контроль над эмоциями и обработка эмоциональной информации очень важны для принятия почти любого решения в нашей жизни. Острого ума для этого недостаточно. Все, кто знакомы с научным гением или выдающимся писателем знают, что в реальной жизни эти люди ведут себя, как беспомощные дети из-за недостатка «здравого смысла» – способности принимать верные практичные решения.

Роль эмоций в принятии решений не изучалась так широко, как роль рационального мышления; и было бы обоснованно, спрогнозировать, что личности с сильной H&N-системой имели бы в этой сфере преимущества. Высокие баллы в тесте по IQ стали бы хорошим сигналом академического успеха, но не счастливой жизни, в то время как для этого эмоциональный опыт может быть более важным.

Обычно ученые изучают большие группы людей. Они измеряют характеристики, которые им нужны и вычисляют средние показатели. Затем они сравнивают эти показатели с тем, что высчитывается в контрольной группе. Контрольная группа может состоять из обычных здоровых людей. Например, ученые могут провести исследование среди населения, которое покажет, что вероятность рака среди курящих людей выше, по сравнению со всеми остальными. Ученые также могут провести генетическое исследование и обнаружить, что люди, у которых есть ген, запускающий дофаминовую систему, в среднем, более креативны по сравнению с людьми, у которых этого гена нет.

Проблема заключается в том, что, когда мы говорим о среднем показателе в огромной группе, всегда есть исключения, а иногда даже множество исключений. Многие из нас могут вспомнить многолетних курильщиков, которые прекрасно доживали до 90 и больше лет. Кроме того, не каждый человек с высокодофаминергичным геном креативен.

На поведение людей влияют многие факторы: как тысячи различных генов взаимодействуют друг с другом, в какой семье человек вырос, и поощряли ли человека в раннем возрасте к креативности, – это лишь некоторые из них. Наличие одного специфического гена обычно имеет небольшое влияние. Поэтому в то время, как такие исследования улучшают наше понимание работы мозга, они не слишком хорошо предсказывают поведение конкретной личности. Другими словами, некоторые достоверные результаты наблюдения в группе могут быть ошибочными в частности.

Есть вероятность, что сложности, с которыми сталкиваются консерваторы, происходят из-за различий в их ДНК. В целом создается впечатление, что политические взгляды зависят от влияния генов. В дополнение к статье из Американского журнала политологии, которую мы только что обсудили, другие исследование улавливают связь между генетической предрасположенностью к дофаминергичности личности и либеральной идеологией. Исследователи из Калифорнийского университета в Сан Диего сконцентрировались на изучении гена, который кодирует один из рецепторов дофамина под названием Д4. Как и у большинства генов, у гена Д4 есть несколько вариаций. Небольшие различия в генах называются аллели. У каждого человека есть набор различных аллелей, связанных с окружающей средой, в который он вырос и которые помогают определить уникальность его личности.

Одна из вариаций гена Д4 называется 7R. Люди у которых есть 7R, склонны стремиться к новизне. У них ниже толерантность к монотонности и есть тяга ко всему новому и необычному. Они могут быть импульсивны, склонны к исследования, непостоянными, возбудимыми, вспыльчивыми и экстравагантными. С другой стороны, люди с низкой склонностью к поискам новизны, вероятнее всего, будут задумчивыми, жесткими, преданными, мужественными и скромными.

Исследователи обнаружили связь между аллелями 7R и приверженностью к либеральной идеологии, но только в том случае, если человек вырос в окружении людей с различными политическими взглядами. Здесь нужен вклад и генетической предрасположенности, и также влияния общества. Подобная связь была обнаружена и среди выборки студентов Китайского Университета Хан в Сингапуре, которая указывала на то, что связь между аллелем 7R и приверженностью к либеральной идеологии не уникальна только для западной культуры.

В то время как консерваторам, в среднем, может недоставать виртуозных талантов, зависящих от дофаминергической активности, они вероятнее всего будут наслаждаться преимуществом сильной H&N системы. Это включает и эмпатию и альтруизм, особенно в форме благотворительности – и способности устанавливать длительные моногамные отношения.

Неравенство между левыми и правыми в сфере благотворительности было описано в исследовательской работе, опубликованной в журнале «Хроника филантропии». Исследователи оценивали благотворительность по штатам, основываясь на том, как каждый человек проголосовал на выборах 2012 года.^[6]

Ученые обнаружили, что люди которые отдавали на благотворительность самый высокий процент их заработка, жили в штатах, голосовавших за Ромни в то время, как люди, которые перечисляли наименьший процент от их заработка, жили в штатах, голосовавших за Обаму. И вообще каждый из этих 16 штатов, отдающих наибольший процент заработка, голосовали за Ромни. Разбивка по городам показала, что либеральные города Сан-Франциско и Бостон были рядом с нижней границей голосовавших за Ромни в то время, как Солт Лейк Сити, Бирмингем, Мемфис, Нэшвилл и Атланта были среди самых передовых. Разница в приверженности тому или иному кандидату не зависела от заработка. Бедные, богатые и люди среднего достатка – консерваторы – все отдавали больше, чем их либеральные оппоненты.

Эти результаты не означают, что консерваторы заботятся о бедных больше, чем либералы. Вполне может оказаться, что, как и Альберту Эйнштейну, либералам более комфортно концентрироваться на человечестве, чем на человеке. Либералы поддерживают законы, которые помогают бедным. В сравнении с благотворительностью, законодательство – это более удобный подход к проблеме бедности. Он отражает нашу замеченную разницу в фокусе: дофаминергические люди более заинтересованы в действии на расстоянии и планировании, в то время как люди с высоким уровнями H&N склонны концентрироваться на вещах которых находятся рядом с ними. В этом случае государство выступает в роли агента либерального сострадания, а также служит буфером между благодетелем и получателем. Источники для бедных предоставляются бюрократией, которая коллективно финансируется миллионами индивидуальных налогоплательщиков.

Что лучше: политика или благотворительность? Это зависит от того, как посмотреть на это. Как можно ожидать, дофаминергический подход к политике, максимизирует ресурсы, которые становятся доступны бедным. Максимизирование ресурсов – это то, что дофамин делает лучше всего. В 2012 году Федеральное, правительство штатов и местное правительство потратило около 1$ триллиона на программы борьбы с бедностью. Это примерно 20 000$ на каждого бедного человека в Америке. Благотворительность, с другой стороны, насчитала всего 360$ миллиардов. Дофаминергический подход обеспечивает почти в три раза больше денег.

