Рано утром, когда еще звезды не успели погаснуть в небе, самые опытные медвежатники поселка собрались возле правления колхоза. Появился тут один медведь-шатун, который житья не дает. То на хозяйских оленей нападет, то собаку чью-то задавит. Злой, голодный и свирепый, он, казалось, никого на свете не боялся. Председатель велел убить его – вот мужики и собрались на охоту. Собак решили с собой не брать – не тот случай. Подумали, медведь испугается и убежит, чтобы с новой силой потом совершать набеги на Бэркан.

– Ну, ребятки, шурло отсель! – донесся до слуха Ерёмы голос Фрола, который по праву самого знатного медвежатника взял на себя роль распорядителя охоты. А за взрослыми потянулась к конторе и детвора, гонимая духом геройства. Однако Фрол был начеку.

– Арш, арш по домам, бисовы дети! Сперва шушанки из носу выкулупайте, – дескать, подрастите, – а потом на медведя проситесь.

А те обижаются. Мол, за кого ты нас, дядька, принимаешь? Ведь мы, считай, с самых пеленок в тайге. Ну, что нам амикан?..

Ерёма, поправляя на своем оленьем полушубке патронташ, который служил ему вместо пояса, с усмешкой наблюдал за тем, как сосед гоняет детвору. Правильно, успеют еще взять свое, думает он. Ну а пока рановато. Еще, чего доброго, задерет их амака… Вон ведь какой буйный. Прошлой ночью чуть было фанзу Вана не перевернул вверх тормашками, пытаясь забраться в тепло. Видно, думал поживиться чем, но что у этого Вана, кроме его травок, имеется? Растительный он человек, не чета орочонам. Если и ест когда мясо, так только свинину, из которой он делает какие-то свои кисло-сладкие блюда на крахмале. Пробовал Ерёма их – дрянь несусветная! Другое дело – мясо из кипящего котла. Да чтоб не свинина была, а дичь или же там оленина.

…Ерёма потянул ноздрями воздух, и сердце его вдруг наполнилось надеждой мироздания. Это был неясный призрак терпкой весенней свежести, который причудился ему в этом покуда еще по-зимнему морозном звенящем воздухе. Был конец февраля, но весна в эти края приходит не по календарю, а по таежному раскладу. И все же что-то уже случилось в природе, что-то качнулось в сторону лета. И сразу как-то теплее стало на душе. Оттого и кровь зашагала по венам с каким-то прискоком надежды и добра.

Взглянул на небо, которое в этот час уже потихоньку освобождалось от ночной мути, увидел Большую Медведицу и тут же насторожился: та будто бы с укором смотрела на них с вышины. Может, недовольна, что мы собираемся охотиться на ее собрата, с каким-то недобрым предчувствием подумал он.

Сколько он живет на свете, столько и помнит эту легенду о Большой Медведице, которую они, орочоны, называют Хэглэн. А впервые он услышал ее от деда. В ту пору их семья еще жила в тунге, где зимними вечерами, плотно отужинав, они с братьями поудобнее устраивались возле очага, чтобы послушать рассказы старших. Иного было не дано. Ни радио, ни света, чтобы почитать на ночь книжку, у них еще не было, поэтому единственным развлечением были те самые рассказы, под которые они порой и засыпали. Ярко пылает огонь в очаре, в чуме довольно тепло и уютно. Слушают молодые тунгусы речи старших и мысленно переводят слова в живые картины.

Особенно интересно мог рассказывать покойный дед Василий – старейший из рода Бэркэ, что значит – храбрый.

«Это было давным-давно, когда земля еще была совсем-совсем маленькой, потому что все на свете вначале бывает маленьким. Однако тайга уже была, и деревья в ней были, и звери, и птицы…»

«А люди?.. – интересуется Ерёма. – Люди-то были?..»

«Ты слушай… – недовольно бурчит дед, который не любил, чтобы его перебивали. – Были люди, были… – говорит он. – Как же без людей?.. Не было только ночи…»

«Не было ночи?.. – это уже Ефим. – А как без ночи?»

