Назад: 6. Сэм

Дальше: 8. Сэм

7. Гвен

Следующий день все-таки наступает, каким бы маловероятным это ни казалось. Когда я просыпаюсь, Сэма уже нет в постели.

Я ненавижу себя, потому что помню ту самую минуту – нет, секунду, – когда разбила его сердце. Я чувствую себя ужасной сукой, хотя точно знала, что я делаю и почему.

Сэм ничего не делает без причины… но иногда он не осознаёт этого по-настоящему. В отличие от меня. Это предложение было импульсивным, поспешным шагом, сделанным отчасти потому, что он хотел этого… а отчасти потому, что это давало возможность отвлечься от чего-то, о чем он не хотел думать. От Мэлвина. Я почувствовала это тогда. Я чувствую это сейчас. Я не могу позволить ему ввязаться во что-то настолько важное и сложное, как брак, если мы оба не скажем себе честно, почему мы это делаем.

И да, если быть честной с самой собой… я могу быть не готова. Мне потребовались месяцы на то, чтобы в достаточной степени расслабиться и признать: я люблю Сэма. А потом еще несколько месяцев, прежде чем осмелилась уступить нашей физической потребности друг в друге. Перспектива близости ужасала меня. И в какой-то степени ужасает до сих пор. Но это тот глубинный ущерб, который причинил мне Мэлвин, и я работаю над тем, чтобы это исправить. Однако Сэму не нужно быть моей терапией, моим защитником, моим спасителем.

Я должна сама быть для себя всем этим, иначе из нашего брака ничего не получится.

Когда я выхожу на кухню, Сэм варит кофе. Я встревоженно смотрю на него, выискивая признаки злости, обиды, разочарования… но не вижу ничего. Он слишком сдержан и слишком хорошо умеет скрывать свои подлинные чувства. «Боже, я это сделала. Я сказала ему “нет”…»

– Доброе утро, – говорит Сэм. Никаких признаков горечи. Он наливает мне чашку кофе. Он уже принял душ и оделся в плотные джинсы и футболку, на которой проступают пятнышки от воды; на ногах у него рабочие ботинки. – Сегодня я занимаюсь кровельными работами. Должен вернуться к ужину. А ты?

Этот разговор почти мучительно поверхностен. Я беру чашку и отпиваю кофе.

– Дел не особо много, – отвечаю. – Может быть, попозже схожу в тир, поупражняюсь в стрельбе. Ведь, учитывая обстоятельства, такая практика не помешает, верно?

– Совершенно верно, – говорит Сэм. – Ты собираешься проследить этот адрес в Вирджинии, да?

– Да.

Он наклоняется, чтобы легонько поцеловать меня, и, прежде чем он отстраняется, я почти прижимаюсь губами к его уху. Не то чтобы кто-то подслушивал, мне просто нужно сказать это шепотом.

– Прости, – говорю я ему. – Пожалуйста, приходи домой снова.

Потому что я действительно боюсь, что если он выйдет за дверь, то уйдет совсем.

Сэм медленно выпрямляется, наши глаза встречаются. За этот момент мы многое успеваем сказать друг другу без слов. А вслух он произносит:

– Увидимся вечером.

Наверное, других уверений здесь не требуется. На этот раз мы целуемся уже не так отстраненно. И я уже не настолько боюсь отпускать его.

Следующие два часа провожу за вычислением того, как Мэлвин ухитрился нанести нам новый удар. Первый шаг прост: адрес на конверте, в котором Сэму пришел дневник его сестры, прослеживается до компании «Пэк’н’Шип» в северной части Ричмонда. Я звоню. Ответа нет. Пробиваю данные их склада и нахожу другой телефон, не тот, что указан на сайте. На этот раз кто-то снимает трубку.

– «Пэк’н’Шип», чем могу быть вам полезен? – Во второй части фразы явственно звучит готовность к тупым вопросам и усталость от всего на свете.

– Здравствуйте, я хочу возобновить договор на абонентский ящик семь – девяносто один, – говорю я. Если спрошу, кто его арендует сейчас, то не получу ответа. – Возможно, мне понадобится к тому же ввести новые данные кредитной карты.

– Да, хорошо, – говорит он. – Подождите. – Щелкают клавиши. – Похоже, возобновление договора не потребуется до конца этого года.

– Если вы не против, я хотела бы сделать это сейчас. Я могу забыть. И я переехала, так что…

– Конечно. Тот же самый номер карты?

– Ах да, я вышла замуж и не уверена, ввела ли новые данные карты, – говорю. – Какое имя владельца карты у вас указано?

Иногда люди настораживаются, услышав такое, но по скуке и отвращению к работе, прозвучавшим в его голосе, я делаю вывод, что он не особо сообразительный человек. И мой расчет оправдывается, потому что он говорит:

– Э-э… Дэн О’Райли.

Это имя мне незнакомо.

– Да-да, это карточка моего мужа, так что все должно быть в порядке, – отвечаю я, стараясь, чтобы это прозвучало небрежно и немного устало. – Так сложно удержать в голове все эти изменения, понимаете? Э-э… а наш новый адрес у вас есть? Мы переезжали на другую квартиру.

– Альфальфа-лейн, двадцать два, сто, – зачитывает он.

– Да, всё правильно. Спасибо вам огромное. Значит, если номер карты правильный, вы просто можете списывать с нее абонентскую плату.

– Угу. Мне нужно внести вас в учетную запись, миссис О’Райли. Ваше имя?

– Фрэнсис, – отвечаю я. – Если коротко – Фрэн.

– Телефон?

– Такой же, как у него, – говорю я, радуясь тому, что могу слегка усложнить жизнь мистеру О’Райли. – Спасибо, вы мне очень помогли.

– Нет проблем, – отвечает он и завершает звонок.

Снова возвращаюсь в Интернет и ищу данные по Дэну О’Райли – в сочетании с адресом.

Он официально обвинялся в сексуальных преступлениях. Мне становится жалко его вымышленную жену Фрэнсис. Заплатив установленную сумму за доступ к судебным записям, я вижу, что этот Дэн любит насилие и предпочитает достаточно юных девушек, чтобы они не смогли дать ему отпор. Это отвратительно. Я нахожу ссылку: его брат, Фарелл, в настоящее время сидит в той же тюрьме, где находился Мэлвин. Ему вынесен смертный приговор за похищение и убийство.

Иногда хищники вырастают в одной и той же семье.

Я предполагаю, что кто-нибудь из подельников Дэна – если не сам Дэн – обнаружится в списке тех, кто посещал Фарелла. Мэлвин, должно быть, обзавелся кучей омерзительных приятелей, пока ждал своей очереди на казнь. Вероятно, он каким-то образом платил Фареллу, который тайком передавал всякое-разное из тюрьмы своему брату.

Но потом я делаю паузу. Это было бы слишком легко. Мне понадобилось всего два часа, чтобы проследить эту схему до ящика Дэна. И зачем Дэну вообще размещать на конверте свой адрес?

Два ответа. Первый: он этого не делал. Это сделал кто-то другой, намереваясь навести меня на ложный след.

И второй: он сделал это, считая, что полностью замаскировался, арендовав абонентский ящик; обычно преступники такого рода не бывают гениями конспирации. Дэн – презренная тварь, а его младший брат находился в том же блоке для смертников, что и мой бывший муж… это убедительно. Но, возможно, это было задумано так, чтобы выглядеть убедительным. Может быть, кто-то желает свалить вину на Дэна О’Райли. Мне нужно копнуть глубже, но сама я этого сделать не могу.

Звоню Кец. Передаю ей все сведения и рассказываю о своих подозрениях на этот счет. Мне кажется, что Мэлвин потрудился бы тщательнее скрыть все следы.

Конечно, она спрашивает, что было в конверте. Я колеблюсь, потому что не могу передать дневник полиции. В этот момент поднимаю взгляд и вижу, что в дверях кабинета стоит моя дочь. Вид у нее… странный. Она смотрит на меня, переступая с ноги на ногу. Я улыбаюсь ей, но она не улыбается в ответ.

– Заходи, милая, – говорю я ей. Ланни заходит, но делает лишь один шаг, словно сомневаясь. Это странно. Я гадаю, не случился ли в ее отношениях с Далией еще один кризис. – Я говорю с Кецией, подожди минутку, хорошо?

Ланни кивает.

– Гвен? – Кец напоминает мне, что все еще ждет. – Что было в конверте?

Я лгу. Мне приходится. Я не могу просить Сэма, чтобы он отдал последний кусочек жизни своей сестры; этот кусочек упакуют в пакет для улик, и, возможно, так он там и останется. Мэлвин мертв и уже не может заплатить за ту боль, которую причинил нам.

– Это было письмо, – говорю я. Знаю, что это глупо, потому что я уже передала следствию все письма, полученные от Мэлвина. За исключением того, что пришло сразу после моего возвращения из Киллмэн-Крик; это письмо покоится на дне озера.

– Мам, – произносит Ланни. Я бросаю на нее короткий взгляд. Глаза ее широко распахнуты.

– Мне понадобится это письмо, – говорит Кеция.

Ланни втягивает воздух и достает что-то из кармана своей толстовки.

Это конверт. Вскрытый конверт. И когда я протягиваю за ним руку и переворачиваю его, то едва не роняю. Это письмо от Мэлвина. Адресованное мне.

– Откуда ты узнала? Извини, – шепчет она. – Я… я думала…

Я инстинктивно отключаю передачу звука на телефоне. Хочу сказать Ланни, что всё в порядке. Но всё совершенно не в порядке. Я чувствую прилив абсолютного отчаяния, абсолютного ужаса.

– Где ты… где ты это взяла? – Мой голос дрожит почти так же, как у нее.

– Это было в почте. Не злись.

– Я не злюсь. Я просто… Когда оно пришло?

– Вчера, – отвечает Ланни. – Я знала, что ты не разрешишь мне… – Голос ее угасает, как и свет в ее глазах, и я знаю почему. Я чувствую то же самое, что и она. И я сделала бы всё что угодно, лишь бы она никогда такого не испытала. – Я просто думала… – Она вытирает глаза. – О боже, мама… он такое говорит…

Я обнимаю ее так, словно могу защитить от всего, спрятать в своих объятиях и забрать боль от каждого пореза, от каждого злого слова. Но я не могу этого сделать – и знаю это. Я целую ее в лоб и шепчу:

– Мне очень жаль, девочка моя.

Потом возвращаюсь к телефону, снова включаю микрофон и говорю:

– Извини за молчание, Кец. Да, это письмо у меня. – Я смотрю на Ланни и продолжаю: – Приезжай и забирай его.

И вешаю трубку.

Кладу письмо и конверт, полученный Сэмом, на свой рабочий стол. Ланни подходит и садится рядом с моим креслом, кладет голову мне на плечо и тихо плачет. Я глажу ее по волосам. Мы молчим.

Через полчаса я говорю:

– Вставай. – Поднимаю ее на ноги. – Мы идем на пробежку.

Она всхлипывает и смотрит на меня покрасневшими глазами, не в силах поверить в то, что я сказала.

– Нам нужно бегать, – говорю я ей. – Тебе нужно бегать. Иди готовься.

Дочь наконец кивает, с размаху снова обнимает меня и целует в щеку.

– Я люблю тебя, – говорит она и скрывается за дверью.

Я сижу в кресле, глядя ей вслед.

Потом смотрю на письмо, лежащее на моем столе – письмо, которое причинило такую боль моей дочери, – и мне требуются все мои силы, чтобы не закричать, не разорвать его на части и не бросить в озеро. Утопить это письмо, утопить того, кто его написал, заставить этот голос замолчать навеки…

Я не делаю этого. Встаю и выхожу из кабинета. Иду переодеваться.

И мы бежим.

