Шестьдесят семь

Я просыпаюсь, и меня встречает обычная осенняя тоска. За окном спальни полная темень, хотя телефон и сообщает, что уже утро. Ночное небо решило задержаться, хотя ему уже не рады, и мне кажется, что окружающая темнота просачивается внутрь меня, как будто черный цвет заразителен. Я словно забыла, как включается свет, и теперь моя жизнь будет не более чем тенью.

Алисия Уайт.

Дженнифер Джонс.

Джон Синклер.

Мегги О’Нил.

Эти имена крутятся у меня в голове, потому что я не сомневаюсь: человек, за которого я вышла замуж и который так со мной поступил, работал не один. Иногда я жалею, что не могу вернуться обратно, в тот день, когда убежала из дома в Ирландии. Интересно, где и кем бы я сейчас была, если бы осталась там? Я бы не встретилась ни с кем из этих людей, и жизнь моя, по всей вероятности, была бы проще, безопаснее, понятнее. Возможно, я была бы счастлива.

Я думаю об Алекс Крофт. Инспектор была права: некоторые обстоятельства я от нее скрыла. У меня не было выбора.

Я смотрю на Джека, все еще погруженного в сон на другой стороне огромной кровати. Из его рта вырывается тихое посапывание. Я любуюсь формой его плеча, линией позвоночника, тонкими светлыми волосками на шее. Его глаза закрыты, а рука сжата в кулак, словно он сражается со своими снами.

Наверное, всем нам приходится с ними сражаться.

Я помню все, что мы делали вчера вечером: это сложно забыть. Было так хорошо, что я жалею только, что мы так долго ждали и не поддавались искушению. Понятия не имею, что будет дальше. Может быть, теперь, когда он получил от меня все, что хотел, его интерес угаснет. Не знаю, нужно ли ему что-то большее. И не уверена, нужно ли мне. Не могу отделаться от мысли, что было бы хорошо сохранить все как есть: удовольствие близости без боли формальных отношений. Каждый из нас от кого-нибудь что-нибудь хочет, так уж мы устроены. В основе большинства отношений, вне зависимости от их природы, лежит сделка и компромисс. Я не совсем наивна.

Стараясь действовать как можно тише, я вылезаю из постели. Мне нужно немного побыть одной и убедиться, что мысли в моей голове все еще мои собственные. Хочется вернуться в более или менее нормальное состояние и вести себя так, как я вела себя до того, как начался весь этот кошмар. Мне просто необходимо это сделать, ради себя самой.

Мне хочется пробежаться.

Перед тем как тихо выйти из комнаты, я еще раз бросаю взгляд на Джека. А вдруг я в последний раз вижу его таким? Раздетым, разоблаченным, самим собой?

Я пробегаю небольшое расстояние, отделяющее нас от моего дома. Время еще раннее, и, убедившись, что вокруг не видно ни репортеров, ни полиции, я захожу внутрь. Беру старый рюкзак и кладу в него самое необходимое: косметику, пару комплектов чистого белья, зарядку для телефона. Потом подхожу к гардеробу, наклоняюсь и снимаю одну из нижних досок. Бен обустраивал сад и весь дом, но одежда – это, в основном, моя епархия, и когда мы сюда переехали, я переделала встроенные шкафы под себя. Когда у человека столько секретов, как у меня, нужны тайники, чтобы их хранить. Я нахожу пистолет там, куда положила, чтобы скрыть его от мужа. Я спрятала его от страха и была в тот вечер слишком пьяна, чтобы это запомнить. Я боялась мужа, боялась того, что он может сделать, если найдет пистолет. Я кладу пистолет в рюкзак, ставлю доску на место и ухожу.

Я бегу своим обычным маршрутом: мимо бара на углу, мимо закусочной, где продают рыбу с картошкой, через кладбище к улице Портобелло. По дороге мне в голову приходит пара мыслей о том, что могло бы быть дальше, и какой-то отрезок пути я несу их с собой. Потом решаю, что они мне не очень по душе, бросаю их и бегу дальше без них, не оглядываясь и надеясь, что они останутся там, где я с ними рассталась. Поравнявшись с началом длинного ряда антикварных магазинов, я слегка замедляюсь, чтобы иметь возможность разглядывать витрины. Бен всегда знал, что я предпочитаю старую мебель новой, лишенной индивидуальности, но не прислушивался к моему мнению, и я сдалась. Когда-то я готова была почти на все, чтобы он был доволен. Я надеялась уговорить его на совместного ребенка, но больше я никому не позволю так мной манипулировать и контролировать мои поступки.

Я резко останавливаюсь: мозгу требуется время, чтобы осознать, что только что, кажется, увидели глаза. Я возвращаюсь на несколько шагов и останавливаюсь перед витриной, которую только что проскочила. Сомнений больше нет.

Это Бен. То есть его детская фотография.

Тот самый черно-белый снимок, который я так не любила.

Единственная фотография Бена, которую я смогла найти после его исчезновения.

