Мэтью хорошо выспался, принял горячую ванну, побрился и переоделся в чистую одежду, включая поношенный, но добротный серый жакет, вероятно, оставшийся от одного из охранников, убитых во время налета Блэка. Утром ему предстояло, наконец, увидеться с Берри.

Как Хадсон и предупреждал, его ждало жестокое, душераздирающее зрелище, и сколько бы он к нему ни готовился, вынести его с должной стойкостью так и не сумел. Всё время этого визита ему казалось, что нечто жестокое и кровожадное разрывает в клочья его и без того истерзанное сердце.

Фредерик Нэш — назначенный мэр деревни Фэлла — сидел в кресле в гостиной и изучал развернувшуюся перед ним сцену ничего не выражающим взглядом. Лицо его казалось пустой каменной маской. Его жены Памелы здесь не было — Хадсон предупреждал Мэтью, что она не хочет встречаться ни с кем, кто знал Берри Григсби в ее прошлой жизни. Во время визитов этих людей она предпочитает прятаться в комнате в задней части дома и не вставать с постели. Одурманенная наркотиками и пребывающая в глубинах безумия, она не вынесла необходимости расстаться с куклой, которую раньше звали Берри Григсби и которая теперь играла роль их погибшей дочери Мэри Линн. Где-то на задворках своей души, в которых еще осталось что-то от хорошего человека, Мэтью даже сочувствовал этой бедной женщине: она, похоже, так и не сумела справиться с давней утратой и теперь не желала мириться с новой. Возможно, как и сам Нэш, который выглядел разбитым и потерянным. Волновали ли его только собственные чувства, или он переживал за состояние супруги? Трудно было утверждать наверняка. Мэтью казалось, что никого, кроме него самого, не интересуют переживания обезумевшей от горя матери, но он не был в этом уверен.

Только в случае одного человека можно было не сомневаться, что этическая сторона вопроса его не трогает. Мэтью сидел и неотрывно следил за тем, как Лазарус Файрбоу методично и бесстрастно изучает внешнюю оболочку, оставшуюся от Берри Григсби.

Они с доктором встретились у дома Нэшей ровно в девять часов. Мэтью тут же начал стучать в дверь, дивясь тому, с какой яростью наносит по ней удары. Как только Нэш выглянул в окно и увидел их, взгляд его заметно потускнел. Он впустил их в дом, и ему пришлось отшатнуться от Мэтью, который влетел внутрь яростным вихрем. Не было ни приветствий, ни ненужных любезностей. Едва увидев мэра, Мэтью сказал: «Приведите ее», так и не сумев скрыть в голосе нетерпеливую дрожь.

Он не был готов к тому, что увидит.

Девушка, которая сидела на диване с пестрой обивкой, была слишком непохожа на ту, что прогуливалась когда-то по цветущим садам Нью-Йорка. Толстый слой белил и румян скрывал под собой все ее прелестные веснушки, а медные волосы с красноватым отливом прикрывал огромный каштановый парик, в локоны которого были вплетены детские ленточки. Но больше всего шокировал взгляд. Ее глаза казались мертвыми. Нет, даже мертвее, чем просто мертвыми! Это были две раскрасневшиеся бездны, в глубинах которых застыло наркотическое ничто. Тело Берри было втиснуто в фиолетовое платье с убийственно вычурным кружевным воротником с кучей белых и розовых оборок. А еще от нее исходил запах. Запах того, что Мэтью мог бы описать только словом «гниль». Пока он был еще неявным, скорее напоминавшим яблоко, которое разрезали и оставили высыхать на сильном солнцепеке, но уже уловимым и грозящим усилиться до жуткого сладковато-гнилостного смрада.

Все тело Берри, казалось, иссохло и сжалось. Как будто Нэши, так страстно желали обрядить ее в платья своей мертвой дочери, что заставили ее заплесневеть и усохнуть.

Мэтью чувствовал, как на глазах начинают наворачиваться слезы.

Все это было… неправильно. До ужаса неправильно.

Внутри Мэтью полыхала бешеная ярость, ему хотелось хорошенько врезать Нэшу, либо просто выйти за дверь и сбежать, чтобы больше не видеть этого кошмара, но он не сделал ни того, ни другого. Он просто сидел и смотрел, а тем временем Файрбоу достал небольшую кожаную сумку, которой разжился в больнице на Лайонфиш-Стрит, недалеко от дома, отведенного Мэтью.