* * *

Кеция заезжает к нам час спустя, чтобы забрать письмо. С ней Хавьер; у него сегодня выходной. Он приветствует детей, стукаясь с ними кулаками, потом спрашивает про Сэма. Я объясняю, что тот на работе, и Хавьер кивает.

– Да, – говорит он. – Можно переброситься с тобой парой слов? – Он оглядывается на детей. – Наедине.

Мы идем к озеру. Кец остается с детьми. Хавьер пинком отправляет прочь пару камешков, потом говорит:

– Не уверен, что должен рассказывать тебе это, но сегодня утром приезжал какой-то тип, чтобы купить патроны «Ремингтон Магнум» на 7 миллиметров.

– И что это значит? – Название мне ничего не говорит.

– Патроны для снайперской винтовки, – поясняет он. – Ему нужны были патроны для снайперской винтовки, но у меня их не было. Я сказал ему, что нужно было заказывать заранее.

– Ты его знаешь?

– Спад Бельден, дядюшка Джесса. Он служил в армии во время первой войны в Ираке.

– И зачем ему?

– А как ты думаешь?

Плохие новости.

– Они могут убить нас из-за пьяной драки?

– Это Бельдены, – говорит Хавьер, как будто это отвечает на вопрос. – Хотя есть шанс, что он покупает патроны просто для практики. Он любит сохранять твердость руки.

На улице жарко, и я продолжаю потеть.

– И все же странное время он для этого выбрал. Учитывая, что мы ищем снайпера.

– Да, – соглашается Хавьер. – Поэтому я и завел об этом речь. – Он перекатывается с пятки на носок, взад-вперед, руки скрещены на груди. – Федералы обшарили их нору три месяца назад, но ничего не нашли. Они думали, что Бельдены варят мет, но они этого не делали. По крайней мере не здесь. Но… штука в том, что если б Спад хотел причинить тебе вред, вряд ли он стал бы покупать патроны у меня. Он знает, что мы друзья. Он знает, что я предупрежу тебя об этом. – Проводит ладонью по своей голове; волосы его коротко острижены, и эта строгая военная прическа придает ему вид бойца, готового к сражению. – Но, черт побери, может быть, он намеревался сделать именно это. Хотел просто пощекотать тебе нервы. Не знаю.

– Это не может быть только из-за того, что Сэм вышиб тому парню парочку зубов.

– Ну, – отвечает Хавьер, – бывало, что и из-за меньшего здесь вспыхивали целые войны. Никогда нельзя сказать заранее, что люди воспримут как личное оскорбление. Особенно такие люди, как Бельдены, – они живут ради своей гордости. И умирают тоже. Сэм для них чужак, приезжий из большого города. Так же, как и ты.

– И это не относится к моему бывшему мужу?

– Сомневаюсь. Ты и дети… для них это просто побочный фактор. Мелочи. Настоящая забава для них – охотиться на мужчин.

Это ужасно иронично. До сих пор мне грозила опасность из-за того, что совершил Мэлвин. И теперь я снова вынуждена защищаться от посторонних людей – из-за того, к чему не имею никакого отношения. Есть в этом некий мрачный, тошнотворный юмор.

– Как это остановить? – спрашиваю Хавьера. На самом деле я не жду ответа.

Он качает головой:

– Не думаю, что ты сможешь. Может быть, сейчас самое время подумать о том, чтобы на некоторое время уехать из города. Помимо Бельденов, есть еще эти съемки документального фильма, о которых все говорят…

– Все говорят об этом?

– Сейчас это самая жареная сплетня в Нортоне. Из-за нее со дна всплыла куча старого дерьма – все эти слухи о том, что ты якобы виновна в убийстве. Некоторые ухватятся за любой случай, лишь бы выставить тебя в черном свете.

Круто. Полагаю, я должна была предвидеть это.

– И как мне с этим бороться?

– Ты же не борешься с морем. Просто уходишь и ждешь окончания прилива. – Он беспокоится. И это заставляет волноваться уже меня. – Будь осторожна. Я сделаю всё возможное, чтобы хоть немного разрядить обстановку.

Мы не стукаемся кулаками – обнимаемся. Мне нравится Хави; я доверяю ему так же, как Кеции. Он с самого начала прикрывал мне спину, с того дня, когда я появилась в его тире, и я знаю, что Хавьер действительно сделает все возможное.

Но когда они уезжают, я чувствую себя беззащитной и беспомощной. И это меня злит.

Весь день мы сидим дома. Я высматриваю в окна белый фургон съемочной бригады, но их нет поблизости. По крайней мере, там, где я могу их увидеть. У меня мурашки бегут по коже при мысли о том, что эти люди могут сейчас прятаться в лесу, снимая меня, снимая мой дом. Некоторое время пытаюсь сосредоточиться на книге, которую читаю, но постоянно поднимаю голову и окидываю взглядом периметр – как будто я на боевом посту, а не на собственном крыльце. Высматриваю, не блеснет ли между деревьями объектив камеры.

Или линза снайперского прицела…

День кажется совершенно нормальным, но под этой нормальностью таится нечто, что я не хочу рассматривать слишком пристально.

Зову детей и предлагаю поехать в город и заказать в кафе торт и мороженое. Они, похоже, рады этому, хотя Ланни волнуется из-за калорий. Она только что сожгла на тренировке не менее тысячи, и я уверяю ее, что с этим всё будет в порядке.

Когда мы въезжаем в Нортон, всё по-прежнему кажется нормальным. Вот старик едет на тракторе по Мейн-стрит, разбрызгивая по сторонам тучи грязи, но такое случается минимум раз в неделю. Я медленно еду за ним, пока не сворачиваю на стоянку. Обычно мы начинаем с кафе-мороженого и заканчиваем кондитерской, но когда я паркую машину, замечаю чистенький белый фургон, въезжающий следом. На нем нет никакого логотипа, а судя по наклейке на бампере, он взят в аренду. В фургоне сидят два человека, и когда я выключаю двигатель, вижу, как они выходят из машины и идут к задней дверце.

Не знаю, чего я от них ожидала, но когда вижу, как высокий афроамериканец достает ручную видеокамеру, а женщина подключает микрофон, я понимаю, что именно происходит.

Это киношники.

Они нас нашли.

– Мам, – говорит Ланни, приоткрывая дверь со своей стороны. – Что-то не так?

– Закрой дверцу, – говорю я ей. Мой тон заставляет Коннора тоже отпрянуть ближе к середине сиденья. – Давайте просто подождем минуту.

– Что случилось? – Сын начинает оглядываться назад.

Оператор подносит к глазу видоискатель камеры и тщательно снимает заднюю часть моего внедорожника, в том числе и номерной знак.

– Уже становится жарко, – говорит Ланни. – Может быть, просто пойдем в кафе и закажем мороженое?

– Нет, – отвечаю я. – Извините, но я думаю, что нам лучше поехать домой.

– Почему?

С их мест не виден фургон. Если б мы с Ланни были одни, я могла бы сказать ей о том, что происходит. Когда речь идет о предосторожностях, которые иногда необходимо предпринимать в городе, моя дочь понимает многие вещи лучше, чем мой сын. Но я не хочу подпитывать тревоги Коннора. Он и так был достаточно скрытным, а ужасный опыт общения с отцом всего несколько месяцев назад заставил его еще глубже уйти в себя. Я скучаю по тем дням, когда он приятельствовал с мальчишками своего возраста, интересовался играми, фильмами и соревнованиями по «Данджеонз‘н’Дрэгонз» . Мне кажется, внутренне он все еще питает к этому интерес, однако боится проявлять его.

Еще одна причина ненавидеть моего бывшего мужа. Чтоб тебя жарили черти в аду, Мэлвин. И желательно – медленно вращая вертел.

– Я скажу вам, когда мы будем дома, – обещаю. Потом включаю двигатель и сдаю назад. К несчастью, для того чтобы выехать со стоянки, мне приходится миновать фургон, а это значит, что оператор сможет четко разглядеть нас. Я питаю слабую надежду на то, что дети этого не увидят, – но, конечно же, Ланни замечает сразу.

Она указывает пальцем прямо на них:

– Какого черта они делают?

– Снимают нас, – отвечаю я. – Пожалуйста, опусти руку.

Ланни не слушается меня. Вместо этого поворачивает кисть и привычно-гордым жестом показывает им средний палец.

– Надеюсь, они это засняли, – говорит она. – Козлы недоенные. Зачем они это делают?

Я не хочу рассказывать детям этого, но лучше подготовить их.

– Помните ту женщину на «Шоу Хауи Хэмлина»?

– Миранда Тайдуэлл, – уточняет Коннор. – Она богатая. – Мы обе смотрим на него, и он пожимает плечами. – Я пробил ее по поиску, раз уж она собралась снимать документальный фильм про нашего отца. Зачем она это делает?

– К сожалению, люди хотят слышать о нем. И о нас. Поэтому нам нужно быть осторожными.

– Да, – говорит Ланни, – и ты сам бы это понял, если б вынул нос из своих книжек.

Они снова ссорятся. Я хотела бы, чтобы они этого не делали, но понимаю, что такое стандартные отношения детей в семье, особенно в таком возрасте. Ланни не задирала Коннора примерно два месяца после того, как я вернулась из Киллмэн-Крик и рассказала им тяжелые новости о том, что их отец мертв и что именно мне пришлось убить его. Однако мир не продлился долго. По сути, теперь их конфронтация стала еще более острой. Мы говорили об этом, но мне кажется, Ланни так и не смирилась с мыслью о том, что во время всех тех событий ее брат общался с отцом, пусть даже по телефону. Мэлвин, будь он проклят, убедил нашего сына поверить ему, и Ланни просто не может это осмыслить. Эта рана стоит между ними, и я могу лишь надеяться, что со временем она зарастет. Но пока еще этого не произошло.

Мы уже у выезда с парковки, но, к несчастью, в обоих направлениях едет плотный поток машин, и я никак не могу выехать. Оператор идет в нашу сторону, продолжая снимать. Я уверена, что он сосредоточил кадр прямо на наших лицах. Ненавижу… Это ощущается, как вторжение в нашу частную жизнь, хотя юридически в этом нет ничего противозаконного. Или есть? Я не знаю, что гласят законы этого штата относительно съемки частных лиц без их разрешения. Возможно, следует проверить.

Я смотрю на машины и хочу, чтобы они побыстрее проехали, однако в нашу сторону на мучительно малой скорости тащится очередной трактор. Темный глаз камеры на краю моего поля зрения словно становится глубже, точно устье колодца, в который я падаю. Моргаю и вижу камеру в студии Хауи Хэмлина. И ощущаю леденящее чувство беспомощности.

Моргаю снова – и вижу грязный, гниющий особняк в Луизиане. Комнату, забрызганную кровью. Цепи.

И камера снимает, снимает, снимает. Совсем как та камера, которую Мэлвин приволок, чтобы заснять мое убийство для зрителей, готовых платить за это зрелище.

Слышу какой-то нарастающий крик.

– Мама! – Испуганный голос Ланни заставляет меня нажать на тормоза, и я понимаю, что едва не врезалась в одну из приближающихся машин, а крик этот был сигналом проезжающего грузовика. Ланни отбрасывает с лица пряди черных волос и встревоженно смотрит на меня. – С тобой всё в порядке?

– Всё хорошо, – машинально отвечаю я ей, потому что так говорю всегда – и ей, и себе. Но не нужно быть дипломированным психологом, чтобы понять, что со мной не всё в порядке. Видения прошлого. Холодный пот. Кошмары. А теперь – видеосъемки, воскрешающие все это. Мне нужно поговорить с доктором Маркс.

Я делаю пару глубоких вдохов и резко выворачиваю руль, вклиниваясь в просвет в потоке машин. Уголком глаза замечаю, как оператор поворачивает камеру, чтобы проследить, в какую сторону мы едем.

Я не чувствую себя по-настоящему в безопасности, пока мы не переваливаем холм и не сворачиваем на шоссе, направляясь прочь из Нортона.