С другой стороны, ценность помощи выше долларов и центов. Эмоциональное влияние «здесь-и-сейчас» не персонализированной правительственной помощи отличается от персональной связи с церковью или благотворительностью. Благотворительность более гибка, чем законы, поэтому она лучше фокусируется на конкретных нуждах людей, которым она помогает, в противоположность абстрактно взятой группы людей. Люди, работающие в частных благотворительных организациях, обычно вступают в близкий контакт с людьми, которым они помогают. Эти личные отношения позволяют сделать помощь индивидуальной. В таком случае материальные ресурсы могут быть дополнены эмоциональной поддержкой, такой как помощь трудоспособным в трудоустройстве или, в общем плане, показывая, что другой человек действительно заботится о нем как о человеке. Многие благотворительные организации подчеркивают личную ответственность как наиболее эффективный вид борьбы с бедностью. Этот подход работает не для всех, но некоторым он поможет больше, чем получение пособия от государства.

В этом также есть эмоциональная выгода и для дающего. Гедонистический парадокс утверждает, что люди которые гонятся за счастьем для самих себя, не найдут его, в отличие от людей, которые помогают добиться счастья для других. Альтруизм связывается с большим благополучием, здоровьем и долголетием. Есть даже доказательства того, что помощь другим замедляет старение на клеточном уровне. Исследователи Отдели биоэтики Университета Западной Вирджинии утверждают, что преимущества альтруизма вытекают из «более глубокой и позитивной социальной интеграции, отвлечения от личных проблем и беспокойства о самоудовлетворении, нахождения смысла и цели, а также более активного образа жизни». Это такая выгода, которая не может быть достигнута путем простой уплаты налогов.

Если политика направляет больше ресурсов бедным, а благотворительность добавляет дополнительную выгоду, почему бы не делать и то и другое? Проблема заключается в том, что дофамин и нейротрансмиттеры H&N в целом противостоят друг другу, что создает проблему «или/или». Люди, которые поддерживают помощь государства бедным (дофаминергический подоход) менее вероятно станут самостоятельно помогать бедным (H&N подход) и наоборот.

Университет Общих социальных исследований в Чикаго с 1972 года отслеживает тенденции, отношения и поведения в американском обществе. Одна из частей опроса содержит вопросы о неравенстве доходов. Результаты показали, что американцы, решительно выступающие против перераспределения налогов правительством для решения этой проблемы, отдали в 10 раз больше взносов на благотворительность, чем те, кто решительно поддерживает действия правительства. Аналогичным образом, по сравнению с людьми, которые хотят повысить расходы на социальное обеспечение, те, кто считают, что правительство тратит слишком много денег на благосостояние, с большей вероятностью будут возвращать неправильную сдачу кассиру и давать еду или деньги бездомным людям. Почти все хотят помогать бедным. Но в зависимости от преобладания у них дофаминергина или молекул H&N, они будут делать это разными способами. Дофаминергичные люди хотят, чтобы бедные люди получали больше помощи от государства в то время, как личности H&N хотят обеспечивать помощь на индивидуальной основе.

Предпочтение близкого, персонального контакта ведет консерваторов выбирать более практичный подход к помощи бедным, который также подталкивает их устанавливать длительные, моногамные отношения. «Нью-Йорк Таймс» сообщил, что «детство, проведенное где-либо рядом с «синей» (демократической) Америкой – особенно в таких либеральных городах, как Нью-Йорк, Сан-Франциско, Чикаго, Бостон и Вашингтон – делает людей примерно на 10 % менее склонными вступать в брак с кем-либо из другой части страны». Было замечено, что женатые либералы более склоны к изменам.

В дополнение к исследованиям в области благотворительности, Всеобщий социальный опрос отслеживает сексуальное поведение американцев. С 1991 года они регулярно задавали вопросы: «Был ли у вас когда-либо секс с кем-нибудь, кроме вашего мужа или жены, во время брака?» Доктор Канацава, оценивавший связь между политической идеологией и уровнем интеллекта, анализировал эти данные, чтобы выяснить, кто вероятнее всего дал бы положительный ответ на этот вопрос. Среди тех, кто определял себя как консерватора, 14 % изменяли своих супругам. Это число упало до 13 % среди тех, кто относил себя к очень консервативным. Среди либералов об изменах сообщили 24 %, и 26 % из тех, кто считал себя очень либеральными. Такая же тенденция была отмечена, когда данные о мужчинах и женщинах были проанализированы отдельно.

Консерваторы менее сексуальны, чем либералы, возможно из-за того, что консерваторы более склонны находиться в товарищеских отношениях, при которых тестостерон подавлен окситоцином и вазопресином. Хотя секс у них может быть и менее регулярным, он вероятнее всего будет приводить к оргазму у обоих партнеров. Согласно исследованию под названием «Одиночки в Америке», опрос более 5000 взрослых людей, проведенный Институтом изучения эволюции Бирмингемского университета, показал, что консерваторы вообще более склонны испытывать оргазм во время секса, чем либералы.

Доктор Хелен Фишер, ведущий научный советник сайта Match.com, предположила, что консерваторы более способны отказываться от самоконтроля, необходимого для оргазма. Она отнесла эту способность к наличию более четких ценностей, которые дают возможность лучшего расслабления. Это объяснение, основанное на связи между четкими ценностями и растормаживанием во время кульминации, может быть не единственным объяснением. Существуют и более простые объяснения, основанные, например, на том то, что мы знаем о нейробиологии секса. Наиболее очевидное из них – это умение устранить самоконтроль, необходимый для оргазма, что намного проще при доверительных отношениях. Этот тип отношений более распространен среди ищущих стабильность консерваторов, по сравнению с постоянно ищущими новизну дофаминергичными либералами. Кроме того, способность наслаждаться физическими ощущениями во время секса здесь и сейчас требует подавления дофамина нейротрансмиттерами (они же нейромедиаторы) молекулами H&N такими, как эндорфмин и эндосаннобиноидамин. Более сильная активность в системе H&N по отношению к дофамину делает более простым переход от простого действия к достижению цели.