Доктор расстегнул сумку и извлек из нее маленький коричневый пузырек с пипеткой. Как только он открыл его, Лжемэри-Линн-Нэш вдруг улыбнулась ему — видимо, в ее искаженном разуме пронеслась какая-то странная мысль — и соединила пальцы, принявшись перебирать ими, будто это была веселая детская игра. Файрбоу опустил пипетку в пузырек и набрал из него какую-то прозрачную жидкость, после чего обратился к девушке, больше напоминавшей потерянного ребенка:

— Открой рот, пожалуйста.

В ответ она только улыбнулась и продолжила играть пальцами. Ужасные мертвые глаза на кукольном раскрашенном лице непонимающе уставились на доктора.

— Рот, пожалуйста. Открой, — повторил Файрбоу, постучав ей по подбородку. Она протянула руку к его подбородку и сделала то же самое, как будто это было занимательнейшей в мире игрой.

— Мэри Линн? — Голос Нэша звучал траурно, словно из могилы. — Открой рот, как тебе дядя сказал.

Она моргнула, открыла рот… и закрыла его. Открыла снова, и с ее губ свесились прозрачные ниточки слюны.

В этот момент Мэтью невольно опустил голову.

— Высунь язык, — сказал Файрбоу. Команда не была исполнена, и доктор обратился к мэру: — Скажите ей, пожалуйста.

Нэш послушался. Язык несколько раз высунулся и втянулся обратно. Но за это время Файрбоу смог капнуть на него несколько капель жидкости. Затем он откинулся на спинку стула и стал отслеживать реакции по нахмурившемуся напудренному лицу девушки.

Она недовольно скривила губы:

— Гаааааааадость, — протянула она. Только кто-то, кому воткнули в мозг раскаленный прут, мог произнести это столь же пугающе мерзко.

— Это лекарство? — спросил Мэтью.

— Пока нет, — покачал головой Файрбоу. — Тест. Чтобы понять, какое лечение ей необходимо. В книге несколько противоречивых формул. Я должен выбрать верную, прежде чем мы начнем.

Накануне вечером в таверне, когда Мэтью подали ужин, состоявший из овощного рагу, жареной кукурузы, репы и бисквита, Хадсон сел напротив него с кружкой крепкого эля и сказал:

— Интересная татуировка у тебя на руке. Похоже, я многое пропустил.

— Эта татуировка спасла мне жизнь. Я расскажу тебе все, как только это перестанет сниться мне в кошмарах. — Он сделал паузу, жадно накинувшись на еду. — Я, кстати, встретил кое-кого, кто тебя знает. Его зовут Гидеон Лэнсер.

— Гидди? Ты его видел? Ну, ничего себе! Как я слышал, он стал шерифом в каком-то захолустье…

— Уистлер-Грин.

— Ах! Да, точно. — Губы Хадсона растянулись в ностальгической улыбке, и он чуть отклонился на спинку стула, позволяя себе придаться воспоминаниям. — Мы с Гидди когда-то были напарниками. Примерно в одно время вступили в агентство «Герральд». Знаешь, он был единственным человеком, способным уложить меня с одного удара. Кроме того, — Хадсон нахмурился, — он увел у меня единственную женщину, которую я по-настоящему любил. Ребекку Хуктон. Ах, какая это была женщина! Чертов старый проныра Гидди! — Он покачал головой и снова улыбнулся. — Надо будет отыскать его, повидаться.

— Если поедешь в Италию, этот визит придется отложить, — напомнил Мэтью, прищурившись. — Ты говорил серьезно насчет этой поездки? Действительно отправишься со мной?

— Тут даже думать не о чем. Все решено. Уистлер-Грин и старина Гидди меня дождутся.

— Пусть так, — развел руками Мэтью, — но разве у тебя нет других дел в Нью-Йорке?

— Нет, — отрезал Хадсон.

— Кажется, это стало традиционным рефреном, но спешу напомнить: я в состоянии сам о себе позаботиться.