Ланни некоторое время молча ерзает на сиденье, ожидая более полного объяснения, которое я не хочу давать. Наконец она надевает наушники и принимается смотреть в окно. Коннор утыкается в книгу, полностью отключившись от этого мира.

Я радуюсь тишине до тех пор, пока Ланни все же не сдвигает наушники и не спрашивает:

– Ты ведь не собираешься снова выходить замуж, да?

Этот вопрос застает меня врасплох.

– Честно? – переспрашиваю я. – Сомневаюсь.

– Даже за Сэма?

– Даже за Сэма.

– А почему? Вы что, решили расстаться?

Это я обсуждать не хочу. Оглядываюсь. Коннор, похоже, не слушает.

– Мы не расстаемся, – отвечаю я дочери. – Ничего не изменилось. Просто… я довольна тем, что есть, вот и всё. Не думаю, что есть какая-то причина менять что-то, правильно?

– Если вы не собираетесь расставаться, то пусть будет как есть. – Она пожимает плечами, как будто ей все равно.

Но я знаю, что это не так. Ей очень нравится Сэм, и в первую очередь ей нравится то, как к нему относится Коннор. Он плохо доверяет людям, но, когда мой сын рядом с Сэмом, он воспринимается как… нормальный ребенок. Ребенок, которого любит человек, рядом с которым он чувствует себя в безопасности. Это нечто особенное и совершенно необходимое.

Поэтому я говорю:

– Сэм – человек самостоятельный, Ланни, и он всегда решает сам за себя. Но я сомневаюсь, что в ближайшее время Сэм нас покинет. Если увижу признаки чего-то подобного, я скажу тебе.

Ланни просто снова пожимает плечами, словно это не имеет для нее значения, и опять надвигает наушники на уши.

Мы уже почти дома, когда мне звонит Сэм. Он уже добрался домой.

– Всё в порядке? – спрашиваю я.

– Да, – отвечает он, но в голосе его звучит непонятная резкость. – Ты едешь домой?

– Да. Я уже недалеко. А что?

– А то, что к нашей двери прилеплена записка. Киношники были здесь и искали тебя. И к тому же у нас кончилось орегано.

– Записка? Киношники? – переспрашиваю я. По крайней мере, «орегано» я не повторяю. – Боже, они совсем обнаглели… Я только что видела их в городе.

Он несколько секунд молчит.

– Наверное, нам нужно поговорить об этом.

– Наверное.

Мне не хочется ни этого разговора, ни любого другого, который может состояться между нами.

* * *

В течение всего вечера я чувствую, как это стоит между нами, словно каменная стена, и хочу протянуть за эту стену руку, почувствовать, как он тянется навстречу… но не знаю, следует ли это делать. И даже возможно ли это теперь.

«Время, – говорю я себе, когда мы молча занимаемся тарелками: я мою их, а Сэм вытирает. – Дай ему время». Но время может унести его прочь, и я не знаю, с какого конца к этому подойти; никто не готовил меня к тому, как страшно может оказаться любить – любить по-настоящему.

Стационарный телефон звонит, сбивая меня с мысли, и я разрываюсь между раздражением и облегчением. Вытираю руки и снимаю трубку, поскольку мне знаком номер, высветившийся на определителе. Это номер Марлин из Вулфхантера.

В ответ на мое резковатое «алло» следует молчание. Шум на линии. Дыхание. Я уже собираюсь повесить трубку, когда юный девичий голос произносит:

– Помогите мне.

Я в неуверенности медлю.

– Алло, кто это?

– Ви, – говорит она. – Вера Крокетт. Мама сказала, что вы помогаете людям. И ваш номер был в ее телефоне.

Акцент знакомый, как и фамилия. Ту женщину, которая звонила мне в день моего поражения на шоу Хэмлина, звали Марлин Крокетт. Женщину, которая явно что-то держала в уме, но не могла заставить себя произнести это вслух. Женщину, которая хотела, чтобы я приехала в городок, расположенный поблизости от ниоткуда, дабы мы могли обсудить это лично.

Я немедленно настораживаюсь. Использовать ребенка – это низость. Мне приходится подавить импульсивное желание повесить трубку.

– Позови к телефону свою маму, пожалуйста.

– Я не могу, – отвечает Ви. Голос ее звучит до странного ровно. – Она умерла.

– То есть? – Я инстинктивно оборачиваюсь к Сэму, приоткрыв рот, и качаю головой, показывая: я не знаю, что происходит. Но по моему тону он уже понял, что происходит нечто странное. – Когда? Что случилось?

– Вы должны приехать, – говорит Ви. – Они собираются вскоре прийти и за мной. Она лежит мертвая на полу, а потом они придут за мной.

– Вера… Ви, ты хочешь сказать, что твоя мать лежит на полу прямо сейчас?

– Да.

Я чувствую, как мир вокруг меня сжимается, реальность сужается до голоса в телефонной трубке.

– Тогда тебе следует позвонить в «девять-один-один», Ви.

– Если я это сделаю, они меня убьют. – Голос ее звучит спокойно, но до ужаса отстраненно. Я не знаю, что могло стать причиной этого. – Пристрелят меня, как собаку, прямо на месте.

Я машу рукой Сэму, прикрываю ладонью трубку и говорю:

– Позвони Кеции. Скажи ей вызвать полицию Вулфхантера в дом Марлин Крокетт. Я не знаю, что происходит, но ее дочь говорит, что Марлин умерла.

Он не колеблется и не задает вопросов; хватает свой телефон и отходит в угол, чтобы позвонить.

– Ви, – говорю я, – твоя мать… ты можешь сказать, дышит ли она?

– Она мертва. – В ее голосе не слышно никаких эмоций. Совсем никаких. Шок? Что-то еще? Я не знаю.

– Ты можешь проверить ее пульс?

– Она мертва. – Впервые девушка вкладывает в слова хоть какое-то чувство. В них звучит усталость, и я вздрагиваю, услышав это. – Она лежит на полу и…

Я слышу, как Ви Крокетт колеблется. Умолкает. Когда она снова заговаривает, то произносит шепотом:

– Они возвращаются.

– Ви? Вера!

Она кладет телефон или роняет его. Я слышу что-то похожее на шаги или стук, а потом раздается оглушительное «бабах», заставляющее меня вздрогнуть и посмотреть на трубку, как будто я опасаюсь, что из нее вылетит что-то, кроме звука.

Через секунду я подавляю этот импульс и снова подношу трубку к уху.

– Ви? Вера? Ответь мне! Что происходит?

Сэм все еще говорит по телефону, глядя на меня. Я беспомощно поднимаю руку. Ви Крокетт не отвечает. Но я слышу что-то. Движение? Отдаленный крик? Что-то вроде того.

А потом вдруг снова раздается ее ровный, спокойный голос:

– Это его прогнало.

– Вера, что это было?

– Я выстрелила из дробовика, – говорит она. – Прямо через дверь. Думаю, он со всех ног удирает в холмы.

– С тобой всё в порядке?

– Да.

– Ви… – Я не знаю, что мне еще делать, кроме как разговаривать с ней дальше. – Ви, твоя мама сказала, что беспокоилась о чем-то. О тебе?

– Нет, – отвечает она. – Моя мама никогда не беспокоилась обо мне. Если б она это делала, то давным-давно сдалась бы. Не могу особо винить ее.

Это всё какая-то бессмыслица. Я не знаю, как расшифровать слова этой девушки.

– Ви, сколько тебе лет?

– Пятнадцать, – отвечает она.

Я вздрагиваю, как от боли, и на миг прикрываю глаза.

– Моя дочь – твоя ровесница. Я знаю, что ради нее сделала бы все что угодно. Уверена, что твоя мать чувствовала то же самое. – Я с трудом сглатываю. Мне нужно, чтобы она говорила дальше. «Боже, она всего лишь ребенок!» – Расскажи мне о своей маме, Ви. Что произошло в последний раз, когда вы говорили с ней?

– Я не помню, – отзывается Ви. – Теперь это уже не важно. Она мертва. Она мертва, и я…

Она не заканчивает фразу, но у меня возникает тошнотворное, жуткое чувство. Что, если фраза заканчивалась словами «и я убила ее»? Марлин очень расплывчато говорила о том, что происходит. Она не упоминала никаких подробностей, но, может быть, просто не хотела признавать, что боится собственной дочери… Ужасно столкнуться с подобным.

Я слышу вдалеке отголоски воя сирены.

– Ви, дробовик все еще у тебя в руках? – спрашиваю я.

– Да.

– Я прошу тебя кое-что сделать, – говорю я как можно более спокойно, заботливо и уверенно. Сэм завершает свой звонок и подходит, останавливаясь напротив меня; он внимательно всматривается в выражение моего лица, в мои жесты. Но ничего не может сделать. Только я одна. – Я прошу тебя положить дробовик на пол. Сделай это сейчас, пожалуйста.

Я слышу движение. Шорох. Тяжелый удар.

– Хорошо, – говорит Ви. – Я это сделала. Но они все равно пристрелят меня. Им нужен предлог.

– Они этого не сделают, – возражаю я. – Теперь я прошу тебя открыть входную дверь, поднять обе руки повыше и встать на крыльце. У вас же есть крыльцо, верно?

У многих людей в сельских районах Юга есть крыльцо.

– Да, мэм, – отвечает она. – Но если я выйду туда, они застрелят меня насмерть.

– Обещаю тебе – они не сделают этого, если ты поднимешь руки.

– Если я их подниму, то не смогу слышать вас по телефону, – замечает она. Совершенно резонно, однако прежним странным тоном, без малейших эмоций.

– Ты можешь переключиться на громкую связь?

– Да, конечно. – Ви делает это; я слышу, как в телефон врывается весь окружающий ее мир. – Хорошо, я иду к двери. – К моему потрясению, она хихикает. – Господи, я прострелила дверь прямо насквозь! Я вижу сквозь нее.

Я испытываю тошноту при мысли, что по другую сторону двери, на ее крыльце, может лежать труп, но не говорю это вслух. Лишь произношу:

– Хорошо, открой, пожалуйста, входную дверь – медленно – и подними обе руки. Ты делаешь это, Ви?

Слышу скрип петель. Голос Ви несколько отдаляется.

– Да, мэм.

– Медленно выйди наружу и не опускай руки.

Это решающий момент. Я слышу, как вой сирен замолкает и как открываются дверцы машин. Если закрыть глаза, я смогла бы увидеть все это, словно на панорамном кадре. Ви стоит на крыльце. В двери позади нее зияет дыра. На земле лежит кто-то раненый, может быть, даже убитый. Две – нет, три полицейских машины – должно быть, все, что есть в распоряжении местной полиции, – окружили дом. Пистолеты в руках копов, взвинченных и готовых стрелять.

– Брось это! – кричит один из них, и я понимаю, что он принял телефон, который она держит над головой, за оружие.

– Брось телефон, Ви, – говорю я ей.

– Ладно, – говорит она голосом спокойным, словно замерзшее озеро.

Я слышу, как телефон падает.

Удар.

Потом три гудка – и звонок обрывается.

* * *

О том, что делать дальше, особых споров не возникает. Я пытаюсь перезвонить по тому же номеру, но после гудков попадаю на стандартное автоматическое приветствие. Могу представить, как телефон падает на крыльцо и разбивается… а если даже он и уцелел, вскоре окажется в пакете для улик, и по нему уж точно никто не ответит. Либо Ви Крокетт была застрелена, либо сейчас уже оказалась в наручниках.

Ей пятнадцать лет.

Я сую пару смен одежды в спортивную сумку и говорю Сэму:

– Я должна ехать. Ее мать звонила мне, прося о помощи. И теперь, хочу я того или нет, я стала свидетелем по этому делу. Ви позвонила мне до того, как приехала полиция, и им понадобятся мои показания для протокола. Я не хочу, чтобы они приезжали сюда и устраивали сцену, которую могут заснять киношники Миранды.