«А вот так, не было – и все… – говорит дед. – Но зато солнце светило круглые сутки, и всем было радостно от этого… Однажды в осенний день лось-буга, – пацаны знали, что так называют лося-самца во время гона, – схватил солнце и побежал в сторону неба. Эннын, лосиха-матка, ходившая с лосем, побежала следом. На земле наступила ночь. Люди испугались. Они не знали, что делать…» – В этом месте дед умолкает, чтобы перевести дух. Старенький, весь в морщинах, словно древнее дерево, со слезящимися глазами-щелочками он кажется обыкновенной тенью прошлой своей жизни. А когда-то, говорят, таким был богатырем. Но жизнь в тайге нелегкая, потому и отбирает она у людей силы, потому и старит их рано. Но эту жизнь они никогда не променяют ни на какую другую.

«Что же там было дальше, амака?» – спрашивает деда Ерёма.

«Дальше-то?.. А дальше было самое интересное… Вот слушайте… – с этими словами он продолжил свой рассказ. – В то время, – говорит, – среди орочонов жил знаменитый охотник и силач Мани. Он единственный тогда не растерялся. Взял лук, кликнул двух охотничьих собак и пустился вдогонку за лосями. А лоси бежали уже по небу. Собаки Мани быстро нагнали их и остановили. Лось-буга понял, что от собак не уйти, поэтому передал солнце лосихе, а сам стал отвлекать собак. Лосиха воспользовалась этим и, повернувшись, побежала на север, к небесной дыре, в которой хотела скрыться от преследователей. Подоспевший Мани застрелил лося-самца, однако солнца у того не оказалось. Догадавшись, что солнце теперь у лосихи, он стал искать ее глазами на небе, а когда увидел, что она близко от небесной дыры, стал стрелять в нее из лука. Первая стрела легла в двух промерах ее туловища спереди, вторая – в одном, третья угодила точно в цель. Как только Мани отобрал солнце и вернул его людям, все, кто был на небе, превратились в звезды. С тех пор происходит смена дня и ночи, и небесная охота повторяется. Каждый вечер лоси выкрадывают солнце, а Мани гоняется за ними и к утру возвращает солнце людям…»

«Покажи нам, дедушка, эти звезды, покажи!» – стали канючить внуки.

И тогда он вывел их из чума и велел посмотреть в ночное небо.

«Вот это, – указав на созвездие Большой Медведицы, стал объяснять он, – Хэглэн. Вон те четыре звездочки – это следы лося-самца. Три звезды ручки ковша и три звезды около них и самая близкая от созвездия Гончих Псов звезда – следы собак Мани, остановивших лосей. Сам Мани – это пять звезд… Вон те, что пониже днища ковша. Ковш созвездия Малой Медведицы, – заставив мальцов проследить за своим пальцем, говорит он им, – это следы лосихи, пытавшейся уйти от преследователя. Первая и вторая звезды ручки ковша – стрелы Мани. Третья звезда ручки ковша – это Санарин, вход в Верхний мир, где хотела скрыться лосиха. У русских это Полярная звезда…»

Вспомнив эту легенду, Ерёма улыбнулся и снова посмотрел на небо. Вон те звезды, о которых говорил им дед. Теперь они с братьями это небо знают не хуже, чем тайгу. Так и живут, пользуясь то картой неба, то картой тайги с ее звериными следами, птичьими пролетами, разными приметами. А иначе и нельзя здесь.

…Сборы были недолгими. Всего их, охотников, собралось тогда человек десять. А больше и не надо было. Такими силами можно уже и на ходовую, и на засадную охоту идти, а можно даже и поберложить. Главное – каждому место свое указать.