— Конечно, в состоянии! — Хадсон потянулся к своей кружке эля и сделал глоток. — У меня нет никаких сомнений! Но… иметь дело с демонами… похоже, в таких делах тебе может понадобиться помощь.

— Это какой-то абсурд! — усмехнулся Мэтью. — Нужно быть отчаявшимся безумцем, чтобы всерьез в это верить. И отправиться за тридевять земель ради какого-то зеркала — это ли не безумие?

Хадсон сделал еще один глоток, прежде чем ответить:

— А что, если это реально?

Рука Мэтью с ложкой кукурузы замерла, не добравшись до рта.

— Прости… мне показалось, или откуда-то повеяло бредом?

— Нет, ты просто подумай об этом. Что, если это все действительно существует? Да погоди ты глаза закатывать! Мы оба знаем, что в мире есть множество вещей, которые нельзя поместить в аккуратные коробочки и перевязать ленточками. Не все поддается легкому объяснению. Кому, как не тебе знать об этом, после всех незаурядных историй, через которые ты прошел!

Мэтью знал, что Хадсон имеет в виду тот инцидент, когда умирающий богач нанял Мэтью, чтобы удержать саму Смерть, пока он не успеет примириться со своей дочерью.

— Да, некоторые вещи я объяснить не могу, — кивнул Мэтью.

— В моей жизни тоже случались кое-какие вещи, которые я не могу объяснить. Поэтому… прежде чем мы начнем говорить о безумии и невозможности, нам стоит принять во внимание тот самый — неоспоримый — факт, что мы знаем о мире далеко не так много, как нам кажется. Что уж говорить о том, что происходит за пределами мира! Никто не знает, что скрывается на той стороне, пока не умрет. Демоны, выходящие из заколдованного зеркала? Можно верить или не верить во что угодно, но, клянусь, я бы не поставил на кон свою жизнь, утверждая, что этого не…

— Мэтью?

Робкий голос донесся откуда-то справа. Мэтью обернулся и вгляделся в лицо щуплого мужчины, одетого в белую сорочку, черный костюм и жилет. Его седые волосы были перехвачены сзади красной лентой. Вся его одежда выглядела неопрятной и отчаянно нуждалась в чистке, а общий вид выдавал сильную нервозность. Лицо казалось бледным и изможденным, седоватые брови то и дело подергивалось, а острый нос нервно пошмыгивал, как от легкого насморка.

— Мэтью! — Он схватил его за плечо так, словно молодой решатель проблем был его последней надеждой. — Хвала Небесам! Все хорошо! Вы вернулись, чтобы вытащить нас отсюда!

— Я частенько видел этого джентльмена, — сказал Хадсон, глядя на него поверх своей кружки. — Кто это?

— Джанкарло Ди Петри, управляющий Алисии Кандольери.

— Кого?

— Великой оперной дивы! — Ди Петри вдруг вытянулся во весь рост. Впрочем, внушительности это ему не придало. — Разве вы не были на представлении тем ужасным вечером?

— Если это было оперное представление, тогда понимаю, почему это было ужасно, — ответил Хадсон.

Ди Петри ожег его взглядом, от которого запросто увяла бы даже каменная роза. Затем его внимание снова обратилось к Мэтью. Рука Ди Петри продолжала сжимать его плечо, впиваясь в него, словно пиявка.

— Пожалуйста, пожалуйста, скажите, что пришли помочь нам! Мадам Кандольери стала тенью самой себя, Розабелла едва держится. Мы все измучены, мы сходим здесь с ума в окружении этих странных людей! Когда мы сбежим?

— Да, кудесник, — хмыкнул Хадсон, — когда они сбегут?

— Ди Петри, — вздохнул Мэтью, — послушайте, я… не могу сейчас вас вытащить. Это не в моих силах.

Ди Петри, казалось, сейчас расплачется.