Я вижу, как при этих словах Сэм вздрагивает. А может быть, виной тому просто упоминание Миранды.

– Ты не знаешь, действительно ли так будет.

– Знаю, – возражаю я ему. – Эти документальщики кружат здесь, как стервятники. И если полиция подъедет к нашему дому, они уж точно этого не упустят. Лучше разобраться с этим подальше отсюда.

Я хочу поговорить о записи, сделанной Мэлвином в дневнике сестры Сэма, об ужасном шоке, вызванном этим, об эмоциональной катастрофе, случившейся прошлой ночью, но понимаю, что всему свое время.

Он закрывает за собой дверь спальни.

– Гвен, остановись.

По крайней мере, я делаю паузу. Смотрю на него, беспокойно складывая и разворачивая рубашку.

– Ты – мишень, – говорит он и идет ко мне. – Ты не можешь ни во что ввязываться, понятия не имея, что там происходит.

– Но я не могу бросить в беде пятнадцатилетнюю девочку. Она позвонила мне. Ее мать мертва. Если б это была Ланни…

– Но это не Ланни. Она не Ланни, – напоминает Сэм и кладет руки мне на плечи. Мне мучительно хочется, чтобы он привлек меня к себе и обнял, но Сэм не делает этого. Он в буквальном смысле держит меня на расстоянии вытянутой руки. – Ты не можешь ввязываться в неприятности, происходящие в чужом городе. Ты не знаешь тамошних жителей, не знаешь, кто участвует в этой игре. И тебе вообще нет дела до того, что там творится.

– Нет, есть. – Я смотрю ему в глаза, и он моргает первым. – Сэм, я знаю, что ты просто беспокоишься за меня. Я знаю, что это рискованно, отлично знаю. Но и оставаться здесь ненамного безопаснее. Убегать, прятаться от камер… – На секунду я ощущаю прилив паники, от которого у меня перехватывает дыхание. Я снова в Луизиане, в одной комнате с камерой, с кровью, с мертвой женщиной и моим безжалостным бывшим мужем… Я на сцене в студии Хауи Хэмлина, запертая в ловушку кошмаров…

Если сейчас я снова столкнусь с видеокамерой, то сойду с ума.

– Черт бы побрал это все, – говорит Сэм. Он не злится – просто сдается. Наклонив голову, мягко прижимается лбом к моему лбу. Потом нежно целует меня, словно прошлой ночью я не разбила ему сердце. – Хорошо. Но одна ты не поедешь.

– Но дети…

– Дети едут тоже, – говорит Сэм. – Или едем мы все, или никто. – Он не говорит «мы едем всей семьей», но ощущается это именно так.

Я снова целую его, уже более страстно, и чувствую, как его ладони ползут вверх, чтобы коснуться моего лица. Он откидывает волосы с моего лба и смотрит на меня так, словно пытается запомнить навеки. Потом отступает назад.

– Я скажу детям, чтобы собирали вещи.

Поцелуй все еще горит у меня на губах, вызывая внутреннюю дрожь, и я хочу… большего. Это пугает меня. Я не ожидала, что найду нечто подобное – только не здесь, только не с ним. Но Сэм Кейд всегда оказывается не тем, чего я от него ожидаю, – каждый раз. Я хочу заровнять пропасть, разделяющую нас. Мне нужно это сделать.

Однако у меня возникает странное чувство – как будто он испытывает облегчение.

Как будто хочет удрать из Стиллхауз-Лейк так же сильно, как и я.

* * *

– Но куда мы едем? – спрашивает Коннор. Я смотрю, как он засовывает в свою сумку слишком много книг. – В какое-нибудь крутое место?

– Скорее всего, нет, сынок, – отвечаю я ему. – В городок под названием Вулфхантер.

Он на мгновение замирает, словно раздумывая. Я понимаю, что это название ему незнакомо.

– Но звучит круто.

– Не знаю. Я никогда там не была. Но это поблизости от парка Дэниэла Буна. – Национальный парк Дэниела Буна – это огромный участок густого темного леса, и одно его название уже создает определенное настроение. Коннор широко раскрывает глаза. Конечно же, мы там бывали; это одно из первых мест, куда я свозила детей после переезда.

– Мы будем жить в палатках? – спрашивает он.

– Надеюсь, что нет. Там должен быть мотель, в котором мы сможем остановиться. И надеюсь, что это всего на день или два.

Коннор колеблется, потом берет еще одну книгу. Я подавляю улыбку. Он так же ответственно относится к этому, как я – к снаряжению для самозащиты. Раздвижная дубинка, лежащая на дне моей сумки, весит примерно втрое больше любой из его книг, и это далеко не единственное, что у меня есть с собой.

– Почему мы едем? – спрашивает сын.

– Ты помнишь ту женщину, которая звонила мне на днях и просила о помощи? – Он кивает. – Ее дочь в беде.

– А сколько ей лет?

– Столько же, сколько Ланни.

– А я думал, это может быть другая девочка.

– Какая другая девочка? – спрашиваю я.

– Та, про которую говорили в том телешоу. – Коннор берет свой смартфон, что-то набирает на нем и протягивает мне. На экране я вижу фотографию прелестной чернокожей девочки, лет шести или семи; она улыбается в камеру и просто лучится очарованием. – Помнишь? Ее родители были там. Ее украли прямо из школы. Они сидели в фойе вместе с нами.

Теперь я вспоминаю: та отрешенная пара в фойе студии Хэмлина. В тот момент я едва заметила их: настолько сильно хотелось удрать, что мне не было дела до того, что кто-то еще находится там. Я просто спешила уйти оттуда.

– Ах да. – Присаживаюсь на край кровати Коннора. – Как давно ее похитили?

– Теперь уже примерно неделю назад, – отвечает он. – Наверное, она уже не вернется, верно?

Я не хочу, чтобы он знал такие вещи, – только не в его возрасте. Но с точки зрения статистики он прав: большинство похищенных детей живут не дольше нескольких часов после этого события.

– Ты не слышал, с ее родителей потребовали какой-нибудь выкуп?

Мне вспоминаются кое-какие подробности. Девочка была похищена из школы; это было хорошо организованное дело, оно прошло совершенно гладко. Не импульсивный, вынужденный акт, а заранее спланированный и устроенный. Это не значит, что девочка жива – однако ее шанс на выживание выше среднего.

Коннор с готовностью посвящает меня в курс дела. Он явно следил за событиями.

– На форумах говорят, что ее отец заплатил выкуп, но никто не знает этого наверняка. Так что, может быть, это была тайная выплата, чтобы вернуть ее домой.

– Погоди-ка, Коннор… На форумах?

Оживление его несколько угасает.

– Извини. Но я не хожу на те форумы, где говорят о моем отце, честное слово.

– Не ходи на них вообще, – говорю я ему. – И ты знаешь, что нельзя верить тому, что читаешь на «Реддите». Держись подальше от форумов, хорошо?

– Я не пишу туда, только читаю.

– Не заставляй меня вносить их в список блокировки, Коннор.

Он хмуро смотрит на меня:

– Я уже не маленький ребенок, а ты все еще не хочешь, чтобы я что-то знал.

Не хочу. Действительно не хочу. Только не о похищении детей, и уж точно не о тех глубинах ужаса, в которые подобные события ввергают людей. И не о его отце, хотя я понимаю, что Коннор уже знает об этом больше, чем мне кажется.

– Я хочу, чтобы ты знал многое. Но при этом также хочу быть уверенной, что ты готов к этому, – отвечаю совершенно искренне. – Я просто не хочу, чтобы у тебя выработался искаженный взгляд на мир. – «Как у меня, например». – Основную часть времени люди бывают хорошими. Но иногда становятся плохими. Однако, если слишком сильно полагаться на Интернет и позволять ему определять твой взгляд на мир, ты решишь, что худшие стороны в людях слишком сильны.

– Но это неправда, мам, – возражает он. – В Интернете люди делают важные дела, помогают друг другу, участвуют в разных движениях. Незнакомые люди помогают другим незнакомым людям. Это совсем не плохо.

Он, конечно, прав. Мой сын куда более рассудителен и уравновешен, чем я.

– Хорошо. Но вот что я тебе скажу: не попадайся на то, что кажется правильным, но звучит неправильно. Понимаешь?

– Как то вранье, которое говорил мне отец. – Коннор кивает: – Да, я понимаю.

– Прости, милый, – говорю я ему, и он опускает взгляд на книгу, которую вертит в руках. – Он не должен был так поступать с тобой.

Сын вяло пожимает плечами.

– Да, но это, наверное, было не так плохо, как то, что он собирался сделать с тобой.

Я моргаю. И вижу холодный черный объектив камеры, направленный на меня. Горло у меня сжимается, и я понимаю, что должна покончить с этой травмой – чем скорее, тем лучше, и уж точно более конструктивным путем, чем отгораживание от нее. Но сейчас у нас есть более важное дело. Одинокая девушка в Вулфхантере. Ее мертвая мать, которая просила меня о помощи.

– Мне жаль эту малышку, – говорю я. – Я хотела бы помочь и ей тоже. Но сначала нам нужно понять, что мы можем сделать для той девушки, ладно?

Он кивает и добавляет еще пару книг в свою и так битком набитую сумку. Возводит свою собственную стену из книжных историй… Что ж, мой сын мог справиться со случившимся и куда хуже. Как я, например.

Проверяю, как дела у Ланни. Она уже собрала вещи, уместив их в один рюкзак. Он куда меньше, чем моя сумка. Дочь расхаживает по гостиной, сложив руки на груди, и когда я окликаю ее по имени, она подскакивает и поворачивается ко мне с улыбкой на лице – я знаю, что улыбка не настоящая.

– Эй, не надо ко мне так подкрадываться!

Вид у нее неподдельно встревоженный.

– С тобой всё в порядке? – спрашиваю я ее. Ланни отступает на шаг, и я вижу, как она включает защитный сарказм на полную мощность.

– О да, конечно. Со мной всё супер-в-порядке, ведь мы ни с того ни с сего едем никуда, чтобы делать там ничего, а ведь я завтра собиралась встретиться с Далией. Ты же знаешь, как сильно я этого хотела, верно?

Я никогда не бросала ее одну, но сейчас на краткий миг задумываюсь, не оставить ли ее на попечение Мэнди, матери Далии? Вот только если между Ланни и Далией есть какие-то нелады, то оставить их на день или два в одном доме – не лучшая идея: это может навсегда разрушить их отношения. Я не хочу нести ответственность за это. Поэтому говорю:

– Иногда разлука смягчает сердца.

– Что за хрень!

– Ланни!..

– Ладно, ладно, хорошо. Поехали уже!

Моя дочь вся на нервах, и я не понимаю почему. Хочу спросить об этом – но я хорошо ее знаю. Сейчас не время. Она не хочет откровений, она хочет движения. Я оставляю ее и дальше расхаживать по комнате, захожу за Сэмом и Коннором, и мы вместе возвращаемся в гостиную и направляемся к выходу.

Но останавливаемся, когда раздается звонок в дверь. Сэм находится ближе всех к монитору; он отступает назад, чтобы посмотреть на кадр с камеры наблюдения.

– Это Кеция, – говорит он, и я открываю дверь.

Вид у Кец усталый. Она кивает мне, и я отступаю назад, пропуская ее в дом. Кеция обнимает Ланни, стукается кулаками с Коннором, и дети искренне рады видеть ее. Я вот не уверена, что рада. Запираю дверь и бросаю взгляд на Сэма.

– Я тут подумала, что мне нужно к вам заехать, – говорит Кец. – Вы все куда-то уезжаете?

Не нужно быть детективом, чтобы догадаться об этом. У всех нас в руках сумки.

– Да, уезжаем, – говорю. Я наполовину ожидаю, что она будет возражать, но, похоже, это известие ее скорее радует.