Перед тем как отправиться на медведя, у них завязался спор. Одни говорили, что нужно обязательно провести охотничий обряд – синкелаун. Мол, в прошлый раз трое охотников пренебрегли этим, когда ходили обкладывать берлогу, – вот и остались с носом. Ама проснулся и такого задал им трепака, что еле ноги унесли. Даже собаки не помогли, которых тот порвал да переломал им хребты. Да вот, мол, и пастухи в прошлый раз рассказывали, что случилось, когда они пренебрегли обычаем. Поспешили, хотели быстро управиться с медведицей, что вместе с двумя медвежатами преследовала их стадо и давила молодняк, а та оказалась опытным зверем. Когда почуяла неладное, тут же увела медвежат в тайгу, после чего только по ночам стала делать набеги и давить оленят. Но стоило только провести синкелаун, как медведицу тут же и застрелили, а пестунов ее прогнали в тайгу.

Но были и те, кто советовал поспешить. Дескать, зверь опасный – можно ли ждать? Глядишь, такого еще натворит, пока мы тут топчемся…

И все ж решили не рисковать. Когда чуть просветлело, позвали Митряя Никифорова, единственного потомственного шамана в поселке, который к тому времени успел уже оправиться после неудачной встречи с медведицей. Он тут же велел принести ему шкуру медведя, которую потом прикрепили к дереву. После этого развели костер, и Митряй, на глазах превратившись в шамана Ургэна, стал проводить обряд охотничьей удачи.

В этот раз Митряй старался, как никогда. После нескольких месяцев лежки в постели он был рад возможности размять свои старые кости, потому с такой жадностью охочего до жизни человека он и бил в бубен, произнося какие-то заклинания. Остальные же с воинствующими криками бегали за ним вокруг костра и пытались задобрить хозяйку вселенной Энекан Буга, время от времени подбрасывая в огонь клочки медвежьей шерсти.

К подобным обрядам Ерёма привык с детства. Не было случая, чтобы перед тем, как отправиться на охоту, они с отцом не провели синкелаун. Для этого они вырезали из бересты контуры животных, после чего находили поляну, расставляли эти фигурки и начинали стрелять в них из самодельных луков. Потом они долго бегали вокруг костра, задабривая и уговаривая Энекан Буга, чтобы та принесла им удачу. А ночью им снились вещие сны, поэтому утром они уже знали, куда им следует идти охотиться. Приходили на то место, которое видели во сне, и убивали зверя. Так было, когда они шли охотиться на сохатого, так было, когда они хотели добыть согжоя или изюбря. Даже того же соболя. А уж про амикана и говорить не приходится. Это серьезный зверь, и здесь нужна не только охотничья сметка, но и помощь духов. Иначе медведя не одолеть.

А тот даже спящий внушает страх. Бывало, отыщут они с помощью собак берлогу, но перед тем, как вступить в бой с медведем, отец обязательно скажет: «Кук! Дедушка, не пугайся, вставай, это мы, воронята, твои внуки, пришли к тебе в гости». Потом эти же слова произносил Ерёма и все, кто был с ними. После этого, заткнув срубленной макушкой лиственницы вход в берлогу, так, чтобы ветки были направлены внутрь ее, они острым колом пробивали сверху отверстие и начинали шевелить зверя. Когда проснувшийся медведь высовывал из берлоги морду, в него стреляли. При этом стрелял самый опытный охотник. Если же зверю удавалось вырваться на свободу, то по нему уже стреляли всем миром.

Убив медведя, кто-то обязательно шел проверить авдун, по-русски берлогу, чтобы убедиться, что в ней нет других мишек. Случалось, что медведей было несколько, тогда и остальных, коль была в том надобность, стреляли. Особо, если год на добычу был не столь щедр.

Берложная охота, можно сказать, самая безопасная. Куда как сложнее бывает на ходовой и засадной охоте. Там не знаешь, откуда появится зверь, и вообще, что у него там на уме. Потому порой и доставалось охотникам от медведя. Кого-то помнет, с кого-то скальп снимет, а бывало, и насмерть задерет. Опасный это зверь. Хотя орочоны и считают его ровней себе. Раньше, говорят они, амикан тоже был человеком, поэтому он такой сильный и умный.

Но опытные охотники знают, что опаснее всего медведь бывает даже не тогда, когда внезапно проснется средь зимы, а летом. В июле, когда измотанная дикой жарой природа замирает в своем припадке безнадежности, тайга вдруг наполняется грозным раскатистым рычанием, приводящим даже бывалых зверовиков в трепет. То наступает пора медвежьих свадеб, когда амиканы готовы разорвать любого, кто встанет на их пути. И если шатуна еще можно чем-то напугать, то гулену медведя даже собственная смерть не испугает. Однако шатун тоже не подарок. Но этого уже не страсть, а голод толкает на безумство…

– Ну все, пора! – скомандовал Ерёма, поправляя на шее охотничий амулет – синкен. Мужчины тут же затушили свои недокуренные трубки и, выстроившись в колонну, зашагали в сторону тайги, что черной стеною обступала со всех сторон поселок. Вслед за ними, забросив за спину карабин, отправился и Савельев. Впереди всех, часто оглядываясь по сторонам, ходко двигался Сенька Левашов, отец Христи Горбылевой, невысокий, не по годам подвижный человек со старенькой «трехлинейкой» на плече. Ему в прошлом году медведь наломал бока, так теперь вот осторожничает. Чуть заслышит в стороне какой звук – тут же хватается за винтовку. А вдруг это косолапый им засаду устроил?

Осенью, когда медведю есть что пожрать, ту же ягоду, к примеру, зверь спокойным бывает, если, конечно, это не самка с детенышами, которая и на сто шагов не подпустит к потомству. А вот зимой это людоед. Стоит ему случайно пробудиться, такого шуму наделает! Голодный и злющий, он целыми днями будет бродить по тайге, выслеживая животину. Коль не повезет, отправится к жилью, где будет давить все, что попадется на его пути, – и собак, и оленей, и чушек… Даже куриц не пожалеет! Если повстречается человек, то и тому несдобровать. А попробуй достань этого шатуна! Он же хитрющий, гад, и осторожный. Ты его в одном месте ждешь, а он вдруг в другом появится и нанесет тебе хозяйственный ущерб. А то и подкараулит тебя самого – и тогда держись…

– Ты там ворон-то не лови! – предупреждает тестя Фрол, карабкаясь на небольшую сопочку. Хотел сам первым идти, но народ заартачился. Мол, ты не участвовал из-за своей чудной веры в обряде, не задабривал духов, потому удачи тебе не видать. Пусть пойдет первым тот, кому духи открыли путь в тайгу. Лучше, конечно, то будет опытный медвежатник. Ну а кто в поселке, кроме Фрола, еще ходит в одиночку на амикана? Только Сенька Левашов.

А Фрол и в самом деле не любил участвовать в этих чужих обрядах. Язычество все это, думает он. А коль язычество, то разве может он, истинный православный, заниматься дьявольщиной? Ведь известно, что язычники с бесами дружат. Так когда-то было и на Руси. Вспомнить хотя бы всех этих леших, домовых да водяных, которых привечали язычники. Так и у этих тунгусов. И как ни пыталась церковь приобщить их к своей вере, те все равно продолжали жить по старинке. Да разве вытравишь из человека то, что вошло в него с молоком матери? Наш бог – священный олень Сэвэк, говорят тунгусы, и другого нам не надо. Он у нас главный, а помимо того, у нас еще и другие боги имеются. Тот же Сэвэки, тот же добрый дух Кулин, та же хозяйка вселенной Энекан Буга. Так вот и не прижились православные танары, то есть образа, в таежных избах, вместо них повсюду обереги, амулеты да деревянные идолы. Но ничего не поделаешь, ведь у каждого воробья свое гнездышко, у каждой лягушки свое болото.

Фрол на это смотрит хоть и ревностно, но с пониманием. Дескать, со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Так что, когда тунгусы, прыгая вокруг костра, просят у духов, чтоб удача не отвернулась от них на охоте, он просит то же самое у своего заступника: «Господи, помози мне…» Или: «Ангеле Божий, Хранителю мой Святый, на соблюдение мне от Бога с небес данный, прилежно молю тя: ты мя днесь просвяти и от всякого зла сохрани, ко благому деянию настави и на путь спасения направи».

Все, прощение выспрошено, после этого можно уже смело ступать своей дорогой, помня, однако, что молитва – это еще не гарантия того, что тебе удастся сладить с тем же медведем, это всего лишь искорка надежды и глубокое чувство уверенности в себе.

– Все!.. Пошли цепью! – пронеслось по заросшей листвяком сопочке, и охотники стали тут же рассредоточиваться.

…Целый день они потом бродили по тайге, выслеживая шатуна, но его нигде не было. Одни лишь разлапистые следы на снегу. Шли и по следам – без толку. Он их так запутал, что развязать эти узлы было невозможно. Приведут, случалось, к поляне или там к горному ключу и тут же завяжутся в клубок. Будто бы глухари токовали, замутив под собой весь снег. Потом эти следы в ином вдруг месте проявятся. Пойдешь по этим – снова тупик.

– Что будем делать-то? – немало расстроившись холостыми оборотами, спросил Сенька Левашов. – Хитрый, черт, попался…

– Надо дальше искать, – предлагает Фрол. – А то ведь так и будет этот леший народ пугать…

– Да ладно бы народ – скотину губит… – раздался чей-то голос. – Нет, стрелять его, однако, надо.

Они снова идут по кругу и снова та же картина. Правда, в одном месте, это что в распадке за поселком, ночную лежку зверя угадали. Но и всего-то. Да хоть бы отозвался, гад такой! Нет, ведь затаился где-то – видно, чует охотников.

Амикан объявился позже, когда они, устав от бесполезного труда, решили возвратиться домой. Шли распадком, свернув за ненадобностью цепь. Все равно, думают, медведь где-то далеко. А он возьми да появись сбоку, там, где давэч, карликовый березняк, рос. Вначале они даже не признали в нем своего обидчика. Так, лохмы какие-то движутся в густом ернике – подумали, чей-то пес. И лишь когда тот поднялся на задние лапы, приняв свою обычную боевую стойку, когда зарычал на всю округу, – вот тогда и прошиб их холодный пот. И ноги вдруг стали ватными, и руки отказали. Стоят как вкопанные, не в силах пошевелиться. И ведь не новички же, а тут, поди ж ты, страх их обуял…

Будто бы почуяв это, медведь еще больше осмелел. Теперь он пер буром, не разбирая дороги. Под ним хрустит снег, с треском ломаются старые валежины. Коль попадалось на пути дерево – и тому доставалось. Так он смял на ходу небольшую пушистую сосенку, легко переломил надвое молодую лиственницу, следом затоптал стланик. И только чалбан березу старую не одолел – лишь сотряс ее спящую, зато не повезло осинке, от которой остался торчать один только штырек…

Это было страшное зрелище. Страшное и завораживающее. Охотникам бы встрепенуться, прийти в себя, а они стоят, будто парализованные, и тупо наблюдают за тем, как к ним неотвратимо и стремительно подкрадывается смерть…

Первым очнулся от гипноза Сенька Левашов. Он бросился вперед, на ходу снимая с плеча винтовку. Но в тот самый момент, когда он собирался выстрелить, медведь, опередив его, хрястнул его лапой по башке. Если бы не меховая шапка, точно бы снял скальп. Сенька то ли с испугу, то ли от удара повалился в снег. Хотел подняться, но медведь вторым ударом свернул ему шею и бросился на его товарищей. Тут уже досталось и другим. Разметав народ, амикан, довольный собой, сел в снег и зарычал на всю тайгу. Тайга тут же проснулась вскриками соек и короткими стремительными пролетами черных сорок. Притих среди дерев до этого весело отбивавший морзянку кирэктэ, выпорхнул в любопытстве из чащи ороки, глухарь, сев на горелый пень. И снова громкий рык. Вот, мол, мелюзга таежная, поглядите, как я этих двуногих разделал. Теперь вам ясно, кто в аги хозяин?

И эхо ответило: «Ты-ы-ы!»

Но рано амикан радовался. Нашелся шустрый мужичок, который, чуток очухавшись после медвежьей трепки, тут же выстрелил в него. Медведь поначалу даже не понял, кто его посмел ужалить. Повертел башкой, понюхал воздух… Заметив Фрола, у которого из дула винтаря тонкой змейкой вился пороховой дымок, оскалился. Умный, гад, тут же понял, откуда дохнуло на него ледяным ветром смерти. И не успел Фрол снова прицелиться, как амикан уже был возле него. Толкнул с разбега мордой – тот и рухнул навзничь. Хотел ему прокусить череп, чтобы больше не дергался, но Фрол увернулся. И снова попытка ухватить его клыком, и снова неудача. Тогда амикан решил поиграть с мужиком, как кот с мышкой. Изловчится, хрястнет его лапой по боку, вырвав клок из полушубка, потом передохнет. И так забавлялся, пока ему не надоело. А может, и устал он, потеряв много крови. Вон каким фонтаном она била из него, когда он возился с охотником. Почуяв слабость, медведь насторожился. Потом как-то по-детски заскулил. Видно, не хотел умирать. Собрав последние силы, решил покончить с обидчиком. И ему бы это удалось, но тут на помощь Фролу пришел Ерёма. Зверь сломал ему ключицу, но ему все же удалось поднять карабин и выстрелить. Тот, коротко взревев, бухнулся мордой в снег и затих.

– Кук! – произнес Ерёма, обращаясь к лежащей на земле туше. – Это не я тебя убил, дедушка, это злые духи тебя убили…

Все, победа! Но какой ценой?

– Было б еще хуже, если бы мы не попросили добрых духов об удаче, – уверяли охотники Фрола, но тот им: это, мол, меня мой бог спас.

Вот и пойди разбери, кто из них прав. Все ведь молились перед тем своим богам.

А вот Ерёма думал, что ему помог его амулет, и он в который уже раз мысленно поблагодарил своего покойного деда за то, что тот когда-то вырезал для него из дерева этого маленького оленя, которого теперь он постоянно вешал себе на шею, отправляясь на охоту.

Усталые и побитые, молча сидели они в снегу, переживая случившееся, пока кто-то не вспомнил о Сеньке Левашове. Тут же обступили его.

– Да ведь он не дышит… – послышалось вдруг.

– К фельдшеру его надо! – заволновался Фрол, увидев, как стремительно уходит из тестя жизнь. Ну, что он скажет Христе, если тот помрет?.. Не дай бог, еще обвинит его, что не сберег ее отца…

Но было поздно. Если Семен еще вначале шевелил губами, то по дороге он испустил дух.

– Все… Однако Семку в Буни будем провожать, – тут же вспомнил кто-то про землю умерших предков.

И жалко им стало человека. И запечалились они. А у Фрола даже слеза соскользнула со щеки. Скупая такая, но горячая.

В поселке их встретили как героев, когда увидели, как мужики тяжело несут на своих плечах привязанную за лапы к длинной лесине мохнатую тушу амикана. Все, мол, отвоевался людоед. Однако, когда узнали, какой ценой охотникам досталась победа, притихли. Знать, мол, не до конца те задобрили духов, иначе разве бы Сенька погиб?

Жалко людям было его, но что поделаешь? Жизнь она и есть жизнь. Сегодня сосед, завтра ты, послезавтра кто-то другой… Так и идет все по этой цепочке уже многие тысячи лет. Одни люди уходят, на смену им приходят другие. И так будет всегда, пока светит солнце, пока бегут по тайге олени, пока добрые и злые духи творят свои добрые и недобрые дела…