Сайт для свиданий OkCupi провел собственный опрос о сексуальных отношениях и обнаружил интригующую часть данных в отношении к тому, какой тип людей ценит или не ценит достижение оргазма. Они спросили: «Является ли для вас оргазм самой главной частью секса?» Они разделили данные, основываясь на политической и профессиональной принадлежности участников опроса, те кто чаще отвечали на этот вопрос отрицательно, оказались либерально настроенными писателями, артистами и музыкантами.

При сильной дофаминергичности – такой, как у писателей, художников и музыкантов – самая главная часть в сексе случается еще перед началом сексуальных отношений. Это – завоевание. Когда воображаемый желаемый объект оказывается реальным человеком, когда надежда заменена на обладание, роль дофамина заканчивается. Трепет ушел, и оргазм становится разочаровывающим.

И наконец, у консерваторов (с их повышенными нейромедиаторами H&N) оргазм становится более желаемым по сравнению с либералами (при их повышенном дофамине) – консерваторы счастливее либералов. Опрос компании Гэллап (Gallup), проведенный с 2005 по 2007 год, показал, что 66 % республиканцев очень довольны своей жизнью по сравнению с 53 % демократов. 60 % республиканцев назвали себя очень счастливыми, но всего менее половины демократов смогли сказать то же самое. В том же духе женатые люди были счастливее одиноких, а люди, которые ходили в церковь, были счастливее тех, кто этого не делал.

Однако не все в мире так просто. Несмотря на более высокие показатели удовлетворенности в брака, более частые оргазмы и меньшее количество обмана, пары в «красных» (республиканских) штатах разводятся чаще, чем в «синих» штатах. Они также смотрят больше порнографии. Хотя эти выводы, похоже, противоречат друг другу, одно из объяснений заключается в том, что они являются результатом большего культурного акцента на организованную религию. Пары из «красных» штатов вынуждены вступать в брак раньше, и у них меньше шансов жить вместе или заниматься сексом до брака. Следовательно, средняя пара из «красного» штата имеет меньше возможностей познакомиться друг с другом до замужества, что может дестабилизировать их брак. Точно так же, неодобрение секса до брака может привести к более широкому использованию порнографии, чтобы получить сексуальное возбуждение.

Для дополнения картины следует заметить, что политические партии состоят из групп, имеющих противоположные убеждения. Среди республиканцев, есть сторонники «малого правительства» (small-government), считающих, что каждый человек должен делать свой выбор, независимо от контролирующих законов и правил. Но есть также и политически активные евангелисты, который хотят улучшить государство с помощью узаконивания морали. Неудивительно, что группа, подчиняющаяся превосходящей сущности государства и подчеркивая такие абстрактные понятия, как справедливость и милосердие, будет иметь более дофаминергический подход к жизни. Их внимание к постоянному моральному росту и загробной жизни также раскрывает их сосредоточенность на будущем. Это – прогрессивные правые.

На стороне левых хиппи, которые ценят экологичность и неодобрительно относятся к технологиям, предпочитая приземленную жизнь. Они предпочитают ощущения, происходящие здесь и сейчас погоне за тем, чего у них нет. Это – левые консерваторы, отвергающие вектор прогрессивности в пользу консервативного круга.

Такая «комплексность» напоминает нам, что при изучении социальных трендов важно быть внимательным и сохранять открытость. Полная демонстрация результатов политики и изучения личностных черт показывает то, что данные могут интерпретироваться ошибочно но все равно считаться правильными. Хуже того, качество данных всегда неидеально и информация, собранная из опросов тысяч людей, будет иметь больше ошибок, чем данные, полученные при тщательно контролируемых клинических испытаниях. Опросы всегда зависят от того, насколько честны опрашиваемые. Возможно, что консерваторы менее охотно, чем либералы признавали супружескую измену или несчастливую личную жизнь, что могло исказить результаты Всеобщего социального опроса.

Другая проблема заключается в том, что научные исследования могут быть противоречивыми. Некоторые исследования нейронауки политического мышления имеют «злого двойника», когда при рассмотрении одного и того же вопроса получены противоположные результаты. Однако, в целом данные поддерживают тенденцию распространения прогрессивной политической идеологии среди людей с более дофаманергичным типом личности, и консервативного взгляда на мир – среди людей с более низким уровнем дофамина и высоким H&N.

Общая картина может выглядеть так: в среднем, либералы более склонны иметь передовое мышление, быть интеллектуалами, изменчивыми, творческими, умными и неудовлетворенными. Консерваторы, наоборот, более способны контролировать свои эмоции, они более надежны, стабильны, обычны, менее интеллектуальны и более счастливы в семье.

Хотя очень консервативные и очень либеральные люди склонны голосовать за партийную линию, другие придерживаются более изменчивого отношения к идеологиям. Эти люди являются независимыми избирателями, открытыми к политическим убеждениям. Влияние на такие группы очень важно для успешной избирательной кампании, а нейробиология может пролить свет на лучшие способы сделать это.

Искусство убеждения пересекается с нейробиологией в точке, где принимаются решения и предпринимаются действия – это пересечения цепочек желающего дофамина и контролирующего дофамина, где мы взвешиваем варианты и принимаем решения о том, что лучше всего послужит в будущем. Будет ли это покупка бутылки отбеливателя в супермаркете или голос за кандидата на выборах, – все это решается в области контролирующего дофамина, при постановке простого вопроса: Что лучше для моего долгосрочного будущего? Но убеждение контролирующего дофамина, преодолевают все неизбежно возникающие контраргументы. Рациональные решения – это хрупкие понятия, всегда открытые к пересмотру при появлении новых доказательств. Иррациональность более устойчива, а желания дофамина и пути H&N могут быть использованы для того, чтобы направлять людей к принятию иррациональных решений. Самыми эффективными инструментами для этого будут страх, желание и симпатия.

Страх может быть самым эффективным из всех инструментов, и поэтому так популярны атакующие рекламы или ролики, показывающие опасным оппонирующего кандидата. Страх задевает наши самые примитивные чувства: Останусь ли я в живых? Будут ли мои дети в безопасности? Удастся ли мне удержаться на работе, чтобы у меня были деньги на еду и оплату жилья? Раздувание страха является неотъемлемой частью практически любой политической кампании. А поощрение американцев ненавидеть друг друга – это неприятный побочный эффект.

В провокационной книге 1985 года «Развлекаемся до смерти», специалист в области медиа Нил Почтальон утверждал, что политические речи стали более краткими, благодаря росту телевидения. Он обнаружил, что телевизионные новости к тому времени получили свойства развлекательных. Он процитировал телевизионного новостного диктора Роберта Мак Нейла: «Идея, – пишет он, – заключается в том, чтобы сделать все более кратким, не напрягая внимания зрителей, а вместо этого обеспечить постоянную стимуляцию через разнообразие, новизну, действие и движение. Вам необходимо… обращать внимание на концепцию, на персонажа, на проблему не более нескольких секунд за один раз».

И более, чем через три десятка лет новости в интернете оказались именно такими. Даже серьезная информация переполняет теперь страницы интернета десятками коротких, провокационных заголовков. А СМИ, считавшиеся прежде респектабельными, впихивают на главные страницы тысячи коротких провокационных заголовков. Большинство из них рассчитаны не на длинные, продуманные материалы для чтения, а на короткие, легкие для просмотра видео.

Почтальон утверждал, что это представляет собой серьезную проблему, но он не догадывался, почему мы предпочитаем развлечения серьезным рассуждениям, где обсуждаются важные вопросы проблем государства. Через 30 лет вопрос так и остается актуальным. Почему и телевизионные новости и новости в интернете предпочитают краткость и новизну более глубокому анализу? Разве мировые события не достойны большего внимания?

Ответ все тот же – желающий дофамин. Короткая, привлекательная история, выделяемая из всего остального – это салиентность, которая становится причиной быстрого выброса дофамина, захватывающего наше внимание. Поэтому мы нажимаем на кнопки тысяч провокационных заголовков, приводящих нас к какому-нибудь видео с котятами, но пропускаем длинные статьи и… собственное здоровье.

История со здоровьем имеет больше отношения к нашей жизни, но переработка такой истории – непростое удовольствие при таких ударах дофамина. Контролирующий дофамин может вернуть нас назад, но он неизменно одолевается потоком нового и блестящего, и такие вещи являются главной валютой Интернета.

К чему же приведет все это? Возможно, к возрождению полноформатной журналистики. Цепляющие внимание истории постепенно становятся преобладающими в среде новостей, и для конкуренции им приходится становиться все короче и поверхностнее. Где же заканчивается этот порочный круг? Даже слова не становятся главными. Большинство телефонов теперь заменяют тексты фраз более быстрыми, простыми и грубыми смайликами.

Нил Почтальон мог и не знать о нейробиологической причине всего этого, но он понимал эффект: «Итак, мы резко двигаемся в информационную среду, которая может быть по праву названа преследованием тривиального. Как и игра с таким названием, теперь новостные факты используются как источники развлечения. Много раз утверждалось, что культура может пережить и дезинформацию и ложные сведения. Однако еще не доказано, что культура может пережить то, что информация о мировых проблемах занимает всего 22 минуты или, если ценность новостей определяется числом смешков, которые она вызывает».

В дополнение к упоминанию примитивных чувств, есть еще одна причина, по которой страх работает достаточно действенно – это страх потери, означающий, что боль от потери сильнее, чем радость от получения. Например, боль от потери 20$ сильнее, чем радость от выигрыша 20$. Именно поэтому множество людей отказываются от спора со ставкой 50/50, когда количество денег на кону значительно. Вообще, большинство людей отказывается от выигрыша в 30$ при ставке на 20$. Выигрыш должен быть в два раза больше ставки, 40$ в данном случае, чтобы большинство людей согласилось на такой спор.

Математик сказал бы, что когда есть всего 50 % шанса выиграть, и выигрыш больше, чем ставка, игра имеет чисто положительную стоимость, – на это стоит пойти. (Важно отметить что это работает только в том случае, если ставка вам доступна. Было бы рационально ставить 20$, которые вы могли бы потратить на поход в кино, но не 200$, необходимые для оплаты жилья). Однако большинство людей отказывается от возможности выиграть 30$, поставив 20$ – это установили сканеры мозга во время совершения пари, которые обнаружили, что нейронная активность в цепочке желающего дофамина усиливалась после побед и уменьшалась после проигрышей – как и ожидалось. Но изменения не были симметричны. Величина уменьшения после потерь была больше, чем увеличение после приобретения. Цепочка дофамина зеркально отражала субъективный опыт. Эффект потери был сильнее, чем эффект получения.

Какие же нейронные пути были причиной это дисбаланса? Что же усиливало реакцию при проигрыше? Исследователи перенесли свое внимание на миндалевидное тело мозга – H&N структуру, которая обрабатывает страх и другие негативные эмоции. Каждый раз, когда участник проигрывал спор, его миндалевидное тело возбуждалось, усиливая ощущения страдания. Именно эмоция H&N усиливала боязнь потери. Система H&N не переживала о будущем. Она не переживает о вещах, которые мы можем получить, Она заботится только о том, что у нас есть здесь и сейчас. И когда эти вещи находятся в опасности, приходит ощущение страха и отчаяния.

Другие исследования показали похожие результаты. В одном эксперименте, участники были выбраны произвольно для получения кофейной кружки. Часть из группы получила кружку, а часть нет. Сразу же после раздачи кружек, исследователи дали участникам возможность продавать между собой: кружки за деньги. Тем, кто получили кружки, было разрешено установить цену которую они хотели бы получить, а тем, кто должен был их покупать, назвать цену, которую они бы заплатили. Владельцы кружек в среднем назвали цену 5,78$, а покупатели предложили в среднем – 2,21$. Продавцы неохотно расставались со своими кружками, покупатели же неохотно расставились со своими деньгами. И покупатели, и продавцы неохотно хотели отдавать то, что у них уже было.

Существенная роль миндалины в страхе потери была подтверждена тем, что называет экспериментом природы. Эксперименты природы – это болезни и травмы, показывающие важные научные знания. Они очень увлекательны, так как обычно представляют собой такие эксперименты, которые были бы крайне неэтичны для ученого. Никто не будет просить хирурга обнажить мозг человека и вырезать миндалину. Но иногда это случается само собой. В подобном случае ученые изучали двух пациентов у которых была обнаружена болезнь Урбаха-Вите, редкое состояние, разрушающее миндалевидное тело на обеих сторонах мозга. Когда этим людям предложили сделать ставки, они поставили одинаковую величину и для ставки и для выигрыша. Без миндалины пропадает боязнь потери.

В некотором смысле, боязнь потери является чисто арифметическим явлением. Получение связано с лучшим будущим, так что тут вовлечен только дофамин. Возможность получения дает +1 к дофамину и забирает 0 от H&N потому H&N связано только с настоящим. Потеря – это тоже про будущее, поэтому она затрагивает дофамин и дает –1. Потеря затрагивает и H&N тоже, потому что это влияет на вещи, которые находятся в нашем распоряжении здесь и сейчас. Поэтому это дает H&N –1. Сложим все вместе и получение = +1, а потеря = –2, в точности то, что мы видим в эксперименте со сканерами в мозгу и со ставками.

Страх, как и желание, это первостепенное понятие будущего – область дофамина. Но система H&N дает усиление боли от потери в форме активизации миндалины, влияя на наше мнение, когда нам нужно принимать решения о наилучшем способе управления рисками.

Хотя страх потери – это универсальный феномен, существует разница между группами. В целом, дофаминергичные либералы вероятнее всего будут реагировать на сообщения, которые предлагают им выгоду, такую, как возможности для больших ресурсов, в то время как H&N-консерваторы скорее всего будут реагировать на сообщения, предлагающие им безопасность, например способность удержать вещи, которые они имеют в данный момент.

Либералы поддерживают программы, которые, как они верят, приведут к лучшему будущему, такие как субсидированное образование, урбанистическое планирование, финансированные государством инициативы в области технологий. Консерваторы предпочитают программы, защищающие их теперешний образ жизни, такой как расходы на оборону, инициативы в области закона и порядка, и ограничения иммиграции.

И у либералов, и у консерваторов есть собственные причины для сосредоточения на угрозах и на выгоде, причинах, которые, по их мнению, являются рациональными выводами, происходящими из обдуманного взвешивания доказательств. Но это, скорее всего не вся правда. Вероятнее, что существует фундаментальная разница в том, как работает наш мозг.

Исследователи Университета Небраски выбрали группу волонтеров, основываясь на их политических взглядах, и измерили уровень возбуждения, когда им показывали картины, вызывавшие у них желание или страдание. Возбуждение иногда используется для описание сексуального чувства, но в более широком смысле это измерение того, насколько человек вовлечен в то, что происходит вокруг него. Когда человек заинтересован и вовлечен, его сердце начинает биться немного быстрее, кровеносное давление немного поднимается и из его потовых желез выделяется небольшое количество пота.

Врачи называют это симпатическим ответом. Наиболее распространенный способ измерить симпатический ответ – это поставить на тело человека электроды и измерить, насколько легко тело проводит электричество. Пот – это соленая вода, проводящая электричество лучше, чем сухая кожа. Чем больше человек возбужден, тем проще будет проходить электричество.

После установки электродов участникам исследования, им показали три пугающие картинки (паук на лице человека, открытая рана с личинками и толпа, нападающая на человека) и три позитивные картинки (счастливый ребенок, миска с фруктами и милый кролик). У либералов ответ был сильнее на позитивные картинки, а у консерваторов – на негативные. А поскольку исследователи измеряли биологическую реакцию – потоотделение – ответ не мог намеренно контролироваться участниками. Тут измерялось что-то более фундаментальное, чем рациональный выбор.

Затем исследователи использовали устройство для отслеживания движения глаз, чтобы определить сколько времени участники тратили на просмотр коллажа из изображений – позитивные и негативные показывались в одно и тоже время. Обе группы – и либералы, и консерваторы, тратили больше времени на просмотр негативных изображений. Этот результат соответствовал универсальному феномену боязни потери. Однако, консерваторы проводили больше времени, рассматривая изображения, провоцирующие страх в то время, как внимание либералов разделялось более равномерно. Доказательство боязни потери присутствовало в обеих группах, но оно было более выражено среди консерваторов.

Отношения между консерватизмом и угрозой идут в обоих направлениях. Консерваторы более склонны фокусироваться на угрозе, чем либералы. В то же время, когда люди из этих двух склонностей чувствуют себя под угрозой, они становятся консервативными. Это всем известный факт, что террористические атаки увеличивают популярность кандидатов консерваторов. Но даже небольшие угрозы – настолько небольшие, что мы даже не осознаем их – подталкивают людей к правым.

Чтобы исследовать отношения между незначительной угрозой и консервативной идеологией, ученые обратились к студентам в университетский городок и попросили их заполнить анкету относительно их политических убеждений. Половину участников посадили в пространство рядом с дезинфицирующим средством для рук (напоминание о риске инфекции); вторую половину перевели в другое место. Те, кто сидели рядом со средством для дезинфекции рук, показали более высокие уровни морали, социального и фискального консерватизма. Тот же результат был получен, когда отдельную группу студентов попросили использовать убивающие микробы салфетки перед тем, как сесть за компьютер для ответа на вопросы анкеты. Стоит отметить что выборы проходили во время сезона простуды, а сенсорные экраны машин для голосования переносили бактерии. Поэтому было не удивительно видеть средство для дезинфекции рук в доступном для избирателей месте голосования.

Профессор Глен Д. Уилсон, психолог, изучающий влияние эволюции на поведение человека, шутил, когда во время выборов на туалетах появились таблички с надписями: «Сотрудники должны мыть руки перед тем, как вернутся к работе», что это билборды республиканской партии.

Ученые могут заставить людей вести себя более консервативно, просто давая им лекарства, которые усиливают нейромедиатор H&N – серотонин. В одном эксперименте участникам дали всего одну дозу серотонинергического препарата циталопрама, применяемого для лечения депрессий.^[7] После приема лекарств, пациенты становятся менее сконцентрированы на абстрактных понятиях правосудия и больше сосредоточены на защите людей от вреда. Это было продемонстрировано их исполнением чего-то, называемого «игра ультиматума». Вот как это работает.

В игре ультиматума два игрока. Одному игроку, называемому предлагающий, предоставляются деньги (например, 100$) и предлагается поделиться ею с другим игроком, получателем. Предлагающий может предложить получателю столько денег, сколько он хочет. Если получатель принимает предложение, оба получают деньги. Если же получатель отвергает его предложение, никто из игроков не получает деньги. Это одноразовая игра. У каждого игрока есть только один шанс.

Идеально рациональный получатель принял бы любое предложение, даже 1$. Если он примет предложение, ему, в любом случае, в финансовом отношении будет лучше, чем до этого. Но если он отвергнет предложение, он не получит ничего. Поэтому отказ от какого-либо предложения, каким бы малым оно ни было, будет противоречить его собственным финансовым интересам.

Однако в реальности, предложение заставляет нас преподать урок предлагающему – причиняя ему финансовый вред. В среднем, получатели склонны наказывать игроков, предлагающих, им 30 % или меньше от суммы, которую они должны будут разделить. Число, 30 % не фиксированное. Разные люди, в разных условиях будут принимать различные решения. Исследователи Университетов Кембриджа и Гарварда обнаружили что участники, принимавшие циталопрам в два раза чаще принимали предложения. Сочетая эти результаты с результатами дополнительного теста моральной оценки и поведения, исследователи подвели итоги, свидетельствующие, что принимающие циталопрам неохотно причиняли вред предлагающим, отвергая их предложение. Они увидели противоположный эффект, когда давали участникам лекарство, понижающее уровень серотонина: участники были более склонны нанести вред предлагающему, чтобы обеспечить соблюдение норм справедливости.

Таким образом, исследователи заключили, что вещества, повышающие уровень серотонина, усиливали так называемую боязнь нанесения вреда. Повышение серотонина сдвинуло моральное суждение от абстрактной цели (достижение справедливости) в сторону отказа от выполнения действия, которое может причинить вред кому-либо (лишая предлагающего его доли в деньгах). Возвращаясь назад к проблеме с тележкой, логический подход заключается в том, чтобы убить одного человека для сохранения пяти жизней, в то время как подход, избегающий причинения вреда, – это отказ пожертвовать чьей-либо жизнью ради благополучия других людей. Использование лекарств, влияющих на эти решения, называется нейрохимической модуляцией морального суждения.

Одна-единственная дозировка циталопрама заставляла людей прощать нечестное поведение и не желать причинения вреда другому человеку, что вполне согласуется с преобладанием нейромедиатора H&N. Исследователи описывали это поведение как просоциальное на индивидуальном уровне. Просоциальное – это термин, означающий готовность помогать другим людям. Отказ от несправедливых предложений называется просоциальным на уровне группы. Наказание людей, которые делают нечестные предложения, способствует справедливости, приносящей пользу более крупному сообществу, что более соответствует дофаминергическому подходу.

Мы видим, что этот индивидуальный/групповой контраст проявляется на дебатах об иммиграции. Консерваторы склонны фокусироваться на маленьких группах таких, как индивидуумы, семья и страна, в то время как либерал скорее фокусируется на глобальных сообществах мужчин и женщин. Консерваторы заинтересованы в индивидуальных правах, а некоторые поддерживают идею построения стен для того что чтобы не пускать нелегальных иммигрантов в страну. Либералы видят людей, как сплоченных, и некоторые говорят о об отмене миграционных законов. Но что же произойдет, когда иммигранты воплотят идею в реальность – от дистанционного и абстрактного к тому, что будет поджидать за соседней дверью? Но пока еще нет крупномасштабных исследований, которые могли бы дать ответ на этот вопрос, но есть неопровержимые доказательства того, что опыт прямого контакта H&N дает разнополярные результаты по сравнению с дофаминергическим опытом установления политики.

В 2012 году журнал «Нью-Йорк Таймс» сообщил о группе под названием Unoccupy Springs, которая возникла в самом сердце очень либеральных, очень богатых жителей города Хэмптон, шт. Вирджиния. Эта группа выступала за устранение иммигрантов, нарушивших местный жилищный кодекс. Группа Unoccupy утверждала, что их новые соседи перегружали школы и снижали ценности таких учреждений. Подобный образом исследователи Университета Дартмут Колледжа обнаружили, что по сравнению с республиканскими штатами, демократические штаты имеют больше жилищных ограничений, которые сдерживают миграцию людей с низким доходом. В эти ограничения входили семьи с большим числом ее членов которым позволялось жить в одном доме, а также ограничения на зонирование, которые уменьшают предложение доступного жилья.

Экономисты Гарварда Эдвард Глазер и Джозеф Гюрко Университета Пенсильвании оценивали влияние зонирования на ценовую доступность жилья. Они обнаружили, что в большей части страны стоимость жилья очень близка к стоимости строительства, но она значительно выше в Калифорнии и в некоторых городах Восточного побережья. Они отметили, что в этих местах, органы, занимающиеся зонированием, делают новое строительство чрезвычайно дорогостоящим, на 50 % выше, чем в других городах, что не благоприятствует иммигрантам.

Барьеры, которые не дают права поселения обедневшим иммигрантам, напоминают заявления Эйнштейна: «Мое страстное чувство социальной справедливости и социальной ответственности всегда странно контрастировало с моей явной нехваткой необходимости в непосредственном контакте с другими людьми». Консерваторы кажутся противоположными. Они хотели изгонять нелегальных иммигрантов из страны, чтобы предотвратить собственный страх фундаментальной трансформации культуры. Однако страх причинения вреда мотивирует заботиться о тех, кто здесь.

Уильям Салливан, журналист консервативного издания American Thinker, отметил, что в разгар дебатов про иммиграцию ведущие консервативные деятели собрались на мексиканской границе, чтобы помочь церковным объединениям в оказании помощи, включая обеспечение горячей едой, питьевой водой и прицепом, наполненным плюшевыми мишками и футбольными мячами. Некоторые называют это публичным трюком, но это соответствует всеобщему образу жизни, который подчеркивает страх причинения вреда: необходимостью защищать статус-кво при защите отдельных личностей, находящихся в опасности.

В противоположном и взаимодополняющем смысле, либералы и консерваторы хотят помогать обедневшим иммигрантам. В то же время обе группы хотят держать их на расстоянии.

Если представление угрозы в окружающем мире делает людей более консервативными, возможно ли сделать человека более либеральным предпринимая противоположное? Доктор Джейми Нейпир, эксперт по политологии и религиозной идеологии обнаружил, что да, возможно. Исследователи смогли увеличить консерватизм с помощью дезинфицирующего средства для рук, а доктор Нейпир попыталась сделать людей более либеральными с помощью простого упражнения с воображением. Она предложила консерватором представить, что у них есть суперсилы, которые предохраняют их от возможной травмы. Последующее тестирование по поводу политической идеологии обнаружило что консерваторы стали более либеральными. Уменьшение чувства уязвимости, которое впоследствии подавляет H&N – боязнь потери, позволяет дофамину, агенту изменения, играть бо́льшую роль в установлении идеологии.

А что же такое процесс воображения сам по себе? Воображение – это дофаминергическая активность, включающая представления, которые физически не существуют. Действительно ли простая активация дофаминовой системы с помощью упражнения с воображением способствовала левому сдвигу в политических взглядах? Отдельное исследование отвечает на этот вопрос положительно.

Абстрактное мышление – одна из основных функций дофаминовой системы. Абстрактное мышление позволяет выйти за пределы нашего чувственного восприятия событий и сконструировать модель, которая объясняет, почему случаются события. Описание, основанное на чувствах, фокусируется на физическом мире, на том что существует реально. Техническое определение для такого типа мышления – конкретика. Это функция молекулы H&N, которую ученые называют низкоуровневое мышление. Абстрактное мышление называется высокоуровневым. Группа ученых задалась вопросом, при каких условиях люди с конкретным мышлением станут более враждебно относиться к группам, воспринимаемых ими как угроза стабильности их образу жизни: геям, лесбиянкам, мусульманам и атеистам?

Добровольные исследователям дали два описания событий, связанных со звонком в дверь. Им нужно было выбрать, какое описание они считали лучшим. Одно было конкретным: «звонок в дверь – это движение пальцем», а второе было абстрактным: «звонок в дверь, чтобы узнать, есть ли кто-нибудь дома». Затем их попросили оценить их ощущения симпатии и тепла к геям, лесбиянкам, мусульманам и атеистам. Они обнаружили прямую связь между выбором конкретных описаний и сообщением о низких уровнях симпатии и тепла.

Следующим шагом было выяснение, можно ли с помощью стимулирования участников манипулировать их абстрактным мышлением. Они выбрали тему, совершенно не связанную с угрозой. Исследователи попросили участников подумать о поддержании своего физического здоровья. Затем половину попросили описать, как они бы сделали это (конкретно), а другую половину описать, почему это важно (абстрактно). Описание как бы не имело влияния на отношение, но почему-то оно улучшило чувство симпатии тепла участников-консерваторов к незнакомой группе до такой степени, что практически не было значительной разницы между отношениями их и либералов.

Активизация путей дофамина – это один из способов побудить консерваторов мыслить более либерально. Но мы можем сделать кое-что похожее, заставляя консерваторов использовать те же самые цепочки, которые заставляют консерваторов действовать еще более консервативно. Это H&N цепочки, особенно те, которые позволяют нам испытывать эмпатию. Этот подход используют в высшей степени консервативные силы, чтобы спровоцировать людей на признание грозящих им изменений.

Вернемся к очевидному противоречию консерваторов, которые защищают депортацию нелегальных иммигрантов в целом, в то же время, индивидуально обеспечивая их едой, водой и игрушками. H&N-консерваторы могут враждебно относиться к самой идее иммиграции, но у них есть внутренняя потребность поддерживать конкретных иммигрантов на основе эмпатии. Эта способность (кто-то может назвать ее бессознательным импульсом) использовалась голливудскими писателями, чтобы повысить принятие лесбиянок, геев, бисексуалов и трансгендеры – ЛГБТ-сообщества. Они делают это с помощью силы истории.

Мы развиваем эмоциональные отношения с героями историй. Если это хорошо написанная пьеса, то чувства к ее героям, которые у нас появляются, могут быть очень похожими на то, что мы испытываем к реальным людям. Союз геев и лесбиянок против диффамации (GLAAD) отмечает: «Телевидение не просто отражает изменения в общественном мнении, оно также имеет важную роль в обсуждении. Оно снова и снова показывает, что если человек лично знаком с ЛГБТ – личностью, то это становится одним из самых решающих факторов изменения его взглядов на проблемы ЛГБТ но при отсутствии этого многие зрители впервые узнали о них, как о телевизионных героях».

Согласно ежегодному отчету Союза геев и лесбиянок о разнообразии передач в прайм-тайм телевидения, число постоянных героев, идентифицируемых как геи, лесбиянки или бисексуалы постоянно росло. В самом последнем опросе, проведенном в 2015 это число было равно 4 %. Интересно, что в недавнем опросе Гэллапа примерно то же самое число – 3.8 % американцев идентифицировали себя как ЛГБТ. Самый высокий процент зарегистрирован в телевизионной компания «Фокс», где 6.5 % постоянных персонажей в прайм-там были представители ЛГБТ.

Эти придуманные персонажи имеют реальное влияние на взгляды зрителей. Опрос, проведенный Голливудским обществом репортеров выявил, что 27 % отвечающих подтвердили, что ТВ программы с ЛГБТ-героями сделали их более убежденными защитникам однополых браков. Когда результаты были проанализированы, с учетом того, как зрители проголосовали на президентских выборах 2012 год, 13 % голосующих за Ромни (республиканцы) сказали, что с просмотром телепередач они стали больше поддерживать однополые браки. Превращение абстрактных групп в конкретные личности – это хороший способ активизации H&N цепочек эмпатии.

Наличие правительства – это контроль. Люди могут подчиниться контролю в результате завоевания, или могут добровольно отказаться от свободы в обмен на защиту. В обоих случаях, незначительное число людей получает власть, чтобы контролировать большую часть населения. Это тоже усиление дофаминергической активности, потому что население управляется абстрактными законами. Хотя H&N-угроза насилия и используется для обеспечения соблюдения закона, большинство людей никогда не ощущает этого на себе. Они подчиняются идеям, а не политической силе.

Поскольку правительство по своей сути является дофаминергическим, либералы, как правило, с большим энтузиазмом относятся к действиям правительства, чем консерваторы-H&N. Пятьсот либералов, марширующих по улице, возможно, демонстрируют протест. С консерваторами же, это скорее будет выглядеть как парад. В дополнение к их энтузиазму вовлечения в политический процесс, либералы более склоны к действенным постам в публичной политике, их часто привлекают такие сферы, как журналистика, потому что там они вовлечены в политический процесс ежедневно. Консерваторы же, напротив, чаще всего недовольны правительством, особенно если это правительство далеко от них. Консерваторы предпочитают местные органы власти, когда власть действует на уровне штата или на местном, но не на федеральном уровне.

Расстояние имеет значение. Вспомним проблемы с железнодорожной тележкой, – проще максимизировать ресурсы, когда эмоции не причастны. Толкнуть человек на пути, чтобы остановить поезд почти невозможно. А вот нажать переключатель намного легче. Похожим образом, многие законы идут на пользу одним людям в то время, как они вредят другим. Чем дальше ты продвигаешься, тем легче терпеть некоторую степень вреда в пользу большему благу. Дистанция изолирует политиков от немедленно возникающих последствий от их решений. Поднятие налогов, сокращение финансирования, мобилизация на войну; человек, приносящий домой меньшую зарплату, получая меньше помощи или сидящий в окопе, – редко будет на стороне того, кто ставит его в такое положение, пока этот человек находится в Вашингтоне. Тут нет возможности для H&N цепочки задействовать тревожные эмоции, которые сделают принятие решений более сложным.

Помимо расстояния, другой способ, с помощью которого правительство фундаментально завоюет поддержку избирателей состоит в том, чтобы «сделать хоть что-нибудь». От политиков почти невозможно услышать заявление, что он поедет в Вашингтон и ничего не сделает. Политики – это обещания об изменениях, движимых дофамином. Когда случается трагедия, поднимается истерика «Сделайте что-нибудь!» И именно поэтому, после теракта 11 сентября усилилась безопасность в аэропортах, несмотря на доказательства того, что длинные, унизительные ритуалы, которые путешественники должны терпеть, на самом деле не слишком повышают безопасность. Скрытые агенты, тестирующие систему, могут почти всегда пронести оружие. Тем не менее, мандат правительства на выполнение чего-нибудь – выполнен.

Согласно сайту GovTrack.us, с 1973 года Федеральное правительство приняло от 200 до 800 законов во время каждой двухгодовой сессии Конгресса. Это, конечно, много, но ничто в сравнении с тем, что политики пытались сделать. Во время этих сессий, Конгресс делал попытки принять от 8 000 до 26 000 законов. Когда люди хотят, чтобы что-то было сделано, политики рады обещать сделать это.

Это желание для контролирующего дофамина неизбежно. Некоторые люди в Вашингтоне называют себя либералами, другие – консерваторами, но почти все, вовлеченные в политику – дофаминергичные личности. Иначе бы они не были выбраны. Политические кампании требуют сильной мотивации и готовности пожертвовать всем ради достижения успеха. Долгие месяцы компании требуют заплатить цену, в том числе и семейной жизнью. H&N-люди, считающие приоритетными отношения с любимыми, не смогут достичь успеха в политике. В Великобритании уровень разводов среди членов парламента увеличился вдвое по сравнению со всем населением страны. В США членам Конгресса принято жить в Вашингтоне в то время, как их семьи живут в их родных штатах. Они изредка видят своих супруг (или супругов) в то время, как в Конгрессе работает множество молодых честолюбивых сотрудников, которые доступны для удовлетворения дофаминергических желаний. Для политика, близкие отношения – это не удовольствие; они служат для определенной цели, для того чтобы быть избранными, принять законопроект или удовлетворить биологическое желание. Что и подтвердил президент Гарри Трумэн, сказав: «Если ты хочешь найти друга в Вашингтоне, купи собаку».

Необходимость быть дофаминергическим для избрания на выборах – это на самом деле, в основном, проблема для консерваторов (республиканцев), потому что для политика с преобладающей H&N-составляющей это не всегда работает. В недавнем прошлом у консерваторов был опыт разочарования в так называемых республиках-учредителях, которые проводят кампанию за обещания правительства сократить налоги, которые все равно растут. Наиболее видимое проявление этого разочарования – создание Чайной партии (The Tea Party), выступающей за сокращение правительственного аппарата. Эта консервативная группа проявила необычный энтузиазм, однако до сих пор не достигла своей цели.

Желание быть во власти – никогда не остановится. Влияние дофамина – тем более. Изменения – представляющие прогресс или потерю традиций, – неизбежны. Но принести чувство удовлетворения могут только цепочки H&N, дающие чувство того, что конец достигнут и пришло время остановиться. Эндорфины, эндоканнабиноиды и другие нейромедиаторы H&N говорят нам о том, что работа сделана и что пришло время наслаждаться плодами нашего труда. Но дофамин подавляет эти вещества. Дофамин никогда не отдыхает. Игры политиков продолжаются на протяжении 24 часов в сутки, 7 дней в неделю, а остановка на передышку или слово «достаточно» приводят к провалу.

Это не значит, что стремление во власть обязательно плохое действие. Власть, используемая для общественного блага, может оказать положительное влияние на жизни миллионов людей. Если правительство благожелательно и эффективно, наращивание централизованной власти может помочь в защите прав слабых и спасении нищих от нищеты. Оно также может защитить работников и потребителей от эксплуатации мощных корпораций. Но если политики принимают законы, выгодные для них самих, а не для их избирателей, если широко распространяется коррупция если законодатели просто не знают, что они делают, будут страдать свобода и процветание.

Исторически, единственный способ остановить распространение власти – это совершить кардинальные изменения в виде революции. Джон Кэлхун – вице-президент США и сенатор Южной Калифорнии начала XX века, был личностью, игравшей во власть – был ли этот игрок мятежником или тираном, но он сказал: «Легче получить свободу, чем сохранить ее». Мятежники и политики – дофаминергические личности, цель которых совершать изменения.

В конце концов, основным препятствием для достижения гармонии является то, что либеральный мозг отличается от консервативного, и это затрудняет их понимание друг друга. Потому что политика – это состязательная игра, а недостаток взаимопонимания приводит к демонизации другой стороны. Либералы считают, что консерваторы хотят вернуть страну в те времена, когда меньшинство было под угрозой грубой несправедливости. Консерваторы же думают, что либералы хотят принимать репрессивные законы, которые будут контролировать каждый аспект их жизни.

На самом деле, огромное количество людей на обоих полюсах политики хотят лучшего для всех американцев. Конечно, существуют исключения; везде есть плохие люди, но они привлекают внимание прессы, все время находясь под давлением общественности Они более интересны, чем хорошие люди и они более полезны в качестве политического оружия. Но они не представляют собой типичных демократов или республиканцев.

Большинство консерваторов просто хотят, чтобы их оставили в покое, желая свободно принимать решения, основанные на их собственных ценностях. Большинство либералов хотят помочь людям изменить жизнь к лучшему. Их цель состоит в том, чтобы все люди были здоровее, защищеннее и свободнее от дискриминации. Но политические лидеры получают выгоду, разжигая вражду между этими двумя группами, потому что это усиливает преданность их сторонников. Важно помнить, что либералы хотят помогать людям становиться лучше, а консерваторы хотят, чтобы люди были счастливее, а политики – хотят только власти.