– Это хорошо, потому что моя маленькая беседа с полицией Вулфхантера прошла не очень хорошо. Эти славные парни, похоже, решили открыть и сразу закрыть дело, но они хотят, чтобы ты приехала туда и дала показания – не только о том, что произошло, но и о том, почему ты вообще контактировала с той умершей женщиной. – Кеция хочет спросить меня, но понимает, что делать этого не следует. Она знает, какого рода люди звонят мне и просят о помощи и что обычно это случается в весьма неприятных ситуациях. – Позвоните мне, когда будете там, – говорит она вместо этого. – Я не уверена, что можно доверять этим… офицерам. – Если б мы были наедине, она назвала бы их куда более неприличными эпитетами. – Похоже, что поблизости от Вулфхантера найдется не больше двух-трех юристов, так что я переслала тебе их номера для связи. Если не хочешь запоминать эти номера, то запиши их на руке перманентным маркером.

Такие предосторожности предпринимают активисты на разного рода шествиях. Я начинаю задумываться, насколько же плохое впечатление сложилось у Кец от разговора с вулфхантерскими копами – и насколько я рискую, таща своих детей в эту помойку. Смотрю на Сэма и вижу в его взгляде те же самые сомнения. Но он не отпустит меня одну, а я не оставлю детей здесь, в одиночку отбиваться от видеодесантников, которых Миранда Тайдуэлл выслала, чтобы уничтожить остатки моей репутации. Что бы ни произошло в Вулфхантере, мы будем справляться с этим так же, как и со всем прочим: вместе.

Я говорю Сэму и детям, чтобы шли к машине вперед меня. Когда Сэм проходит мимо, я вручаю ему свою сумку, и он кивает. Сэм понимает, что мне нужно поговорить с Кецией наедине. Закрыв дверь, я поворачиваюсь к Кец.

– Когда мы приезжали поговорить с тобой, ты не сказала мне, что съемочная бригада этого так называемого документального фильма уже в городе, – говорю я. – Почему?

– Когда я на работе – я на службе закона, – отвечает она. – Они не нарушали никаких законов, и, честно говоря, я сочла, что не следует лишний раз подпитывать твой гнев. Если ты будешь воевать с ними, то лишь сыграешь им на руку; они получат кучу наград за эту киношку, а твоя жизнь превратится в помойку. Просто держись подальше от них. Это лучшее, что ты можешь сделать: не давать им никакого материала для работы.

Она, конечно же, права.

– Это еще одна причина, по которой нам следует убраться из города, – говорю я. – Потому что я не могу гарантировать, что, если они сунут камеру мне в лицо, я не засуну ее им в задницу.

– Да, примерно этого я и боялась. – Кец пристально изучает меня. Взгляд у нее острый, словно осколок стекла – такой же, как у ее отца. – Ты все еще посещаешь этого терапевта?

– А что, не видно?

– Большинству людей – нет. Ты прошла через ад, Гвен. Сделай перерыв. Дай себе излечиться, прежде чем ввязываться в очередную войну.

– Я ценю твою заботу, но ты же знаешь, что у меня нет даже выбора.

Она качает головой.

– Просто постарайся не влезать в неприятности. Пожалуйста. Ты знаешь, что я поддержу тебя, если смогу, так же, как и Хави, но есть границы, которые я не могу переступать, а ты окажешься далеко за пределами моей юрисдикции.

– Знаю, – отвечаю я. Мы обнимаемся. У каждой из нас под курткой скрывается наплечная кобура, и это многое говорит о том, как мы обе смотрим на мир. – Береги себя.

– Ты тоже.

Включаю сигнализацию, запираю дом и направляюсь к внедорожнику. Кеция идет к своему угловатому патрульному седану. Она провожает нас до развилки дороги, до самого выезда на шоссе, потом сворачивает на проселок, чтобы обогнуть озеро. Фары ее машины скрываются вдали, а мы останавливаемся у обочины шоссе. Сэм смотрит на смартфон, закрепленный на приборной панели, – на нем развернута программа-навигатор.

– Ехать полтора часа, – говорит он и косится на меня при свете приборов. – Ты уверена?

– Уверена, – отвечаю я ему. – Поехали.

Когда мы покидаем Стиллхауз-Лейк, я ощущаю слабый, сдобренный виноватостью прилив облегчения. Как будто я убегаю от своих проблем, оставляя их позади и направляясь в неизвестность, как делала это раньше.

Однако это ложное ощущение. Побег – это ненадолго. Проблемы всегда остаются со мной.

Но я напоминаю себе, что делаю это не для себя.

Не в этот раз.

* * *

Дорога на Вулфхантер узкая и извилистая и, несмотря на свет луны, очень темная. На таких дорогах даже лучи фар словно меркнут, и я рада, что за рулем Сэм, а не я. По обеим сторонам дороги деревья смыкаются все теснее, пока не превращаются в сплошную массу. Это вызывает клаустрофобию.

По пути нам практически не попадается других машин, ни легковых, ни грузовых; две-три обгоняют нас на скорости, сильно превышающей разрешенную, и еще несколько проезжают навстречу. Фура с сильным заносом вбок огибает поворот, и Сэм притормаживает, чтобы пропустить ее. Для большегрузов такие дороги не приспособлены. Даже нашему верному внедорожнику приходится тяжело.

Нигде не видно ни одной работающей заправки, лишь пару раз попадаются прогалины в стене деревьев – там виднеются пустые, изрядно потрепанные непогодой здания и выцветшие вывески. Больше мы почти ничего не видим. Ланни решает подремать, привалившись головой к оконному стеклу позади Сэма. Глядя в зеркало заднего вида, я замечаю, что Коннор читает книгу при свете своего телефона.

– Ты так глаза испортишь, – говорю я ему. Сын даже не поднимает взгляд.

– Это так и близко не работает, – отвечает он.

– И кто это утверждает?

– Наука.

– Ты можешь оказать мне услугу?

Коннор смотрит на меня, и между его приподнятыми бровями залегает легкая складка.

– Какую?

– Набери в поиске «Вулфхантер» и посмотри, что можно найти в Сети про этот город.

Он откладывает книгу.

– Серьезно?

– Да, серьезно. Я хочу знать, во что мы ввязываемся. А ты – один из лучших специалистов по поиску в Сети, кого я знаю.

– Погоди – один из лучших?

– Ну ладно. Может быть, даже лучший.

Это ему льстит, хотя он не хочет, чтобы я это заметила. Закрыв книгу, начинает набирать что-то на своем телефоне со скоростью молнии; я даже не могу надеяться когда-либо достичь такой быстроты – пальцы у меня шире и не такие гибкие. Сэм оглядывается и улыбается мне. Я улыбаюсь в ответ. Важно дать Коннору понять, что он полезен; в последнее время сын часто сомневается в себе. Пусть отвлечется на что-нибудь еще Улыбка Сэма угасает, он снова внимательно смотрит на дорогу. Я знаю, что он испытывает затаенную боль, не только от того, что происходит между нами, но и из-за этого чертова дневника. Мэлвин не стал бы устраивать всю возню с отсроченной отправкой, если б это не было бомбой замедленного действия, предназначенной для того, чтобы причинить вред или даже уничтожить. А я даже не знаю, что было в той записи.

Неожиданно начинаю гадать, взял ли Сэм этот дневник с собой. Эта мысль пугает меня по-настоящему: то, что некая вещь, оскверненная Мэлвином, может сейчас ехать с нами, словно паразит, ждущий своего часа, чтобы внедриться в нас. Но я не могу спросить. Не могу начать этот разговор здесь, при детях.

Слева из темноты возникает «Мотель-6», точно неоновый оазис. Это не в Вулфхантере, но уже близко, в паре миль от того, что можно считать центром города, если у него вообще есть центр. Мы сворачиваем, и Сэм паркует машину перед входом в офис администрации.

– Две комнаты? – спрашивает он.

Кивая, я уточняю:

– Лучше со смежными дверьми. На всякий случай.

– Не думаю, что это будет сложно, – отвечает Сэм. На парковке стоят всего четыре машины, и, скорее всего, одна из них принадлежит тому, кто дежурит за стойкой. Мотель небольшой, номеров на пятнадцать-шестнадцать – одноэтажное здание в форме буквы L, огибающей парковку. Никакого плавательного бассейна, но я полагаю, что большинство мотелей отказались от них, не желая нести дополнительную ответственность, и я в любом случае не хочу, чтобы у моих детей возник соблазн поваляться около бассейна. – Сейчас вернусь.

Он выскальзывает наружу и входит в офис. Я жду, глядя на него сквозь матовые стеклянные двери, и вздрагиваю, когда Коннор неожиданно наклоняется вперед и слишком громко говорит:

– Мам!

– Эй, послушай, прикрути звук! – стонет Ланни и натягивает капюшон на лицо. – Какого черта…

Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на сына. Он не обращает никакого внимания на жалобы сестры, полностью сосредоточившись на мне. Протягивает мне телефон, и я беру устройство, чтобы взглянуть на экран.

Он вывел на телефон какой-то блог, «Истинное преступление…» и еще что-то дальше; я не обращаю особого внимания на название сайта, понимая, что здесь в лучшем случае собраны мнения дилетантов… и тут читаю заголовок записи.

УЖЕ ВТОРАЯ ЖЕНЩИНА ПРОПАЛА В ВУЛФХАНТЕРЕ, ТЕННЕССИ.

ТАЙНАЯ ОПЕРАЦИЯ?

Да, это привлекает мое внимание. Я начинаю читать.

Как вы можете помнить, в конце прошлого года я освещал дело Тарлы Дэйвс, восемнадцатилетней девушки, которая вышла из своего трейлера в лесу поблизости от Вулфхантера, чтобы купить продукты… и бесследно пропала. В анамнезе у Дэйвс можно увидеть проблемы с наркозависимостью и весьма напряженную обстановку дома. Полиция быстро закрыла это дело, сочтя его добровольным побегом, хотя полицейское управление Вулфхантера (если считать его таковым) старательно избегает вопросов о том, как девушка могла сбежать с одной лишь сумочкой и даже без сменной одежды. Мать Тарлы не верит, что ее дочь ушла бы по собственной воле, хотя есть много причин полагать, что Тарла и ее безработный девятнадцатилетний муж были на грани развода. В полицейских протоколах отмечен как минимум один случай домашнего насилия.

Но какая восемнадцатилетняя девушка сбежит, не разместив в Сети пост или не написав сообщение подруге? Или, по крайней мере, не позвонив матери?

Теперь мы видим второй случай исчезновения молодой женщины. Бетани Уордрип, двадцать один год. Еще одна девушка с проблемным прошлым и несколькими арестами – обычное дело для окрестностей Вулфхантера: наркомания, пьянство в общественных местах, нарушение порядка. В тот вечер она признавалась коллеге, что хочет покинуть этот город и никогда не возвращаться. Действительно ли она это сделала? У Бетани не было собственной машины, она часто ходила пешком или просила знакомых и соседей подвезти ее. Но никто не сообщил о том, что видел ее в тот вечер или подвозил ее за пределы города. Бетани, как и Тарла, исчезла с одной только сумочкой. Ее вещи остались висеть в шкафу. Остались на месте и три пары обуви, помимо той, что была на ней: сильно поношенные высокие кеды «Конверс», тяжелые ботинки для пешего туризма и пара потрепанных черных туфель на высоких каблуках. Более того, в банке из-под кофе в маленьком кухонном шкафу была найдена заначка наличными на сумму в 462 доллара. Это немалые деньги для женщины, жившей на минимальную зарплату. Сбережения женщины, которая мало что покупала себе и, по словам знакомых, редко куда-то выбиралась со своей старой матерью.

Быть может, это только мои подозрения, но мне кажется, что прогнило что-то в Вулфхантере.

Я дважды перечитываю этот текст и чувствую, как мой пульс ускоряется. Возможно, блогер действительно набрел на что-то важное. Быть может, это именно то, из-за чего Марлин требовалась помощь. Не знаю, каким образом и почему ее дочь могла оказаться причастна к этому спектаклю ужасов, но у меня возникает чувство, что все это неспроста.

– Спасибо, сынок, – говорю я Коннору. – Это важные сведения.

– Знаю, – отвечает он с изрядным самодовольством. – Я же говорил тебе, что умею искать.

– Да, умеешь, – соглашаюсь я. – И отныне это будет твоей задачей, хорошо? Главный исследователь. Я хочу, чтобы завтра ты нашел, не постили ли еще где-нибудь что-нибудь об этих двух женщинах. Завтра, не сегодня. Не сиди допоздна. Обещаешь?

– Обещаю, – говорит он. – Можно мне позаимствовать у Ланни ноутбук?

– Об этом надо спрашивать у Ланни, – отвечает моя дочь, не убирая капюшон с лица. – Я сижу рядом с тобой, олух.

– Хорошо, – сразу же соглашается Коннор и поворачивается к ней: – Можно мне будет завтра позаимствовать твой ноутбук?

– Нет.

– Мам?

– Это ноутбук твоей сестры, – отвечаю я. – Если она не хочет помогать в поисках пропавших девушек, которые, возможно, попали в беду, это ее дело.

Это заставляет Ланни резко выпрямиться, откинуть капюшон назад и сердито зыркнуть на меня:

– Мам, это нечестно!

– Когда вы оба работаете вместе, у вас многое может получиться. Всегда получалось, – говорю. – Завтра я собираюсь отправиться в полицейский участок. Сэм останется с вами. Я знаю, что ему будет легче, если вы двое в течение дня не будете ссориться.

– Мы и не ссоримся, – отвечает Ланни. – Обычно.

– И будете работать вместе.

Оба делают вид, что недовольны этим, однако я знаю, что это не так. Ланни закатывает глаза. Коннор вздыхает.

Я знаю, что они не упустят шанс сделать для меня что-нибудь полезное.

Сэм выходит из офиса, идет обратно к внедорожнику и перегоняет машину на парковку. Свет фар упирается прямиком в две двери: номера шесть и пять.

– Ладно, – говорит Сэм и протягивает Ланни ключи. Прогресс в Вулфхантере еще не дорос до электронных ключей-карточек; это просто обычный ключ, к которому прикреплена пластиковая бирка с номером. – Ланни назначается хранительницей ключа. Потеряешь его – и вы оба будете выплачивать штраф за утерю. Поняли?

– Не потеряем, – говорит Коннор. – А почему ключ должен быть у нее?

– Я старше, – поясняет Ланни и берет ключ.

– Мы займем номер шесть, так что вам…

– Остается номер пять, – говорит Коннор. – Завтрак будет в восемь, да?

– А разве нам не придется охотиться на свой завтрак в лесу? – Ланни вздыхает. – Добывать белку или что-нибудь еще?

– В полумиле отсюда есть «Макдоналдс». Но если ты предпочитаешь беличий окорочок…

– Фу, нет! Сэм, ну ты скажешь тоже!

Мы убеждаемся, что дети разместились в комнате и заперлись изнутри, потом входим в соседний номер. Здесь действительно есть межкомнатная дверь; я удостоверяюсь, что она открывается, и с облегчением вздыхаю. По крайней мере, с другой стороны двери возражений не следует.

– Две кровати, – говорит Сэм. – Романтика еще жива.

Обстановка комнаты совершенно незнакомая, и все же она сильно напоминает мне о том номере, который мы снимали вдвоем несколько месяцев назад, после побега Мэлвина из тюрьмы, до того как все закончилось в зеленом аду заброшенного особняка. Этот номер чистый, аккуратный, очень просто обставленный. Я ставлю спортивную сумку рядом со своей сумочкой. Сэм швыряет свою торбу на кровать, расстегивает ее и достает умывальный набор. Я сажусь в единственное – и очень жесткое – кресло, приютившееся в углу под кондиционером, из которого сочится слегка прохладный воздух.

– Ты хочешь, чтобы я спросила? – стараюсь говорить тихо и спокойно. – Если не хочешь, я не буду.

Он замирает и пристально смотрит на чехол с умывальными принадлежностями, который держит в руках.

– О чем?

– Боже, Сэм, ты серьезно? – Я приглушаю голос. Мои дети прямо за дверью, и я определенно не хочу, чтобы они услышали что-то из того, что будет сказано. – Ты совершенно точно знаешь, о чем речь.

– Да, – угрюмо отвечает он.

– И что?

– И то, что я хотел бы, чтобы ты спросила. Но не хочу.

Я встаю, забираю у него из рук кожаный чехол и кладу на кровать. Потом касаюсь руками щек Сэма. Щетина колет мне ладони. Между нами нет ни дюйма расстояния.

– Что он написал в ее дневнике? – Я клялась, что никогда больше не захочу ничего узнавать о Мэлвине Ройяле, особенно теперь, когда он мертв и похоронен в безымянной казенной могиле, но Сэму нужно выпустить это наружу, словно гной из раны. Мне известно имя человека, который мог отослать эту бомбу замедленного действия, и мы положим конец дальнейшим посмертным рассылкам Мэлвина.

Сэм заключает меня в объятия, словно пытаясь защитить от того, что будет сказано дальше.

– Он поведал мне всю историю, – говорит он. – О том, как похитил ее. О том, как она сопротивлялась. Как он… как долго она…

Во рту у меня пересыхает. Мэлвин словно знал, каким образом, даже будучи мертвым, он сможет причинить нам больше всего боли. Как сможет уничтожить нас.

– Остановись, – говорю я Сэму и поворачиваю голову, прижимаясь губами к нежной коже под самым его ухом. – Сэм, именно этого он и хотел. Я говорила тебе, что один из детективов, допрашивавших его, покончил с собой полгода спустя? Вот насколько ядовитым был Мэлвин – это все равно что вдыхать отравляющий газ. Нельзя впускать это внутрь, Сэм, просто нельзя. Все, что он написал, могло быть просто его больной, безумной фантазией. Нам неоткуда это знать. И незачем. И я всей душой хотела бы, чтобы ты никогда этого не прочел.

Чувствую, как Сэм втягивает воздух – словно хватается за спасательный круг.

– Я должен был прочесть, – говорит он. – Все, что там сказано, кажется правдой, Гвен. Если она действительно испытывала такую боль… я не знаю, что с этим делать. Он мертв. Я не знаю, куда слить эту… тошноту.

Я плакала, когда во время суда надо мной медэксперт зачитывал результаты исследования тела каждой из жертв Мэлвина. Я заставляла себя слушать, знать, как они страдали от рук человека, который сидел за моим кухонным столом, спал в моей постели и был отцом моих горячо любимых детей. Я заставляла себя выдержать это – как пришлось выдержать их родным. Я уже знаю, что произошло с Кэлли, и даже сухого клинического отчета оказалось более чем достаточно. Я никогда не слышала этого в хищном, эмоциональном пересказе Мэлвина. Он наверняка смаковал подробности, тщательно подбирал каждое слово.

– Сливай в меня, – говорю я Сэму. – Расскажи мне.

Мы сидим бок о бок на кровати в пустой, безликой комнате мотеля, и он пытается. Снаружи небо над деревьями становится совсем темным, на нем загораются звезды, и я смотрю на них сквозь слезы, наворачивающиеся на глаза и текущие по щекам холодными каплями. Это ужасно – в безмолвной ярости слушать о том, что сделал Мэлвин и что чувствует Сэм. Я хотела бы, чтобы это оказалось за пределами моего понимания, но все это слишком знакомо. Я могу вообразить себе каждую стадию этого, каждый порез, каждый крик – в ужасающих подробностях. По завершении рассказа Сэм дрожит и тяжело дышит. Я жалею о том, что у нас нет спиртного. Сейчас я чувствую себя грязной, на душе у меня тяжесть и невыразимая скорбь, но я знаю, что Сэму важно было этим поделиться, не держать это в себе.

Несмотря на все наши намерения, Мэлвин все же дотянулся из своей могилы, чтобы причинить нам боль. И я не знаю, когда это прекратится. Вероятно, в этом и заключался его план: заставить нас танцевать под его дудку так долго, как это возможно. Быть может, тот человек из Ричмонда и есть конечное звено этой цепочки.

А может быть, их еще много. У Мэлвина всегда были фанаты.

– Последнее, что он написал, – говорит Сэм, – это то, как она умоляла его убить ее. Умоляла его много часов. Он записал это. Заявляет, что пришлет мне эту запись. – Он сглатывает. – Я говорю о нем так, словно он еще жив. Но, должно быть, он спланировал это, и кто-то другой теперь рассылает за него эти штуки. И это все равно, как если б он остался жив.

Я вздрагиваю, потому что Мэлвин снова нашел способ совершить невероятную жестокость. Жду, пока мой голос перестанет дрожать, потом говорю:

– Я нашла имя этого человека и адрес в Ричмонде. Кец в курсе, и мы не дадим ему больше причинять кому-то вред. Мэлвин надеялся сделать тебя своей последней жертвой. Не позволяй ему этого.

Сэм медленно кивает.

Я не уверена, что он сможет сопротивляться.

После нескольких секунд молчания Сэм встает, берет свои умывальные принадлежности и идет в санузел. Я слышу, как включается душ. Ложусь навзничь на кровать и смотрю в потолок. Он на удивление чистый, без подтеков от воды. Я ненавижу это. Я ненавижу, что Мэлвин по-прежнему стоит между нами, ухмыляясь во все зубы, словно череп.

Снимаю с себя все, кроме трусов и легкой футболки, и залезаю в кровать. Здесь так жарко и сыро, что я отбрасываю одеяло и оставляю только верхнюю простыню. Вода в душевой льется долго, долго. Так легче; я вспоминаю, сколько раз пыталась смыть с себя боль, вину, невысказанный гнев. Сэму нужно снова почувствовать себя чистым, но я сомневаюсь, что душ поможет ему в этом.

Когда Сэм наконец выходит из ванной, то останавливается на пару секунд. Я полагаю, что он пытается рассмотреть, сплю ли я. Поэтому говорю:

– Если хочешь занять другую кровать, то это ничего. Я понимаю.

Он выключает лампу, стоящую между кроватями. Я чувствую, как вес его тела придавливает матрас рядом со мной; потом он придвигается ближе, и я ощущаю тепло. Я лежу на другом боку, поэтому оглядываюсь на него через плечо, а потом поворачиваюсь лицом к нему. Он целует меня – нежно, почти с сожалением. Я сворачиваюсь, прижимаясь к нему, не обращая внимания на жару, царящую в комнате. Его кожа пахнет лимонным мылом, какое обычно выдают в мотелях, и я знаю, что отныне и впредь этот запах будет напоминать мне о скорби и потерях.

Мы молча обнимаем друг друга в темноте. Я почти боюсь дышать. То, что связывает нас, настолько хрупко, что даже самый легкий удар может это разрушить.

Быть может, мы еще никогда не были настолько близки друг другу.

* * *

После обещанного утреннего завтрака и спора с моей дочерью о том, уместны ли пижамные штаны в «Макдоналдсе», Сэм везет нас в Вулфхантер.

В конечном итоге смотреть здесь особо не на что. Деловая часть города – а по сути, сам город – всего лишь сетка десять на десять кварталов, с грязными магазинными витринами вдоль главной улицы и с домами, обшитыми посеревшими досками, за ржавыми заборами.

Выглядит все это так, словно город давным-давно сдался. Я сомневаюсь, что тут насчитывается больше тысячи жителей. Единственная выгода его положения заключается в том, что он расположен поблизости от большого, роскошного национального парка, так что, полагаю, проезжающие туристы позволяют городку выживать, если не жить.

На главной улице представлено всё то же, что и в прочих небольших южных городках. Хламовники, маскирующиеся под антикварные лавки; аляповатые сувенирные магазины с кучей конфедератских флагов и наклеек для бампера – в основном с непристойными надписями. Кафе, где якобы подают «лучшие пироги в Теннесси», – наверняка это вранье. Старые пикапы и внедорожники с бамперами, прикрученными проволокой, не бывавшие на автомойке как минимум год. Судя по облупленному виду всего, что попадается нам на глаза, в городе царит дефицит краски. Для того чтобы поддерживать презентабельную внешность, требуются некоторые усилия.

Полицейский участок расположен всего в одном квартале от географического центра города. С виду он словно сошел с кадров из какого-нибудь старого вестерна; довершает впечатление звезда, намалеванная вручную на огромной оконной панели. Это вам не укрепленный против любых террористических атак бункер, каким сейчас стали отделения полиции в больших городах.

Сегодня утром, после посещения душа, я воспользовалась советом Кец: записала телефонные номера с внутренней стороны предплечья несмываемым черным маркером. Это выглядит немного слишком параноидально, но лучше слишком, чем недостаточно. Являясь сюда, я, по сути, вхожу в темную комнату без фонаря. Я не знаю, кому здесь можно верить. Я даже не знаю, будет ли у меня под ногами пол – метафорически выражаясь. Лучше заранее приготовиться к падению.

Сэм паркуется прямо у входа и говорит:

– Я – твой единственный телефонный звонок, если в конечном итоге тебе это понадобится. Верно?

– И мой поручитель, – добавляю я, пытаясь улыбнуться. Неожиданно у меня возникает плохое предчувствие относительно всего этого. – Всем остальным – вернуться к работе над операцией «Вулфхантер». Я позвоню вам, когда буду выходить из участка. Ладно?

– Договорились, – отвечает Сэм и целует меня. Потом убирает назад волосы с моего лица. – Будь осторожна, Гвен.

– Будь осторожен, – отвечаю я ему, потом перегибаюсь через спинку сиденья и целую детей, прежде чем выскользнуть во влажную утреннюю жару. Здесь царит сильный древесный запах, забивая даже вонь автомобильных выхлопов. Впрочем, на дороге не так уж много машин. Сначала этот запах кажется даже приятным, но потом, когда я привыкаю к нему, в нем начинают чувствоваться темные нотки чего-то мертвого, гниющего под лиственным покровом. Или, быть может, запах стоячей воды, порождающей тучи комаров. И мне это не чудится.

Этот город пахнет смертью.

Я стараюсь дышать неглубоко. Заставляю себя улыбнуться и помахать рукой Сэму и детям, пока он задним ходом выводит внедорожник обратно на улицу. Смотрю им вслед, пока они не скрываются за холмом, направляясь обратно в мотель. На улице совсем немного народа, и я понимаю, что привлекаю внимание. Или, быть может, недобрые взгляды. Трудно понять разницу, но меня определенно заметили.

Открываю дверь в полицейский участок и вхожу внутрь. Приемная маленькая, величиной едва-едва с мою гостиную. У стены стоят старые деревянные стулья и скамья, явно начинавшая свою жизнь в качестве церковной скамейки. Еще здесь наличествует деревянная конторка, за которой сидит женщина, печатая что-то на компьютере, выпущенном еще в доинтернетную эпоху. Ей лет пятьдесят с небольшим, европеоидного типа, седеющие волосы собраны в строгую прическу, идеальный макияж, очки с линзами в форме кошачьего глаза.

– Вам помочь? – спрашивает она, не прекращая печатать.

– Я здесь как свидетель, – говорю я. – По делу Марлин Крокетт.

Щелканье клавиш прекращается. Она разворачивает свое кресло так, чтобы оказаться ко мне лицом, тщательно изучает меня, потом проезжает на кресле немного вперед, чтобы дотянуться до телефона.

– И как же вас зовут, милая?

Я подавляю желание сказать ей, что не следует давать мне вот так, с порога, нежные прозвища.

– Гвен Проктор.

Женщина узнаёт это имя. Я вижу, как она медленно моргает, и лицо ее резко застывает – словно опускается решетка ворот в средневековом за́мке.

– Присядьте, – говорит она. – Я сообщу детективу.

Занимаю один из деревянных стульев, который выглядит немногим удобнее скамьи. Женщина бормочет в телефон что-то, чего я не слышу, потом кладет трубку и совершенно неискренне улыбается мне.

– Подождите минутку, – говорит она и возвращается к своему компьютеру. Если на этом антиквариате есть электронная почта, то, несомненно, сейчас женщина повсеместно разошлет новость о моем приезде.

Я рада, что у меня на руке записаны номера адвокатов. Понятия не имею, что может случиться здесь; вероятно, обвинить меня в преступлении не смогут. Но я на собственном горьком опыте поняла, что быть невиновной – не значит избежать ареста.

Проходит даже меньше минуты; потом прочная деревянная дверь в задней стене отворяется, и из нее выходит человек, которому приходится пригнуться, чтобы пройти под притолокой. Я смотрю на него во все глаза; полагаю, ему это уже привычно, потому что с таким ростом он мог бы играть в национальной баскетбольной сборной… шесть футов семь дюймов, а может быть, даже девять или больше . Тощий, с длинными ногами; костюм, вероятно, сшит на заказ, потому что сидит хорошо; сам костюм светло-серого цвета – уступка давящей жаре.

– Мисс Проктор? Я детектив Фэйруэзер из Теннессийского бюро расследований. – Я встаю, он протягивает мне руку, и, пожимая эту руку, я чувствую себя карлицей. Ведет он себя с профессиональной сдержанностью. Кожа у него бледно-розовая, на нее явно не ложится летний загар; светлые волосы подстрижены по-военному коротко. – Как у вас дела, мэм? Надеюсь, поездка была не слишком трудной.

Надо отдать ему должное: он назвал меня «мисс», а не «миссис»; обычно мне приходится поправлять людей на этот счет. У него явный южный акцент, однако не совсем теннессийский. Вирджиния? Трудно сказать.

Он придерживает передо мной дверь и жестом приглашает меня войти. Я подчиняюсь не сразу.

– Вы ведь на самом деле не из вулфхантерской полиции? – спрашиваю я его.

– Мы вместе работаем над этим делом, – отвечает он. – Я – ведущий следователь. Прошу вас, мэм, проходите.

Он невероятно вежлив. Полагаю, это должно меня успокаивать, но, напротив, настораживает. Однако у меня нет особого выбора. Он не позволит мне уйти отсюда, пока не побеседует со мной. Я прохожу мимо него в узкий, тускло освещенный коридор. Как и ожидалось, коридор такой же ободранный и облупившийся, как и все остальное здесь. Следователь проводит меня по коридору в один из кабинетов и закрывает за мной дверь.

Типичная допросная. Я устраиваюсь на том месте, которое мне положено занимать: там, где меня удобнее всего запечатлевать на видео. Может быть, такая моя готовность к сотрудничеству будет оценена следствием.

Детектив Фэйруэзер опускается в кресло по другую сторону маленького стола – так осторожно, словно боится, что оно развалится под его весом.

– Мэм, вы не будете против того, чтобы наш разговор записывался? Это нужно для следствия. – Он кладет на стол свой смартфон. В этом нет никакой необходимости – разве что камера в допросной плохо работает… или детектив не вполне доверяет местной полиции. В ответ я киваю, и он нажимает красную кнопку на сенсорном экране.

– Хорошо. Для протокола: назовите, пожалуйста, ваше имя, мэм.

– Гвен Проктор.

– Изначально вы были Джиной Ройял, верно? Женой Мэлвина Ройяла?

Дешевый приемчик, детектив.

– Да, это мое прежнее имя в замужестве.

– Для общих сведений, мэм: где вы проживаете в настоящее время?

– В поселении Стиллхауз-Лейк поблизости от Нортона.

– В штате Теннесси?

– Да.

– Вы проживаете там одна?

– Нет, – отвечаю я. – У меня двое детей, Ланни и Коннор. Также в нашем доме проживает Сэм Кейд.

– Сэм Кейд. – Детектив подается вперед, опирается локтями на стол и сплетает длинные пальцы. – И в качестве кого именно он там проживает?

– Я не уверена, что понимаю этот вопрос. – На самом деле отлично понимаю. Но я хочу, чтобы он задал его прямо.

– Он снимает у вас комнату или…

– У меня с ним общая спальня, – говорю я. Полагаю, более обычной формулировкой было бы «мы любовники» или «мы партнеры», но даже сейчас мне не хочется заходить так далеко. Полагаю, это глупо.

Впрочем, не важно, насколько тщательно я подбираю слова, потому что детектив сразу же осознаёт их смысл.

– Что ж, это несколько необычно, не так ли? Учитывая, что ваш бывший муж жестоко убил его сестру…

Я позволяю этим словам на несколько секунд повиснуть в воздухе. Мое молчание подобно острым иглам. Когда я отвечаю, мои слова звучат резко, словно я – сама того не замечая – обороняюсь от нападок:

– Каким образом все это относится к тому, что я слышала по телефону?

Фэйруэзер вскидывает ладони, то ли сдаваясь, то ли извиняясь.

– Прошу прощения. Это просто общие вопросы о вашем прошлом.

Нет. Это был тщательно разработанный план, предназначенный для того, чтобы вывести меня из равновесия, и мы оба это знаем.

– Хорошо, давайте продолжим и двинемся дальше. Мне нужно задать вам кое-какие вопросы относительно Марлин и Ви Крокеттов.

– Я их не знала, – отвечаю я. Абсолютно честно. Заставляю себя расслабиться. Язык тела говорит не менее отчетливо, чем слова. Особенно на камеру.

«Камеры!»

Я невольно бросаю взгляд на камеру, закрепленную в углу. Она замаскирована, но не очень тщательно: покрашена так, чтобы сливаться со стенами. На ней нет светового индикатора, указывающего на то, работает она или нет, но я все равно чувствую ее пустой, безличностный взгляд.

Моргаю, гоня прочь кошмарные воспоминания, и пытаюсь снова сосредоточиться на лице Фэйруэзера. Он задал мне какой-то вопрос, который я пропустила.

– Прошу прощения?

– Вы разговаривали с миссис Крокетт, мы это знаем. Ее звонок вам длился значительное время. Непохоже, чтобы она просто ошиблась номером.

– Я не сказала, что она не звонила мне. Я сказала, что не знала ее.

Его соломенного цвета брови изгибаются дугой.

– Вы часто разговариваете с посторонними людьми, которых даже не знаете?

Несмотря на эту фразу, построенную со старомодной сельской вежливостью, я распознаю́ акул, таящихся под этой гладкой поверхностью.

– Иногда, – отвечаю я, стараясь сохранять спокойствие. – Когда у них проблемы.

– И какую же именно помощь вы можете предложить им?

– Советы. – Меня подмывает остановиться на этом и предоставить ему думать над тем, что же это значит, но я этого не делаю. – Послушайте, вы знаете, кто я и кем был мой бывший муж. Люди – в основном женщины – иногда ищут помощи на стороне, чтобы справиться с трудной ситуацией.

– Например?

– Мужа одной из таких женщин должны были арестовать за насилие над детьми. Она не знала, как пережить это – и последствия этого. Другая хотела сделать то же самое, что и я: сменить имя, чтобы защитить своих детей от преследования. Иногда я могу помочь им. Чаще всего – нет. Время от времени мне звонят те, кому нужно просто выговориться.

– А миссис Крокетт?

– Она не указала, в чем именно заключалась ее проблема. Она явно чувствовала какую-то беду, хотя мне не показалось, будто она ощущала угрозу конкретно для себя. Она хотела, чтобы я приехала в Вулфхантер. Сказала, что обсудит всё лично со мной. – Я делаю вдох, потом выдыхаю. – Честно говоря, я думала, что она, возможно, подозревает кого-то из своих знакомых в преступлении. Обычно именно в этом бывает дело.