— Но перед тем как вы ушли, вы же сказали…

— Я помню, что я сказал, — с нажимом перебил Мэтью. — Но в настоящий момент, как и в обозримом будущем, я ничего не могу для вас сделать. Мне жаль. Я… может, в какой-то момент я и смогу убедить Профессора…

— Нет, не сможешь, — прервал его Хадсон. — Не обнадеживай его, потому что этому не бывать. — Он вгляделся в поникшее лицо Ди Петри. — Сэр, Мэтью только что вернулся из очень изнурительного путешествия. Он и я, если б мы только могли… мы бы с радостью вам помогли. Но правда в том, что никто из нас не в силах вытащить отсюда хоть кого-то. Несмотря на то, что недавний обстрел снес главные ворота деревни, все входы и выходы хорошо охраняются, а основной выезд блокирует тяжелая телега, за которой тоже ведется строгий надзор. Вам не прорваться через нее.

— Да, я… я понимаю, — пролепетал Ди Петри. — Конечно… — Он вновь поднял глаза на Мэтью и посмотрел на него с надеждой, как будто позабыл все, что сказал Грейтхауз секунду назад. — Но ведь должен быть способ…

— Его нет, — категорично заявил Хадсон.

— Но…

— Слушайте, мы были рады с вами поболтать, но теперь оставьте нас. — Он поднял свою кружку и осушил ее двумя глотками, после чего со стуком опустил ее на столешницу, ставя таким образом жирную точку в разговоре.

Мэтью прочел боль и разочарование в глазах Ди Петри и проклял себя за то, что зря его обнадежил — а ведь в тот момент он действительно верил, что сможет вытащить их отсюда.

— Хорошо, — тихо сказал Ди Петри. — Capisco. Si. Я понимаю.

Как только Ди Петри отпустил его плечо и вознамерился сбежать, поджав хвост, как побитая собака, Мэтью протянул руку и схватил его за рукав, останавливая:

— Подождите!

— О, Господи, — закатил глаза Хадсон.

— У меня к вам вопрос, — обратился Мэтью к Ди Петри. — Вы хорошо разбираетесь в своих винах?

— Мои… vino?

— Да. Vino. Итальянские вина. Амароне. В каком регионе Италии его изготавливают?

— Амароне? Оно родом из провинции Верона. Регион Венето, недалеко от Венеции. А к чему вы спрашиваете?

— Просто… интересно, — сказал Мэтью, продолжая удерживать Ди Петри за манжету. — Послушайте, если у меня появится шанс сделать для вас хоть что-то, я обязательно попробую. Но поймите, я не могу ничего обещать. И… не говорите об этом мадам Кандольери и Розабелле. Хорошо?

Ди Петри кивнул. Мэтью осторожно отпустил его. Лицо управляющего превратилось в непроницаемую маску.

— Было приятно повидать вас снова, — сказал Ди Петри, отрывисто поклонившись. Затем он обратился к Хадсону: — Пожалуйста, запомните, что опера способна сделать из варвара джентльмена. Possa tu camminare al sole tutti i tuoi giorni. — С этими словами он гордо покинул таверну.

— Похоже, я только что получил итальянское проклятье, — хмыкнул Хадсон, но Мэтью знал, что Ди Петри истинный джентльмен, который не станет опускаться до такого. — А что это за вино?

— Оно указывает на место, с которого мы начнем поиски в Италии, — ответил Мэтью. — Венеция.

— Я не совсем понимаю, что к чему, но я тебе так скажу: давать здесь ложную надежду людям — все равно что отрезать им ноги по колено. Я знаю, что ты терпеть не можешь отступаться от своих слов, но факты есть факты. Никто в ближайшее время никуда отсюда не денется, кроме тебя, меня, Профессора и того, кого он возьмет с собой. В Италию.

Мэтью кивнул.

— Но для начала… есть еще Берри.

Впрочем, осталось ли в этой бренной оболочке что-то от прежней Берри? Существовал ли способ вернуть женщину, которую Мэтью любил, из ее личного ада? Пока он смотрел, как Файрбоу капает ей что-то на язык, внутри него бушевала буря всепоглощающего отчаяния. Неужели все было зря? Все смерти, вся эта жестокость… все — зря?

— Фредерик? — позвала Памела из задней части дома. Голос ее звучал надтреснуто и глухо. — Фредерик, как там наша девочка?

Нэш не ответил. Он просто смотрел в никуда, пока Файрбоу осматривал несколько небольших серых пятен, образовавшихся на языке Берри после идентифицирующего препарата.

— Ах, — вздохнул Файрбоу с удовлетворенным видом. — Теперь я знаю, что нужно делать.