Ничего не понимаю. Как она сюда попала? Я пока не трогала его вещи, ничего не успела убрать из дома, где мы жили вместе, притворяясь мужем и женой. Эта мысль причиняет мне некоторую боль, мне хочется нас защитить, оправдать. Наш брак – не единственный брак на свете, который со временем превратился в две отдельные жизни, мы – не единственная пара, кто продолжал жить вместе по привычке или потому что так было удобнее. Каждый из нас плетет свою собственную замысловатую паутину лжи, а потом умудряется в ней запутаться и не может найти выход.

Я барабаню в дверь антикварной лавки, но никто не открывает.

Начинается дождь. Тяжелые капли внезапно, без предупреждения начинают падать с неба, текут по коже, моментально пропитывают одежду, наполняют вены мощеной улицы мутной водой. Я все смотрю на фотографию и, несмотря на то, что картинка теперь затуманена дождем, не сомневаюсь, что могу верить своим глазам.

Я возобновляю бег, пускаюсь прочь, как будто черно-белый снимок ребенка может ожить, разбить стекло витрины и напасть на меня. Мне не удается убежать далеко. В витрине соседнего антикварного магазина стоит другая рамка, но оттуда на меня смотрит то же лицо. Меня начинает бить дрожь. Я перехожу к следующему магазину – и там снова он, его злобные глазки смотрят прямо на меня.

Я окидываю взглядом пустынную улицу: внезапно мне начинает казаться, что за мной следят. Но вокруг никого нет, только пустой пакет в белую и розовую полоску, совсем как те, в которых мне в детстве покупали конфеты, летит по ветру вдоль тротуара. В глубине этого магазина горит свет, но дверь заперта, и ручка не поддается. Я стучу по стеклу, и в конце концов ко мне выходит пожилой продавец.

– Простите, что беспокою вас, но мне нужно кое-что узнать о фотографии, которая у вас на витрине.

Я чувствую, что должна казаться ненормальной, и удивляюсь, когда продавец предлагает мне войти. Вода течет с моей промокшей насквозь одежды на покрытый плиткой пол.

В магазине тепло, даже жарко, пахнет поджаренным хлебом и старостью. Мужчине, открывшему мне дверь, на вид не меньше восьмидесяти. Он слегка горбится, а одежда висит на нем, как будто он уменьшился с возрастом. Кажется, что его нарядные штаны из шотландки вообще упали бы, если бы красные подтяжки не удерживали их на месте. Под подбородком у него галстук-бабочка, явно завязанный опытной рукой. Его волосы абсолютно седы, но еще густы, а глаза улыбаются, даже когда не улыбается рот. Он, кажется, рад компании.

– Говорите погромче, моя дорогая.

Я подхожу к витрине и тянусь за рамкой, осторожно, чтобы ничего не опрокинуть.

– Эта фотография. Не могли бы вы мне рассказать, откуда она у вас?

Он чешет в затылке:

– Не помню, чтобы я ее раньше видел.

Кажется, он в таком же замешательстве, как и я.

– Может быть, мы могли бы спросить у кого-то еще? – спрашиваю я, стараясь не выдавать своего крайнего нетерпения.

– Нет, здесь сейчас только я. Вчера ко мне приезжал поставщик. Приезжала. Она помогла мне перенести из своего фургона вещи, которые мне понравились. Не помню этой рамочки, но больше ей неоткуда было взяться.

– А кто она такая? У кого вы купили вещи?

– Вещи не краденые, – он делает шаг назад.

– Нет-нет, я и не говорю, что краденые, мне просто нужно знать, как сюда попала эта фотография.

– Думаю, так же, как и большинство нашего товара: от умерших людей.

В жаркой комнате внезапно становится холодно.

– Что?

– Служба по вывозу имущества. Люди умирают, а вещи остаются. С собой же их не возьмешь.

Я обдумываю услышанное.

– А эта женщина, она работает в такой компании?

– Да. Все легально. Ничего противозаконного. Она, кстати, приносит неплохой товар, знает свое дело.

– Но кто она? Как ее зовут?

– У меня плохая память на имена. Где-то у меня есть ее визитка. – Он копается в ящике старого стола. Я замечаю, что, несмотря на щеголеватый вид, он до сих пор в тапочках. – Вот, пожалуйста! Очень вам ее рекомендую, она прекрасный специалист.

Я смотрю на карточку, которую он мне вручил, читаю имя, на ней напечатанное, и руки мои начинают неконтролируемо дрожать.

Мегги О’Нил.

Не может быть.

– Можно у вас купить эту фотографию? – Мой голос дрожит, и я ничего не могу с этим поделать.

– Конечно, – отвечает он с улыбкой.

Я протягиваю ему кредитную карточку, даже не спросив, сколько он хочет денег, и, не успев даже выйти из магазина, вынимаю снимок из рамки. Переворачиваю его изображением вниз и застываю на месте, когда вижу, что написано на нем детским почерком: