Семьдесят
Адреса на визитке, которую дал мне продавец в антикварной лавке, должно было хватить.
Но не хватило.
До сегодняшнего для я не знала названия этой улицы. По дороге в Эссекс у меня было достаточно времени на размышления, но я до последнего момента пыталась себя убедить, что ошибаюсь, что это просто еще одно совпадение.
Это не было совпадением.
Прошло уже тридцать лет, но я узнаю этот дом. Он до сих пор мне снится.
Ряд магазинов остался на прежнем месте, но все они заколочены и закрыты, кроме маленькой прачечной. Нет больше видеопроката, овощной лавки и магазина на углу, остались только решетки на разбитых окнах и граффити. Теперь в эти магазины ходят только призраки.
Лавка букмекеров осталась на прежнем месте. Окна заколочены, но над дверью висит рукописная табличка: «Антикварные товары».
Изнутри к узорчатому стеклу прикреплена скотчем записка «закрыто». Я поднимаю руки к окну, чтобы отгородиться от света, и пытаюсь заглянуть внутрь, но вижу только темноту.
Я стучу. И еще раз.
Никто не открывает, и я перехожу к боковой двери, той, что ведет в квартиру. Краска давно облупилась; поперек двери кто-то написал красным цветом: «Лгунья». Когда я была маленькой, эта дверь мне казалась огромной, но теперь я вижу, что она самых обычных размеров. Я снова стучу, но опять мне никто не отвечает.
Я наклоняюсь и открываю проржавевший почтовый ящик:
– Здравствуйте!
Я смотрю сквозь крошечную щель, но вижу только толстую пачку запечатанных писем и рекламных листовок. Я нагибаюсь пониже, и мне удается разглядеть нижние ступеньки лестницы, покрытые старым красным ковролином и более свежими темными пятнами.
– Есть кто-нибудь?
Опять никакого ответа.
И тут я слышу, как вверху, в квартире, начинает играть музыка.
Я достаю телефон.
Нужно звонить в полицию.
Нужно хоть кому-нибудь позвонить.
Но я не звоню. Я прячу телефон обратно в сумку, проверяю, на месте ли пистолет, и иду по улице к задней двери.
Ворот больше нет, большая часть забора лежит на земле. Здесь тоже все оказывается меньше, чем я ожидала. На кусочке асфальта возле дома припаркован обшарпанный белый фургон. Я заглядываю в его окно, но не замечаю внутри ничего интересного. Дверь, ведущая в маленькую заднюю комнатку, слегка приоткрыта, но я не решаюсь войти: кто знает, что может быть там, внутри!
Я стучу по облезлым доскам, но шансов, что меня услышат, практически нет, так громко звучит теперь музыка. Композиция мне знакома – это «Нью-Йоркская сказка». Странно слышать ее не на Рождество. Я делаю шаг вперед, и строки об украденных мечтах слишком громко звучат у меня в голове.
Комнатка, где я когда-то сидела, читая журналы со сказками и слушая кассеты, никуда не делась, но все в ней теперь по-другому. Стол исчез, все завалено хламом. Я пробираюсь туда, где раньше была лавка, но и она теперь больше похожа на пыльный склад. Я нажимаю липкую кнопку на выключателе – оказывается, здесь до сих пор есть лампы дневного света. Они мигают и разгораются, освещая участки потолка. В их призрачном свете я вижу очертания старой мебели, сваленной в кучи. Все здесь покрыто грязью и пылью. Я пробираюсь между шкафами, комодами и стульями, поставленными друг на друга, и кое-как дохожу до боковой двери, ведущей в квартиру. Дверь открыта, свет на лестнице не работает.
– Кто-нибудь дома? – спрашиваю я, стараясь перекричать музыку, которая, кажется, стала теперь еще громче.
Никто не отзывается, но я совершенно уверена, что на втором этаже горит свет. Я направляюсь наверх в темноте, ощупью находя дорогу и удивляясь, что по прошествии стольких лет стены все еще обшиты пробкой. Каждый шаг по ступенькам отдается скрипом и стоном. Голос в моей голове кричит, что пора повернуть назад, но я не могу.
Я должна узнать правду.
Я уже на середине лестницы, когда музыка внезапно стихает. Слышно, как наверху открывается дверь, потом раздаются шаги, – и снова тихо.
Эта новая тишина накрывает меня колпаком, но я заставляю себя идти дальше.
Дверь наверху захлопывается со стуком.
Добравшись до верхней площадки, я вижу, что на ней мерцают чайные свечки. Это единственный источник света. Я нащупываю выключатель на стенке, но он не работает: кто-то выкрутил лампочку под потолком. Двери во все комнаты закрыты, но все здесь выглядит как раньше. Я иду вдоль ряда свечей туда, где раньше была наша гостиная, кладу руку на дверную ручку и медлю, прежде чем повернуть ее.
Комната полностью изменилась, и я испытываю облегчение. Электрический камин убрали и на его месте кое-как восстановили старый, настоящий, сложенный из некрашеного кирпича, и со слегка перекошенной каминной полкой. Вид живого огня и запах горящих поленьев наполняет меня необъяснимым чувством уюта. Здесь все не очень новое и довольно пыльное, но комната выглядит вполне обычно. Нормальная гостиная со столом и стульями. Пока никаких скелетов, никакого шкафа. Дорожка горящих свечек пересекает комнату и останавливается возле изысканно украшенного журнального столика, стоящего у открытого огня. На столе тоже свечки, они окружают большую красную книгу. Это фотоальбом.
Я беру его в руки. Он тяжелее, чем можно было предположить по его виду. Я открываю альбом и вижу свое собственное лицо, глядящее на меня со страницы старой газеты. Переворачиваю страницу – там снова моя фотография, в другой статье. Я листаю альбом, и у меня складывается впечатление, что в нем собраны все без исключения интервью со мной, статьи обо мне и рецензии на мои роли. Что-то подсказывает мне, что пора отсюда бежать, что это все неправильно, ненормально, но я не могу остановиться и продолжаю переворачивать страницу за страницей, словно в трансе.
И вдруг я останавливаюсь.
Музыка начинает играть снова. Та же самая песня. Я знаю, что пора отсюда убираться, но замечаю, что на последней странице нет газетной вырезки. Там письмо.
То самое письмо, которое я написала почти двадцать лет назад.
Дорогой Эмон,
Не знаю, помнишь ли ты меня, но я тебя помню.
Много лет назад я была твоей сестрой, но я убежала из дома, и женщина по имени Мегги похитила меня и увезла в Англию. Тогда я этого не понимала, поняла только несколько лет спустя.
Я жила с Мегги и мужчиной по имени Джон в их квартире над букмекерской лавкой в Эссексе, это недалеко от Лондона.
Они сказали мне, что наш папа не хочет меня больше видеть, а потом – что он умер. Теперь я знаю, что это была ложь.
Хочу, чтобы ты знал: мне не было с ними плохо. Но потом умерли и они.
Полиция решила, что я их дочь.
В квартире был паспорт девочки по имени Эйми Синклер. Полиция также нашла ее свидетельство о рождении, где было написано, что она была дочерью Мегги О’Нил и Джона Синклера.
Полицейские подумали, что я и есть эта девочка. Все так думали, и я не стала возражать.
Потом я успела пожить в нескольких приемных семьях. Где-то было хорошо, где-то не очень. Сейчас у меня все в порядке. Я поступила в Королевскую академию драматического искусства и собираюсь стать актрисой.
Я буду очень рада, если ты решишь мне написать или со мной встретиться. Ты часто был мне за отца, и я этого не забыла. Я помню, каким ты был тогда, и хотела бы знать, какой ты теперь.
Прости, что я не сразу тебе написала: я боялась, что кто-нибудь узнает о моем прошлом раньше, чем мне исполнится восемнадцать. Боялась, что у меня будут неприятности. Даже теперь я рассказываю об этом только тебе. Я достаточно хорошо тебя знаю и уверена, что ты никогда не причинишь мне зла. Сейчас я живу под именем Эйми, и у меня все хорошо. Никто не знает о моем прошлом, и я хочу, чтобы все так и осталось. Надеюсь, ты поймешь.
Девочки Киры, которую ты знал, больше нет, но я остаюсь твоей сестрой. Имя – это просто имя.
С любовью, Эйми.
Целую.
Огонь припекает и плюется искрами. Тени бешено пляшут под громкую музыку. Я поднимаю взгляд от письма и вижу, что дверь закрыта и что я уже не одна.
– Привет, Кира, – говорит женщина с длинными темными кудрями и красной помадой на губах.