– Вы приезжали сюда? Встречались с ней?

Я вижу, как в его глазах проскакивает искра – словно включилось зажигание. Какой карьерный рост его ожидает, если он каким-то образом сможет повесить убийство женщины на бывшую жену Мэлвина Ройяла?

– Нет, не приезжала и не встречалась, – отвечаю я с прежним спокойствием. – Я с радостью предоставлю вам возможность проверить геолокацию моего сотового телефона, которая точно покажет вам, где я находилась с тех пор; могу также предоставить вас полный ответ о своем местопребывании в эти дни – в письменном виде. Я никогда не бывала в Вулфхантере, пока мы не приехали сюда вчера вечером.

Если следователь и разочарован, то никак не показывает этого.

– Если сможете записать всё это для меня, вы окажете большую помощь следствию, – говорит он. Открыв боковой ящик своего стола, достает оттуда стопку разлинованных желтых листов и фломастер. – Мне нужно будет также расспросить мистера Кейда о том, что он делал с тех пор, как Марлин позвонила вам в первый раз, и до тех пор, пока вам не поступил второй звонок.

– Конечно. Он с радостью сделает это и тоже даст вам доступ к данным о локации своего сотового телефона. – Обычно я не стала бы давать таких обещаний от имени Сэма, но этот детектив явно не глуп; он так или иначе собирается добыть судебные постановления на этот счет и предъявить их нам. Если мы пойдем ему навстречу, может быть, это повысит кредит доверия к нам?

– Так что именно сказала миссис Крокетт, когда звонила вам? – спрашивает он меня и слегка подается вперед. Приглашение к откровенности, к конфиденциальному разговору между нами. Надо отдать ему должное, он хорошо владеет языком тела.

– Не очень много. Она звонила мне после ужина – после того как мы вернулись из Ноксвилла.

– Из Ноксвилла, – повторяет он. – А зачем вы ездили в Ноксвилл?

– Я участвовала в «Шоу Хауи Хэмлина». Оно снималось там.

Мой тон снова становится резким. Детектив слегка кивает:

– Да, мэм, теперь я это припоминаю. – Должно быть, он «нагуглил» обо мне все, что только смог; это рутинная процедура перед допросом свидетеля. – И что именно она сказала, когда позвонила?

Я начинаю вспоминать. Память у меня не идеальная, но достаточно хорошая, и, кажется, я достаточно точно воспроизвожу ему ту беседу. Когда умолкаю, он спрашивает:

– И почему вы не приехали в Вулфхантер, когда она вас об этом попросила?

– Потому что я не дура. Я не собираюсь бегом бежать на тайную встречу с человеком, которого не знаю. Я могу сделать такое только на своих условиях. Иначе это может оказаться ловушкой.

– Ловушкой? – Он откидывается на спинку кресла. – И кто же может подстроить вам ловушку?

Я начинаю перечислять весь список:

– Фанаты и последователи моего бывшего мужа. Участники «Авессалома», ускользнувшие от ареста. Случайные сетевые преследователи, которых у меня десятки. Не говоря уже о семьях жертв моего бывшего мужа; многие из этих людей до сих пор считают меня его сообщницей. Ах да, и еще все те сумасшедшие, которых воодушевил мой разгром в прямом эфире на «Шоу Хауи Хэмлина»; ведь теперь Миранда Тайдуэлл снимает документальный фильм, и ее подручные тоже преследуют меня. Так что… подозреваемых множество.

– Звучит так, словно у вас довольно тяжелая жизнь, мэм.

– Далеко не настолько тяжелая, как у людей, которые столь ужасным образом потеряли тех, кого любили, – отвечаю я. – И далеко не настолько тяжелая, как жизни моих детей, которым пришлось перенести больше, чем я могу вообразить. Я не впадаю в жалость к себе или в паранойю. Я просто реалистично подсчитываю, сколько людей желает унизить меня или причинить мне вред. Может быть, даже убить меня. Но я еще не мертва, верно? Быть может, вернемся к Марлин?

Он соглашается со мной:

– Хорошо. Итак, после первого звонка вы больше не контактировали с ней, верно?

– Совершенно верно.

– Пока с ее телефона вам не позвонили снова.

– Да. – Я помню тошнотворное ощущение того, насколько плохо все обстоит на другом конце линии.

– Я хотел бы, чтобы вы детально описали и этот звонок, мэм. Пожалуйста, будьте как можно более точны.

Я так и делаю. Пересказываю ему то, что сказала Ви Крокетт, – настолько точно, насколько могу вспомнить. Описываю ее странный тон. Свою панику при звуке выстрела и мысли о том, что она, возможно, тоже убита.

– Ах да, – говорит он. – На крыльце стоял почтальон, принесший им посылку. Хорошо, что он как раз наклонился, чтобы положить ее, когда девушка выстрелила.

– Он не ранен?

– Убежал, спасая свою жизнь, – говорит Фэйруэзер. – В двери прямо над ним оказалась прострелена дыра размером с его голову. Ему невероятно повезло.

Я соглашаюсь с этим. Ви была намерена убить любого, кто стоял по другую сторону двери.

– Однако это не обязательно значит, что она убила свою мать.

– Я ничего не сказал об этом, – напоминает Фэйруэзер. – И я здесь не затем, чтобы пересказывать вам свои соображения. Продолжайте. Что случилось после этого?

– Я сказала ей положить дробовик на пол, переключить телефон на громкую связь, потом открыть входную дверь и высоко поднять обе руки.

– Почему вы не сказали ей завершить звонок? И сами не повесили трубку?

– Потому что чувствовала, что нельзя оставлять ее одну, – отвечаю я ему. – Ей пятнадцать лет. И она пережила травму.

– Вы только что описали, насколько мало это беспокоило ее.

– Я знаю, что иногда люди странно реагируют на подобные травмы. Она позвонила мне. Я решила, что мне нужно проследить за этим – настолько, насколько смогу. Я боялась… – Делаю паузу, размышляя, говорить об этом или нет. – Я боялась, что она совершит ошибку и кто-нибудь слишком резко отреагирует на это.

– Или что она спровоцирует кого-нибудь? Совершит самоубийство, заставив копов выстрелить в нее?

– Этого я сказать не могу. Я просто чувствовала, что она не в состоянии ясно мыслить. Ей нужна была помощь.

Он меняет тему:

– Жители Вулфхантера и окрестностей говорили, что у Марлин были плохие отношения с дочерью. Та выпивала и принимала какие-то таблетки. У нее были проблемы в школе. Она говорила вам об этом?

– Нет, – отвечаю я ему. – Никаких подробностей, как я вам и рассказала. В этом я вам ничем помочь не могу. Но если говорить честно – под это описание подходят многие дети, верно?

– И ваши тоже?

Что ж, это был точный укол.

– Нет. – По крайней мере, в том, что касается выпивки и наркотиков. – Давайте придерживаться темы, прошу вас.

Следователь снова углубляется в раскладку по времени, и я пункт за пунктом рассказываю ему, что делала до той самой минуты, когда телефон выпал из руки Веры, а потом описываю то, что сделала после этого. Часть этих действий, конечно, невозможно подтвердить, но я думаю, что проверка местонахождения моего телефона в это время обеспечит мне алиби.

Потом он просит записать меня все это. Я знаю этот план: задать вопросы вслух, потом сличить с расписанием, запечатленным на бумаге, и найти неточности. Потом еще раз всё проверить.

– Детектив, – спрашиваю я, – как она?

– Марлин? Она мертва.

– Вера.

– Осмотр в больнице показал, что с ней всё в порядке. Просто она не хочет сотрудничать.

– Вы обвинили ее?

– Я был бы идиотом, если б не сделал этого. Ничто из того, что она сказала вам по телефону, не свидетельствует, будто она этого не делала. Но даже если б обстояло иначе – есть масса улик. Отпечатки ее пальцев на оружии, кровь на ее одежде и коже, свидетельство того, что из оружия стреляли.

– Но это был тот выстрел, который я слышала!

– Может быть. А может быть, почтальон был ее второй мишенью. Два ствола – и оба были разряжены, когда мы забрали ружье.

Хотя я и не была убеждена в невиновности девушки, это меня тревожит.

– У нее хотя бы есть адвокат?

– Мэм, я предостерегаю вас: не вовлекайтесь слишком глубоко в это дело. Возможно, мы никогда не узнаем, почему ее мать звонила вам; быть может, причиной этому было именно то, что случилось с ней, и боялась она не кого иного, как собственную дочь.

– Я спрашивала не об этом.

– Суд назначил ей адвоката, – говорит он. – Гектора Спаркса. Он из местных.

Скорее всего, ему принадлежит один из двух телефонных номеров, записанных у меня на руках.

– Могу я увидеть ее?

Следователь откидывается на спинку кресла, словно хочет как можно дальше отстраниться от этого вопроса.

– Зачем вам это делать, мисс Проктор? Вы не знаете эту девушку. Вы даже не знали ее мать.

– Она ровесница моей дочери, – говорю я. – И… и, может быть, она поговорит со мной. Говорила же она по телефону.

Он обдумывает эту идею – мне кажется, соблазн велик, – однако потом качает головой:

– Я не могу позволить такие визиты кому-то без должного правового положения, пока она не предстанет перед судом.

– А если в присутствии ее адвоката?

– Что ж, – говорит он, – если ее адвокат будет присутствовать при этом и вы получите его разрешение, то это будет расценено как помощь следствию в извлечении конфиденциальных сведений – если вы согласитесь сотрудничать с ним. В противном случае ни один честный адвокат не допустит этого.

Он говорит это, как-то странно подчеркивая слова, и я не могу до конца расшифровать смысл его фразы.

– Хорошо, – произношу я. – А если она захочет увидеть меня?

– Не вкладывайте идеи в голову этой девушки, – предупреждает он меня. – Она вовсе не тот нежный цветочек, которым вы ее, похоже, считаете. И я гарантирую, что ей не нужна ваша защита.

– Забавно, – откликаюсь я. – Помню, как то же самое говорили обо мне, когда я сидела в тюрьме, ожидая суда.

Фэйруэзер никак на это не реагирует. Он отключает запись на своем телефоне, кладет его в карман и встает, чтобы открыть дверь.

– Хорошо, мэм, – говорит он. – Я от всей души благодарю вас за вашу помощь. Вы не против, чтобы я снова связался с вами, если у меня возникнут еще какие-либо вопросы?

– Нет, сэр, я совсем не против.

Можно сказать, сейчас мы являем собой идеальную картину южного добросердечия.

Он дает мне свою визитку.

– Не забудьте отправить мне по электронной почте разрешение на проверку геолокации вашего сотового телефона. И попросите мистера Кейда прислать мне такое же разрешение, вместе с раскладкой его действий по времени. Это значительно ускорит дело.

– Я не уверена, что ускорение дела – в интересах этой девушки, – отвечаю я. – Мне кажется, что вы и так уже движетесь ужасно быстро.

– Одно лишь то, что это дело кажется совершенно ясным, не означает, что я не вкладываюсь в работу. Но я не ожидаю никаких неожиданных поворотов в этой истории, мисс Проктор. Дурная кровь. Марлин даже просила у вас помощи в своей ситуации, но всё случилось до того, как она смогла получить помощь. – Выражение его лица теряет каплю «деревенского шарма». – И чем дольше я занимаюсь этим делом, тем меньше времени у меня остается на поиски другой девочки.

– Элли Уайт? – уточняю я. – Похищение. Вы были в следственной команде?

– До того, как все это стряслось, – подтверждает он.

– Надеюсь, вы ее найдете.

– При всем моем уважении, мэм, я почти надеюсь, что найду ее не я, – отвечает он. – Потому что эта девочка уже почти наверняка мертва.

Назад: 6. Сэм

Дальше: 8. Сэм